Будут неприятности (сборник) - Галина Щербакова

– Любушка! Красавица ты наша! – говорит тот самый Коля, заседатель, которого мы видели в суде. Он исполняет роль тамады. – Ты сейчас в возрасте акме. Объясню для темных. По-гречески это означает время расцвета. Ты у нас народный судия в расцвете… И не зря народ весь, как один, шел и бросал за тебя в щель свои бюллетени.

– Судью на мыло! – кричит подвыпивший гость.

– Народ изъявляет, – продолжает тамада. – Хотим Любу! Пусть нас судит Люба! Люба! Народ за тебя!

– Это и есть акме! – смеется бабушка.

Она чувствует себя не очень хорошо, но старается, чтобы это было незаметно.

– Почему меня перебивают в этом доме? – обижается тамада. – Что такое акме по-вашему? По-старинному?

– Говори, говори, – смеется бабушка. – Ты ведь, пока свое не скажешь, не остановишься.

– Спасибо! Вы меня поняли. Значит, первое. Люба служит народу.

– Судью на французское мыло, – кричит гость.

– Спасибо, родной! – смеется мать. – Ты меня повысил в цене.

– Второе слагаемое акме – семья, – упорно продолжает тамада. – Любимый муж… Встань, Сережа, пусть на тебя люди посмотрят…

– Избиратели, – уточняет пьяный.

Сережа неловко приподнимается.

– Сережа – замечательный человек. Он инженер. На своем ящике он обеспечивает нам безопасность… Возможность так сидеть, рожать детей…

– Сидя не рожают, – сказал пьяный.

– Они оба защитники наши. Любушка и Сережа, – гнет свою линию тамада. – Любушка – от зла внутреннего, а Сережа – внешнего. И есть дочь! Елена! Представитель нового поколения, – вопит тамада. – Молодого, незнакомого… Прекрасный, гармоничный треугольник.

Все повернулись к Лене.

– Как она выросла!

– Дите! Скажи слово!

Ее подтолкнули, заставили встать, вложили ей в руки бокал шампанского. Бабушка отобрала бокал, потом раздумала, отлила немного себе, а остальное вернула Лене.

– Ишь, разошлись! – сказала бабушка.

– Ну, Ленка, за что пьем?

– За здоровье мамы! – тихо и смущенно сказала Лена и добавила: – И папы…

– Простенько, но со вкусом…

Все потянулись к ней с бокалами, рюмками.

– Выпьем за них! – совершенно трезвым голосом сказал пьяный гость. – Они лучше нас. Они обязаны быть лучше нас. За тебя, девчонка! Я забирал тебя из роддома. Ты вопила всю дорогу, как резаная. Видимо, мы тебе не очень нравились…

Мать встала со своего места, подошла к дочери, обняла ее.

– Она у меня на самом деле хорошая! – сказала она.

– А ты сегодня очень красивая, – сказала Лена. – Тебе идет это все. – Она показала на яркое платье до полу, и волосы, рассыпанные по плечам, и обнаженные красивые руки, и смелую косметику. – Почему ты это не делаешь каждый день? Правда, папа, ей надо это делать каждый день?

Но отца на месте не было.

– Как же я могу быть такой на работе? – ответила мать. – Суд – место строгое, невеселое…

– Как крематорий, – снова начал придуряться гость.

– Подрыгаемся! – закричал кто-то.

– Надо утрамбоваться.

Лена находит отца по шнуру телефона, который тянется в ванную. Поставив телефон на колено, отец набирает один и тот же номер, один и тот же номер. Лена видит это.

– Дозвонился? – спрашивает она, выходя в коридор.

– Нет… То есть… Да… – в смущении пробормотал отец и вышел из ванной.

Лена смотрит, как танцует отец в кругу. Танцует сам с собой, благо теперь так можно. И улыбка у него отрешенная, но, с другой стороны, и насмешливая, будто он танцует и смотрит на себя со стороны: как это я ловко выделываю коленце, когда мне удавиться хочется.

В круг вошла мать, подняла вверх руки и закружилась. Все стали ей аплодировать, дали ей место, так они и танцевали вдвоем, потому что отец, находясь в своем расчетверении, не заметил, что им предоставили солировать.

– Горько! – закричал тамада.

Мать положила отцу руки на плечи и приблизила к нему лицо. «Меня надо поцеловать», – говорили ее глаза. Отец смущенно улыбнулся и прикоснулся к щеке жены целомудренно и чисто. «Идиот», – прокричали ее глаза. И мать сама, властно и по-хозяйски, поцеловала мужа в губы.

Лена сдернула с вешалки плащ, свистнула Капралу и выскочила из дома.

Она звонит в дверь учительницы.

– Кто там? Кто? – спрашивают ее.

Лена не отвечает, а давит и давит на пуговичку звонка.

– Кто? Кто? – голос у учительницы испуган.

Лена стучит ногой в дверь.

Мы видим, как, запахиваясь в халатик, учительница открывает дверь.

– Господи! – говорит учительница. – Господи! Ну что тебе от меня надо?

