Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

А ты любишь таких?» – напоследок спросил он сам себя и обнаружил, что отвечать на это не хочется. «Такие перевелись», – оправдался он.

Распахнулась дверь, и государственную торжественность кабинета, насыщенного сгустками державных мыслей, пронзительно проткнул какой-то хулиганский выкрик:

– Посмотри, что вытворяет эта карла!

Сталин вздрогнул, с мгновенно вспыхнувшим гневом, не оборачиваясь, сказал:

– Я тебя не звал.

Но повод, толкнувший наркома в кабинет, был столь нестерпимо важен для него, что временно заглушил постоянно тлеющее чувство самосохранения.

– Иосиф Виссарионович!

Сталин обернулся. Наркома прожгли и вышвырнули из кабинета тигриные глаза, едва отпустив ему время для покаяния:

– Виноват, товарищ Сталин!

Верховный зашагал вдоль стола. Злое раздражение медленно опадало в груди осенним листом. Вызвал Поскребышева, глухо, неприязненно сделал внушение:

– Почему пускаешь без доклада?

– Товарищ Берия всегда входил без доклада…

– Иногда – не значит всегда. Я недоволен вами.

– Виноват, товарищ Сталин, больше не повторится. – Естественная поза и формула тотальной виноватости перед ним начали успокаивать.

– Пусть войдет.

Берия вошел, сдавленный жесткими тисками ритуала:

– Здравия желаю, товарищ Сталин. Разрешите?

– Что у вас?

– Я прошу арестовать заместителя наркома внутренних дел Серова («Серая гюрза!» – ненавистно мысленно выплюнул он).

Сталин чуть отпустил себя: на миг проступил на лице интерес:

– Для ареста моего бывшего представителя на Кавказе должны быть веские причины.

– Они есть. Прошу ознакомиться с его запиской по ВЧ.

Сталин прочел записку, тут же ухватил суть настырности наркома: его заместитель вытворял на Кавказе несусветное, выламывался из сталинской установки – карать! Это безумное своеволие шевелилось для наркома лакомым кончиком хвоста, за который он теперь намеревался извлечь из норы прежде недоступную для него «серую гюрзу».

Вожди всех племен и народов владели преимуществом перед смердом и вассалом – своим количеством знаний. Знать больше всех напрямую означало быть сильнее всех, поскольку знание многих вариантов и возможность выбрать из них нужный, соответствующий моменту, всегда было династической, правящей форой.

Сталин изучающе смотрел на Берию. Мингрела поджаривало нетерпение: «Моя «гюрза», моя!» Он не ведал одного: на столе у Верховного лежал обзор ситуации в Чечено-Ингушетии, подписанный Ивановым. Из него наглядно, как пружины из старого дивана, выпирали выводы, которые открытым текстом давал Серов: горцам нужны льготы и послабления.

Две докладные записки, составленные разными людьми, подводили к одному. Это заставляло задуматься и предостерегало от скорого решения, которого жаждал нарком: убрать Серова и выдавить Исраилова из кавказского тела, как гнойную пробку фурункула, – с хрустом и кровью.

Но, во-первых, Верховный не терпел никаких подталкиваний. Во-вторых – а будет ли результат? Напрашивался ответ: не будет.

Сталин никак не желал поддаваться:

– Что тебя не устраивает в записке Серова?

– Коба, я сошел с ума, да? – горько возопил сбитый с толку нарком. – Я выполняю твое задание по ликвидации политбандитизма в Чечне, ночи не сплю, лично разрабатываю каждую крупную операцию с Кобуловым. Кобулов рискует жизнью, истребляя корни бандитизма в горах, а этот…

– Кто дал право оскорблять? – негромко, предостерегающе перебил Сталин.

Но, не вняв этому предостережению, продирался нарком в яром азарте к, казалось бы, неоспоримому:

– Считаю докладную записку генерал-майора Серова разлагающей, сознательно вредной. Просить льготы и отмену налогов для республики, зараженной сверху донизу бандитизмом, – это хуже, чем политическая близорукость, это сознательное вредительство!

– Политически близорукого вредителя Серова послал на Кавказ Сталин. Давай арестуем Сталина, – заинтересованно предложил вождь.

– Товарищ Сталин, вы не могли предвидеть… – все еще недопонимал ситуацию нарком. И с маху наткнулся на стену, расплющив о нее коршунячье свое пике.

