Завидные женихи (сборник) - Доктор Нонна

– Ему двадцать два, Инночка, – попробовал успокоить ее Натан, – он уже самостоятельный.

– Самостоятельный! Надо же! – Она окончательно разозлилась. – Где бы этот недоросль был без моей помощи? Заработал, видите ли, за мой счет пару копеек и воображает, что я ему теперь ни к чему! Это раньше, когда его, нищего, в тюрьме к стенке прижимали, мама с ее советами ему была ой как нужна!

В ответ Сережа швырнул на массивный стол с инкрустациями из карельской березы ключи от только что купленного «БМВ» – Инниного последнего поощрительного подарка, вырвал с куском ткани из лацкана пиджака платиновый значок одной из высших ступеней «Санрайдер – Россия» и ушел, хлопнув дверью.

– Ты хоть иногда думаешь, что говоришь? – Схватившись за левую сторону грудины, Натан опустился на стул.

– Как тебе только в голову пришло, царица! – Рутинным движением Илья накапал каких-то резко пахнущих ментолом капель на кусок сахара и подал ему, одновременно щупая пульс.

Инна смутилась. Мало того что она понятия не имела о Натановом ослабшем миокарде. Два брата – два ее лучших и единственных друга – смотрели на нее с одинаковым презрением.

– А что такое? Я что, не имею права требовать от этого неблагодарного недоучки элементарного уважения?! Или…

Она собиралась разразиться тирадой о своих заслугах перед сыном, о непосильной работе, которую выполняла все эти годы исключительно ради его блага, о бесчисленных ночах, проведенных без сна в тяжелых раздумьях о его будущем, и только тут поняла, что именно сказала Сереже в сердцах, позволив минутному раздражению взять над ней верх.

– Сереженька, мальчик! Не сердись на меня, я старая, глупая баба! Пожалуйста, позвони мне!

Эти слова или похожие Инна повторила Сережиному автоответчику раз, может быть, сто, но сын не откликнулся. Он пропал. Инна, Натан и Илья искали его по всему городу. Сначала сами, потом с милицией, потом с частным детективом. Безрезультатно.

Потом, в девяносто восьмом, рухнул Иннин бизнес: недопоставки товара, недоплаты, отмена бонусов – доктор Чен рассудил здраво, что на российском нестабильном рынке ему пока больше делать нечего. Александр Лодыжинский заблаговременно выбыл из, казалось бы, бессмертной сети и через подставных лиц вложил нажитое в шикарные отели на швейцарских горнолыжных курортах. Звал, по старой памяти, и Инну в новую отрасль – ни английского, ни какого другого европейского языка удачливый бизнесмен так и не освоил, – но та, польстившись на небывалую российскую маржу, отказалась. Как выяснилось, зря. После дефолта поиски сына, расширенные до границ бывшего Советского Союза, пришлось совсем прекратить. В богатые времена экономить и откладывать на черный день Инне казалось крохоборством, поэтому оставшихся денег теперь едва хватало на продукты. Даже на экстрасенса, сулившего немедленный ответ, и то не нашлось двухсот у.е.

Только в двухтысячном, когда вдруг в моду вошли Натановы картины, а Илья снял безвкусную комедию, имевшую чудовищный успех, в их общем хозяйстве снова появились средства, и вот тогда-то новый частный детектив наткнулся наконец на горячий след – в материалах по делу наркобаронов, разоблаченных еще в начале девяносто восьмого. Юноша, очень похожий на Сережу, под другим, правда, именем, фигурировал в нем как один из соучастников, курьер, перевозивший ценный товар и погибший в перестрелке при задержании преступной группы.

– Господи! Почему? Почему он? Илья! Натан! Почему не я? Почему именно он?!

Тупо перекладывая по столу откровенные фотографии, сделанные патологоанатомом, Инна вдруг увидела на плече у покойника безыскусную синюю татуировку: «Мамочка, я тебя люблю!»

7

Пусть никто не подумает, что Инна не любила своего сына. Конечно, она его любила, с того самого дня, когда нагапетяновские эмбрионы дали ей о нем первое наглядное представление. Просто ей казалось, что материнская любовь как таковая, лишенная материальной компоненты, для сына разумеется сама собой, ведь мать заботится о нем, балует его и желает ему добра. Конечно, добра, чего ж еще? Мать и сын не дистрибьюторы в маркетинговой сети, сына не надо хвалить, чтобы он верил в себя, не надо проявлять к нему ни особого внимания, ни сочувствия, ни уважения, чтобы он знал, что любим. Это совершенно естественно, что мать любит сына. Ее обидные «лоботряс», «неуч», «недоросль» и «неудачник» предназначались для слуха того настоящего Сережи, которого она всегда подразумевала под маской слабого, непутевого, заблудившегося мальчика. Хорошего Сережи, зачем-то спрятавшегося под этой некрасивой личиной. Ее Сереженьки, который из обидных нареканий непременно сделает одни только правильные выводы.

А он не сделал, не сдюжил, сломался. Умер.

Хороший, добрый, чистый мальчик, так и не показавший миру своего истинного лица.

«Для чего мне теперь жить?»

Стоя над его бедной, безликой и фактически безымянной могилой, между сильно постаревшими за несколько дней Натаном и Ильей, подпиравшими свою женщину с обеих сторон, чтобы она не упала в холодную скользкую грязь, Инна, тоже сломавшаяся, хотела плакать и не могла. Ни единой слезинки не проронила ни тогда, ни после. Что-то делала, как-то существовала, по инерции зарабатывала деньги, полагая, что это нужно, по инерции тратила, понимая, что оставить накопленное больше некому. Подчиняясь духу времени, перекроила стукнувшие шестьдесят на тридцать восемь. Красила длинные волосы в яркий черный цвет. Наводила на полные губы элегантный розовый лоск.

Еще целое десятилетие.

– Ты что-то исхудала, – как-то сказал Натан.

Ей и правда в последнее время кусок в горло не лез.

– Сходи, может быть, к врачу, – предложил Илья.

Она все медлила, по привычке ссылаясь на занятость.

Пока невыплаканное горе не пошло у нее кровью из груди.

– Что же вы, моя дорогая, совсем на себя рукой махнули? – Казаков старается поймать отсутствующий взгляд женщины, нарочно отвернувшейся к стене. – Боритесь!

– За что мне бороться, профессор?

– За жизнь!

– А для чего мне эта жизнь?

– Ну что вы! У вас столько друзей, каждый день цветы, конфеты, фрукты! Наконец… – профессор задумывается на секунду, который из двух Инниных постоянных посетителей приходится ей мужем, и вспоминает, что вроде бы художник. – Наконец, Натан Захарович. Как он будет без вас?

– Ах, профессор, ну чем я теперь могу им помочь? Раньше я зарабатывала, была нужна, а сегодня? Натан выставляется в Нью-Йорке, Илья возит свои фильмы в Канны… Обойдутся, – Инна в самом деле так думает, – а меня там, наверху, сынок ждет…