Страх любви - Анри де Ренье

— Не хотите ли пройтись, прежде чем направиться в палаццо Альдрамин? Обед только в восемь часов, а сегодняшний вечер так ясен, не правда ли, Жюльетта?

Она опустила голову, улыбаясь. Под облачным небом осенней Венеции, когда воздух окутывает предметы, словно мягким прозрачным шелком, за сверкающим каналом виднелся остров Джудекка, неясный и отдаленный. У набережной Заттере еле покачивались лодки и барки. Пролетали серебристые чайки.

Марсель указал на них:

— Их очень много сегодня. Это означает, по всей вероятности, что море бурное. Они прилетают, чтобы укрыться в лагуне. В самом деле дует легкий сирокко. Посмотрите, как скользки плиты… Не дойти ли нам до Доганы?

— Нет! Я предпочитаю вернуться в гостиницу кратчайшим путем. Мы увидимся вечером у господина Бютелэ. Я немного устала… а потом, я жду письма.

Марсель вздрогнул.

— Да, письма от отца. Вы знаете, что он участвует в поездке на яхте по Адриатическому морю. Он должен со дня на день приехать.

Со времени их прогулки в саду Энсворта это был первый намек на какое-либо событие или лицо из ее прежней жизни. Она была словно отрезана от всего, чем была ее прежняя жизнь, равнодушная к своему вчерашнему, как и завтрашнему дню. Казалось, у нее не было ни прошлого, ни будущего, и она принадлежала лишь настоящему… Все узы, связывавшие ее с тем, что было накануне, вдруг оборвались, словно ее вырвали из почвы и она жила одним лишь собственным благоуханием, одним своим соком, — плод любви и неги, покорная той руке, которая сорвала ее там, в ограде кипарисов и роз, на безмолвном острове, среди уснувшей лагуны…

Они повернули обратно и, покинув Заттере, пересекали Кампо Санта-Аньезе, пустынный, с его убогой церковью и убогой колоколенкой, чтобы пройти к traghetto Сан-Грегорио. Уже темнело в узких calli, по извилинам которых они шли.

У Кампьелло Барбаро, они перешли по горбатому мостику Рио делла Торезела. Несколько гондол стояли в ряд у traghetto. Одна из них причалила к деревянной лестнице, площадка которой слегка выступала над водой. Жюльетта села в гондолу. Марсель видел, как она опустилась на черные подушки и стала удаляться по Большому каналу. Vaporetto покачал гондолу на волнах за своей кормой. Она отчетливо рисовалась на фасадах домов противоположного берега, где начинали освещаться окна. В сумеречном небе, над мостом Академии, нежный перламутровый отблеск окружал остроконечный серп молодой восходящей луны. На другой стороне, у входа в Большой канал, в направлении Сан-Джорджо и Лагуны, завывала сирена.

Возвращаясь в палаццо Альдрамин, Марсель Ренодье размышлял. Г-н Руасси в Венеции?.. Не заедет ли он по окончании своей морской прогулки за дочерью, чтобы отвезти ее в Париж? При этой мысли Марсель испытал внезапную тоску, какую он чувствовал обыкновенно перед необходимостью принять срочное решение. Он ни разу не спросил Жюльетту де Валантон о ее планах. Быстро пронесшиеся недели их близости он прожил в забвении всего, что не имело к ней отношения. То, что его занимало, это были сговоры о их встречах и свиданиях, гондола, привозившая молодую женщину на квартиру в Заттере, где они встречались ежедневно, ее шаги по лестнице, ее манера снимать вуаль и раздеваться, пламенная томность ее тела, аромат ее кожи, ее волосы, ее лицо. И он удалял из своих мыслей все, что могло помешать их чувственной радости, их любовному одиночеству и обоюдному опьянению.

Разве любовница его не выказывала той же беззаботности? Оба они отдавались течению блаженных часов. И однако на днях она все же спросила у него число месяца и сделалась грустной и озабоченной. Не предвидела ли она, что той восхитительной свободе, которою они наслаждались, наступит предел? Не возвещал ли приезд г-на Руасси конец грезе, в которую они погрузились, не думая ни о ее продолжительности, ни о ее исходе?

Марсель вздрогнул. Жюльетта, которую он держал сегодня в своих объятиях, сердце к сердцу, чье дыхание, смешанное с его собственным, он пил, уста в уста, эта самая Жюльетта завтра или вскоре может быть у него отнята. При этой мысли он ощутил боль, столь жестокую, столь невыносимую, что он остановился. Дать ей уехать! Никогда! Он огляделся вокруг. Кампьелло Барбаро был пустынным и безмолвным. Эта старая стена, этот мост, этот канал, этот дворец — олицетворяли собою всю Венецию. Она была здесь, вокруг них, молчаливая сообщница, Страна Любовников! Она охраняла их неразрешимым сплетением своих каналов и переулков. Это она, рыбачка душ, захватила их, связав узами любви в петли своей серебристой и тонкой сети! Она укроет их в тайниках своего лабиринта!

Эта мысль успокоила его. В этом городе, романтическом и запутанном, он чувствовал себя словно защищенным от всякого враждебного нападения. Он провел рукой по лбу, как бы отгоняя кошмар, и пошел дальше. Пристань Венье расстилала перед ним свою двойную спокойную набережную. Дети играли. Две девушки в шалях беседовали, стоя одна против другой. Во время разговора одна из них дружеской рукой поправляла шпильку в прическе подруги. Сегодня, помогая Жюльетте причесываться, он воткнул ей в волосы шпильку, длинную черепаховую шпильку, прозрачную и совсем гладкую. Жюльетта, в самом деле, не носила теперь никаких украшений: ни ожерелья с крупными ровными жемчужинами, которое он видел на ней когда-то, ни одной из тех драгоценностей, которыми она прежде любила украшать себя. Перед окнами ювелиров на площади Сан-Марко она улыбнулась однажды пренебрежительно и равнодушно. Светская жизнь утратила для нее свой соблазн. Жюльетта была уже не прежняя Жюльетта. И он снова слышал те слова, полные разочарования, которые она сказала ему в саду на острове Джудекке, где для них обоих началась новая жизнь.

Они любят друг друга! Эта уверенность успокоила его. Ах, как охотно покинет она все ради этой любви! Одно единое слово, и она будет принадлежать ему навеки! Они останутся в Венеции. Они поселятся здесь, на набережной Заттере, в доме, где Жюльетта будет принадлежать ему не только в условленные и всегда слишком краткие часы, но во все часы, постоянно, днем, ночью и даже во время сна — ибо до сих пор она никогда еще не спала близ него: так, и сегодня вечером, пообедав в палаццо Альдрамин, она вернется к себе в гостиницу, запретив ему даже проводить ее. А тогда наступит конец этим принуждениям, этим предосторожностям. Она будет его, его, его…

Он ускорил шаги. Порыв желания и гордости воспламенил его. Наконец-то! Все это казалось ему простым, естественным, легким, лишенным препятствий. Ее муж?.. Марсель пожал плечами. Ее отец?.. Но что может возразить на это г-н Руасси? Она уже подчинилась ему некогда. Она уступила расчетам отцовского эгоизма. Теперь ее очередь распорядиться собой! Впрочем, разве г-н Руасси не признает за женщиной права на любовь? Марсель улыбнулся. Он припомнил их разговор в Онэ в тот вечер, когда они гуляли в огороде, вдоль шпалер. Жюльетта сделала опыт; теперь она свободна.