Козьма Прутков - Алексей Смирнов

38 А что Прутков многим симпатичен — это потому, что он добродушен и честен. — Таковые качества Козьма Петрович унаследовал от своих опекунов, а еще мог «унаследовать» и от одного из предшественников — графа Дмитрия Ивановича Хвостова. Без всяких на то оснований свято веруя в свою лирическую звезду, Хвостов, как мы помним по первой главе, отличался радушием, гостеприимством, прямотой. Этим же симпатичен нам и Прутков. Юмор его прозрачен. Он ничего не таит в душе. А если изображает скрытность, то делает это так чистосердечно, что снова вызывает улыбку. Представляя себя человеком сугубо казенным, строгим начальником, он остается потешным, домашним, уютным. Вообще с Прутковым произошла замечательная вещь, которая случается только с очень своеобразными натурами. Он — шире того забавного персонажа, каким задумали его попечители, а порой, повторим, он совсем освобождается от их власти и живет собственной жизнью вопреки им: создает виртуозно исполненные пародии, проницательные афоризмы. Подопечный выходит из-под контроля опекунов, начинает действовать сам, а это уже аргумент в пользу жизненности художественного образа.

39…усомнился бы в нравственности приемов Каткова. — Порядочность Козьмы Петровича проявляется, между прочим, в том, что он не меняет свои убеждения по воле ветра или в силу собственных душевных метаний. Пусть он консерватор, пусть ретроград, пусть «порядочность» сторонника крепостного права — качество сомнительное, но он, по крайней мере, не флюгер и не фигляр! Признание необходимости реформ дается ему тяжело; он погружается в глубокую меланхолию всякий раз, когда жизнь требует от него принятия новых веяний. Однако нравственное чувство в нем живо, потому он и вправе сомневаться в приемах Михаила Никифоровича Каткова (1818–1887) — популярнейшего публициста, влиявшего на реальную политику России. Изменчивость взглядов Каткова была феноменальной — то он проповедовал централизацию, то децентрализацию; то защищал суд присяжных, то отвергал его; то отстаивал университетский устав, то осуждал; то склонял правительство к союзу с Германией против Франции, то наоборот, ратовал за союз с Францией против Германии… Он на все имел свою точку зрения — и регулярно ее менял. По мнению знавших его людей, если бы принимать во внимание все его советы, то пришлось бы непрерывно вводить новые законы, а следом учреждать законы, прямо противоположные только что принятым.

Алексей Жемчужников сказал о Каткове так:

К ПОРТРЕТУ МИХАИЛА НИКИФОРОВИЧА КАТКОВА[123]

(Сочинено в день его тезоименитства)

Вот клуба Английского идол,Патриотический атлет, —Но клуб ему народность придал,Которой у обоих нет.

По мне — с искусством сей писательЗа государство поднял шум,По клубу — он законодательНародных чувств и русских дум;

Клуб ставит в честь сему Ликургу[124],Что все бранит он Петербург, —Согласен: враг он Петербургу,Зато он любит Макленбург[125];

Мне скажет клуб, что у КатковаК престолу горяча любовь, —Но у остзейца у любогоПылает преданностью кровь;

А если скажут: он глубокоЧтит православия завет, —С ним согласится лишь высоко —Преосвященный Филарет[126].

Клейнмихель, Кукольник, Катков…

Вот на ком оттачивался юмористический талант Козьмы Пруткова.

Чемпион по казнокрадству, верноподданный самохвал, воплощенный флюгер…

Вот что так остро чувствовал Козьма; что возмущало его опекунов, изливавших свое неприятие не напрямую, а через творения добродушного, глупого, честного и потешного пересмешника.

40…мы все это чуяли… — В какие времена происходило человеческое и творческое становление опекунов, мы себе представляем. Во времена сугубо охранительные, когда форма господствовала над содержанием, а последнее практически не менялось. Во времена казенные и казарменные. Во времена культа императора и все превозмогавшего усердия подданных. Ясно, что официально это толковалось вполне фарисейски. Охранительность и застой именовались спокойствием и порядком. Казенщина и казарменность — ответственностью и бдительностью. Культ императора — данью уважения великому человеку. А подобострастное усердие — жаждой работы на благо Отечества и государя. Но чем настойчивей имперская риторика пыталась убедить разум, тем активнее не принимала ее душа: «…мы все это чуяли». Протест прутковских создателей против умолчания, односторонности, фальши официоза, протест против этого «чуемого» воплотился в образе директора Пробирной Палатки.

Родословная дворянского рода Прутковых

В «Истории родов русского дворянства» (Кн. 2. М., 1991) между описанием дворянского рода Опаловых (Аполловых), с. 287–289, и дворянского рода Прутченко, с. 289–290, нами обнаружен досадный пробел: куда-то выпал дворянский род Прутковых. Мы можем любоваться гербами дворян Опаловых и Прутченко, но герба дворян Прутковых там нет. Его вообще нет нигде. Потому, исходя из исключительной важности предмета для нашего издания и проникнувшись прутковским духом, мы отваживаемся на собственную версию этой реликвии. Опишем возможный герб дворянского рода Прутковых с последующей мотивацией каждой детали.

Герб представляет собой гербовой щит, разделенный натрое: в левой верхней половине щита — лучащаяся лира, в правой — канцелярская печать. Нижнюю часть щита украшает пучок прутков.

Щитодержцы: справа моська Фантазия; слева моська, похожая на Фантазию. Обе стоят на задних лапах в позе льва.

Девиз «Смотри в корень!» покоится на вольно вьющейся ленте, обрамляющей поле щита снизу.

Намет на щите пурпурный и голубой, подбитый золотом.

По углам щита, выходя за его поле, расположены четыре различных сочетания пальцев. В правом верхнем углу — кулак с оттопыренным вверх большим пальцем. В левом — кулак с оттопыренным вверх большим пальцем и отставленным вниз мизинцем. В правом нижнем углу — известная комбинация из трех пальцев, в просторечии именуемая кукишем. В левом нижнем углу — просто кулак.