– Я всегда и все предвижу на столетие дальше всех вас! – в тихом бешенстве оборвал Сталин. – Серов усмотрел корневую причину бандитизма. Царские держиморды издевались, грабили чеченца, ингуша. Советские держиморды, среди которых подавляющее большинство бывших врагов, оказались для горца ничем не лучше царских. Ты никогда не мог этого понять в своей примитивной истребительности. Выводы Серова подтверждает докладная записка Чечено-Ингушского обкома. Возьми, потом ознакомишься.

– У Кобулова другое мнение, – изнемогал в разочаровании нарком. Серов выскальзывал из рук.

– Дойдем и до твоего Кобулова. Предложения Серова и Иванова заслуживают серьезного внимания. Что касается Кобулова, тебе придется стать из-за него наркомом утильсырья.

– Поясните, товарищ Сталин, – стоял уже навытяжку нарком.

– Калинин передал мне твое утверждение о награждении боевыми орденами оперативников Кобулова. Наш староста привык кушать всякое. Но на этом даже он поперхнулся. – Сталин взял со стола лист, стал читать: – «Кобулову – Героя Советского Союза, Лухаеву, Жукову, Валиеву – орден Красного Знамени, шести офицерам – орден Красной Звезды». За что? Эта десятка во главе оперативного отряда ликвидировала четырех нищих горцев. Если ты все-таки настаиваешь на наградах, мы пойдем навстречу. Будем делать эти награды для твоего наркомата из самоварного золота. Но самовары в таком количестве придется добывать наркому утильсырья. По совместительству.

– Я все понял. Немедля сделаю выводы, – действительно опомнился и осознал ситуацию нарком.

– Больше ничего не хочешь сказать?

– Я и так слишком много болтаю. А главное дело, которое ты поручил, не сделано до сих пор. Меня давно пора гнать в шею.

– Так почему ты не согласен с Серовым?

– Когда какой-то политический недоносок, вонючая падаль Исраилов называет отца всех народов, моего вождя лжецом и интриганом, а мой заместитель пускает розовые сопли, жалеет аборигенов, которые укрывают этого Исраилова, я не могу реагировать спокойно. Письмо Исраилова к тебе жжет мою совесть, гложет мое сердце. Пошли меня на Кавказ, Коба! Я привезу этого подонка, ядовитую гиену в клетке, голого, намазанного собственным дерьмом!

Сталин размеренно похлопал в ладоши:

– Надо попросить, чтобы пристроили тебя в МХАТ, в фронтовую бригаду.

Еще по Грузии он знал цену этому набору из «совести» и «сердца». Гораздо лучше ему импонировала клетка. Он представил в ней Исраилова, каким его изобразил нарком. Стало легче. Почти хорошо. Собеседник обладал незаменимым качеством: облекал в слова непотребные желания и площадные мысли вождя – те, которые не полагалось высказывать вслух.

– Что я должен ответить Серову? – между тем ждал решения нарком.

– Пусть занимается своим делом, – через паузу ответил Сталин. – Мы рассмотрим его предложения о льготах горцам на Политбюро.

– А… Кобулов?

Сталин долго раскуривал трубку. Наконец ответил:

– Пусть тоже занимается своим делом. Нехорошо, неправильно, когда бандита Исраилова кормят и укрывают бандпособники. Неважно, какого они пола и возраста.

Грозное, непостижимое время. Можно было принимать одновременно два решения, взаимно истребляющих друг друга. Можно было поднять на дыбы отечественную промышленность, мудро, по-государственному готовясь к неизбежной войне, и… расстрелять лучших полководцев. Можно было создать лучшую в мире разведку и не верить ее донесениям, сажать мать-кормилицу в тюрьму за килограмм подобранных в поле колосков и отправлять тысячи вагонов хлеба злейшему врагу России, залить страну черным горем вырываемого с корнями крестьянства и заставить их славить жизнь.

– Разрешите действовать? – спросил нарком, сыгравший баш на баш с самим вождем.

– Не разрешаю – приказываю, – уточнил вождь.

Заместителю наркома внудел Кобулову

Совершенно секретно

30.5.42. Приказываю истреблять без жалости и сомнений бандитскую сволочь и тех, кто ей помогает, независимо от пола и возраста. Обеспечить в горах мертвую зону для Исраилова любой ценой.

Заместителю наркома внудел Серову

30.5.42. Занимайтесь своим делом. Ваши предложения рассмотрим.

И вновь крики детей, стариков и женщин наложились на треск автоматов и сполохи пожарищ. «Бандитская сволочь» истреблялась вместе с гнездовьем. Обезумев в слепой и горькой ярости, горцы мстили как могли, как подсказывал кипящий в ненависти мозг: вырезали целые отряды и гарнизоны.