Лена беспомощно, словно пьяная, вошла в квартиру и опустилась на ящик для обуви, что стоял у двери. Возле ящика стояли мужские клетчатые тапочки, которые покупал отец при Мите. Именно их, и только их, видела сейчас Лена.

Учительница присела возле Лены, подняла на нее измученные глаза.

– Я не виновата перед тобой ни в чем, – сказала она. – Это правда. – И тихо добавила: – Уже правда. Я уезжаю…

– Если вы из-за меня, – говорит учительнице Лена, – то мне это не надо.

Учительница смотрит на нее с горечью.

– Почему вы ему по телефону не ответили? – спросила Лена.

– Вероятно, не услышала звонка, – как бы оправдываясь, говорит учительница.

– Это неправда! – крикнула Лена.

Лена мгновенно поднялась на ноги, распахнула дверь и, дернув за поводок Капрала, побежала вниз.

…Домой первым ворвался Капрал. Гостей уже не было, а отец с матерью в четыре руки мыли посуду.

– Явилась, – сказала мать. – Не можешь без эксцессов…

Небрежно бросила отцу:

– А ты дергался. У нас просто фокусы. Нрав… – Мать засмеялась. – Переходный возраст.

Лена зубами вцепилась в верхнюю пуговицу плаща, та застряла в петле, не расстегивалась. Тогда обеими руками она ухватилась за воротник и со всей силой с ожесточением дернула плащ в обе стороны так, что застежки треснули, и все пуговицы плаща сверху донизу мгновенно оборвались и посыпались на пол.

– Ты что? – закричала мать. – Сошла с ума?

Она шагнула к дочери и как-то деловито дала ей пощечину.

– Опьянела, что ли?

– Нет, – неожиданно спокойно ответила Лена, сбросила плащ и отправилась к себе в комнату. – Спокойной ночи, – сказала она и хлопнула за собой дверью.

Капрал свернулся в комочек возле порога ее комнаты.

…Отец и мать лежат в своих кроватях.

– Ни грамма! – говорит мать. – Ни грамма нельзя лить ей даже самого слабого вина в этом возрасте.

– Не в этом суть, – сказал отец. – Видишь, я думаю… Дело в нас с тобой… В нас…

– Не в нас, – чеканит мать, – а в тебе…

– Ну, пусть… Во мне… – покорно соглашается отец.

– Я бы дала себя скорей убить, – говорит мать, – чем дать повод, основание мучиться своему ребенку из-за меня. Но ты-то мужчина… Как же ты можешь позволять, чтобы она из-за тебя страдала?

– Ты настолько права, что мне просто нечего сказать, – тихо сказал отец. – Просто нечего…

– Ты мог бы меня при всех поцеловать, как человек?.. Мужчины пошли!

– Не надо со мной во множественном числе.

– Еще бы! Ты индивидуальность! Тебя надо сохранять! А меня? А Ленку?

– Что ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты понял… Ленка чуткая… Она все понимает… – Тихо кричит: – За что ей это?

– Все, – сказал отец. – Все. Ради нее я тебе обещаю…

Перрон вокзала. Володя Климов провожает Ольгу Николаевну.

– Поливай цветы, – говорит она ему.

– Ты мне это сказала сорок семь раз, – смеется он. – И еще я буду платить за квартиру, телефон, вынимать почту, пересылать ее тебе…

– Хорошо запомнил, умница, – как-то безрадостно засмеялась Ольга Николаевна.

– Я обязательно к тебе приеду летом, – сказал Володя. – Ты мне напишешь, когда начнется грибной сезон…

– Это я узнаю у тетки… И ты ходи с ней…

– Я это не умею. Я их не вижу… Смотрю – и не вижу… – Тихо: – Оля! Я никогда тебя не спрашивал… Этот человек…

– Нет никакого человека… То есть… уже нет…

– Кто решил ему не быть? Ты? Или он?

– Может, он… Может, я… Может, она…

– Жена, – как-то раздумчиво протянул Володя. – Ясно…

– Дочь, – тихо сказала Ольга Николаевна.

– Дочь, – повторил Володя. – Ну, ее я, кажется, знаю…

– Ты ничего не знаешь, и не надо уточнять… Пожалуйста…

– Я понял и хочу тебе сказать… У тебя есть сосед, который очень хорошо поливает цветы…

– Брось, Володенька! Ты такой хороший, что думать мне о тебе – просто грех.

– Не понял… Если я хороший, почему бы обо мне не думать…

Ольга Николаевна нежно провела рукой по его щеке, и в этот момент она увидела, как бежит по перрону отец. Ольга Николаевна замерла, а Володя понял по ее глазам, по застывшей руке, кого она увидела. Он ласково снял ее руку.

– Я куплю тебе фанту, – сказал он. – Ты же ее любишь…

Они прошли друг мимо друга – Володя и отец. Прошли, не глядя.

– Ты же дал мне слово не приходить! – сказала Ольга Николаевна.

– Ну, убей меня! Не смог! – Он взял ее за плечи. Она вышла из рук.