Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

также знаменитое эссе «Забота о семье». После написания картины он вызывал детей и спрашивал их, что она означает; если картина озадачивала их, он считал ее неудачной.51 Он был одним из первых, кто открыл возможности камеры-обскуры. Будучи по преимуществу архитектором, он переезжал из города в город, возводя фасады или часовни в римском стиле. В Риме он участвовал в планировании зданий, с помощью которых, по словам Вазари, Николай V «переворачивал столицу вверх дном». В Римини он превратил старую церковь Сан-Франческо почти в языческий храм. Во Флоренции он возвел мраморный фасад церкви Санта-Мария-Новелла, а для семьи Ручеллаи построил капеллу в церкви Сан-Панкрацио и два дворца простого и величественного дизайна. В Мантуе он украсил собор капеллой Инкоронаты, а церковь Сант-Андреа облицевал фасадом в виде римской триумфальной арки.

Он написал комедию «Филодоксус» на такой идиоматической латыни, что никто не усомнился, когда он, обманывая свое время, выдал ее за новооткрытое произведение древнего автора; а Альдус Мануций, сам ученый, напечатал ее как римскую классику. Он писал свои трактаты в форме болтливых диалогов и на «простом и понятном» итальянском языке, чтобы его мог читать даже занятой бизнесмен. Его религия была скорее римской, чем христианской, но он всегда был христианином, когда слышал соборный хор. Заглядывая далеко вперед, он выражал опасение, что упадок христианской веры ввергнет мир в хаос поведения и идей. Он любил сельскую местность вокруг Флоренции, уединялся там при любой возможности и заставил заглавного героя своего диалога Теогенио сказать:

Здесь я могу на досуге наслаждаться обществом прославленных мертвецов; а когда я захочу пообщаться с мудрецами, государственными деятелями или великими поэтами, мне достаточно обратиться к моим книжным полкам, и мое общество будет лучше любого, что могут предложить ваши дворцы со всей их толпой клиентов и льстецов.

Козимо согласился с ним и в старости не нашел большего утешения, чем свои виллы, близкие люди, коллекция произведений искусства и книги. Он тяжело страдал от подагры и в последние годы жизни оставил внутренние дела государства Луке Питти, который воспользовался возможностью приумножить свое богатство. Состояние самого Козимо не уменьшилось от его многочисленных благотворительных акций; он капризно жаловался, что Бог всегда на шаг впереди него, возвращая его благодеяния с процентами.52 В своих загородных резиденциях он посвятил себя изучению Платона под руководством своего протеже Фичино. Когда Козимо умирал, Фичино пообещал ему жизнь за гробом, опираясь на авторитет платоновского Сократа, а не на авторитет Христа. Друзья и враги одинаково скорбели о его смерти (1464), опасаясь хаоса в правительстве; и почти весь город следовал за его трупом к гробнице, которую он поручил Дезидерио да Сеттиньяно подготовить для него в церкви Сан-Лоренцо.

Патриоты вроде Гиччардини, возмущенные поведением поздних Медичи, думали о нем так же, как Брут думал о Цезаре;53 Макиавелли почитал его, как почитал Цезаря.54 Козимо сверг республику, но свобода, которую он пресек, была свободой богачей управлять государством с помощью насилия. Хотя он и запятнал свой послужной список случайными жестокостями, в целом его правление было одним из самых благодушных, мирных и упорядоченных периодов в истории Флоренции; а вторым был внук, воспитанный на его прецедентах. Редко какой принц был так мудро щедр и так искренне заинтересован в развитии человечества. «Я многим обязан Платону, — говорил Фичино, — но Козимо не меньше; он реализовал для меня те добродетели, о которых Платон дал мне понятие».55 При нем расцвело гуманистическое движение; при нем получили щедрое поощрение разнообразные гении Донателло, Фра Анджелико и Липпо Липпи; при нем Платон, так долго заслоняемый Аристотелем, вернулся в сознание человечества. Когда прошел год после смерти Козимо и время успело притупить его славу и выявить недостатки, флорентийская синьория решила начертать на его гробнице самый благородный титул, какой только можно было присвоить: Pater Patriae, Отец своей страны. И это было заслуженно. При нем Возрождение подняло голову; при его внуке оно достигло своего наивысшего совершенства; при его правнуке оно покорило Рим. Такой династии можно простить многие грехи.

ГЛАВА IV. Золотой век 1464–92

I. ПЬЕРО «ИЛЬ ГОТТОЗО»

Сын Козимо, Пьеро, в возрасте пятидесяти лет, унаследовал его богатство, власть и подагру. Эта болезнь преуспевающих людей поражала Пьеро еще с детства, поэтому современники, чтобы отличить его от других питерцев, называли его Il Gottoso. Он был человеком с неплохими способностями и добрым нравом; он достаточно хорошо выполнял некоторые дипломатические миссии, возложенные на него отцом; он был щедр к своим друзьям, к литературе, религии и искусству; но ему не хватало ума, живости и такта Козимо. Чтобы заручиться политической поддержкой, Козимо ссужал крупные суммы влиятельным гражданам; теперь Пьеро неожиданно потребовал эти займы. Несколько должников, опасаясь банкротства, провозгласили революцию под «именем свободы, которую, — говорит Макиавелли, — они приняли в качестве своего знака, чтобы придать своей цели изящное прикрытие».1 В течение короткого промежутка времени они контролировали правительство, но мединская партия вскоре вернула его себе, и Пьеро продолжал беспокойное правление до своей смерти (1469).

Он оставил двух сыновей: Лоренцо — двадцати лет, Джулиано — шестнадцати. Флоренция не могла поверить, что такие молодые люди смогут успешно руководить делами своей семьи, а тем более делами государства. Некоторые граждане требовали восстановления республики как по факту, так и по форме; многие опасались поколения хаоса и гражданской войны. Лоренцо удивил их.

II. РАЗВИТИЕ ЛОРЕНЦО

Заметив нездоровье Пьеро, Козимо сделал все возможное, чтобы подготовить Лоренцо к выполнению государственных задач. Мальчик изучал греческий язык у Иоаннеса Аргиропулоса, философию — у Фичино, а образование впитывал бессознательно, слушая разговоры государственных деятелей, поэтов, художников и гуманистов. Он научился и военному искусству, а в девятнадцать лет на турнире, в котором участвовали сыновья ведущих семей Флоренции, получил первый приз «не по милости, а благодаря собственной доблести».2 На его доспехах в том состязании был французский девиз Le temps revient, который мог бы стать темой эпохи Возрождения — «Золотой век возвращается». Тем временем он начал