Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

— Спасибо, — сказал я и с удовольствием закурил. К этому моменту я уже вспомнил, почему этот человек показался мне знакомым: несколько раз он мелькал на телеэкране — сытое, умное лицо, выпуклый лоб, сильный подбородок, характерно грушевидная форма черепа. Не помню только, в каком качестве он появлялся — спонсором, экономическим советником, банкиром или правозащитником. Все эти ипостаси для замордованного российского обывателя давно слились в один портрет. Новые люди — вечно замышляющие какие-то козни, непонятные, пугающие, точно пришельцы, спустившиеся с небес. Оскопленный, обнищавший, спившийся, проворовавшийся русский народец на своей шкуре осознал, что спасения от пришельцев нет, все равно доконают, не так, так этак, но в полусонном мучительном томлении каждый вечер многомиллионной тушей усаживался у ящика и очарованно внимал бредовым речам. Загадка, которую разгадают, вероятно, лишь далекие потомки.

— Ну что ж, Саша, как ты понимаешь, все теперь зависит от тебя.

— Вы про что, Шота Иванович?

— Откуда знаешь, как меня зовут? Мы ведь не знакомились.

— По телевизору видел. Только не помню, в какой передаче.

Могол тоже закурил и откинулся на спинку вращающегося кресла. Круглые глаза улыбались.

— Да, брат, приходится иногда выступать публично, надо просвещать людишек. Не вечно им жить в темноте. Ты, наверное, вообразил, что я монстр какой-нибудь, уголовник с пушкой. Уверяю, это не так. И к той истории, которая с тобой приключилась, я не имею никакого отношения. Веришь мне?

— Конечно, верю!

— Ну-ну, не переигрывай… Я ведь не со всяким своим обидчиком так доверительно беседую. Оцени. Почему, спросишь? Да все очень просто. Навел о тебе справки, парень ты хороший, честный, талантливый. Более того скажу. Нам такие люди, как ты, позарез нужны. Надо же кому-то государство заново обустраивать. С накипью этой — урками всякими, мафиози, бандюгами — мы скоро покончим. Выжжем эту мразь каленым железом. Много они напакостили, но их время кончилось. Заодно прижмем всех этих вонючих политиканов, грошовых говорунов, которым кто заплатит, тот и батька. Спускают Родину с лотка, да все по дешевке, — вот что горько до слез. Понимаешь, о чем говорю?

— Понимаю, — сказал я.

— Вижу, что понимаешь. Потому и позвал. Затмение на тебя, Саша, нашло. Приди ты сразу ко мне, разве не поладили бы? Ну как тебя угораздило вляпаться в это дерьмо. Вы ведь, Саша, с этим твоим Гречаниновым замахнулись на самое святое — на человеческую жизнь! На вот, погляди, что твой напарничек натворил.

Фотографии, которые он мне передал, были довольно однообразные. На всех изображены трупы в разных позах, в разных ракурсах, кого как смерть повалила. Один покойник был интереснее других: мускулистый, обнаженный до пояса, видимо, снятый в морге, это был сам Могол. Наискосок на бугристой груди четыре пулевых пятна. Понимая мое недоумение, Шота Иванович удрученно пояснил:

— Ну да, это должен был быть я. Только чудо спасло.

— Но как же?! Он же… то есть вы же…

— Верный товарищ подменил. Чистая христианская душа.

— Двойник? — догадался я.

Шота Иванович кивнул.

— Вот каких дров наломал твой кореш… Но это ладно, дело прошлое. Я одного не пойму, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Почему он такой злобный? Он что — маньяк?

— Кто?

— Ну этот, Гречанинов… Расскажи-ка мне о нем поподробнее. Кто он, откуда? Чего добивается?

— Но как же?..

Могол поднял кверху указательный палец:

— Погоди, не спеши. Давай сперва проясним кое-что. Ты же видишь, как я к тебе отношусь. Да и Лерочка за тебя хлопочет… Так что выбирай. Кем бы тебе ни приходился этот человек, он преступник, убийца. Ни один суд его не помилует. Встает вопрос: с какой стати ты должен расплачиваться за его грехи? Логично я рассуждаю?

— Но…

— Какое там «но». Ты же не дурак. Сдай его нам и гуляй на все четыре стороны. Более того, я предлагаю тебе свою дружбу, а это, поверь, чего-нибудь да стоит.

В улыбке его круглые, выпуклые глаза наполовину прикрылись веками.

— Кто знает, Сашок, может, еще породнимся. Дочурка точно на тебя глаз положила. Да я, признаюсь, и не против. Ты хоть бедняцкого сословия, но натура творческая, нестандартная. Правильный толчок тебе дать, далеко пойдешь… Но об этом после. Выкладывай, кто такой Гречанинов и где эта сука прячется?

Я выложил все, что знал. Рассказал, как познакомились много лет назад, когда он меня нанял. Как потом иногда созванивались. Как обратился к нему за помощью, когда пришлось туго. Вот, пожалуй, и все. Последний раз его видел перед тем, как на эстакаде коварный пацаненок пальнул мне в морду из газовой пушки.

Могол выслушал не перебивая. Смотрел пытливо, оценивающе. Взгляд налился мглой.

— Ничего не упустил?

— Кажется, нет.

— Где у него запасная хаза?

— Честное слово, не знаю.

Надвинулся ближе, голубые зенки вдруг почти спрыгнули с лица.

— Саша, чего ему надо? Почему хочет меня убить? Тут я замешкался, хотя лучше было, наверное, ответить сразу.

— Здесь какая-то ошибка, — произнес уверенно. — Зачем ему вас убивать. Он хотел насчет меня договориться. Чтобы Четвертачок отвязался.

Целую минуту Могол буравил меня взглядом, но я был чистосердечен, как никогда.

— Что ж, — отвалился на кресло, вздохнув. — Придется поверить. От Четвертачка теперь правды не узнаешь. Совесть его замучила, повесился скот.

— Это бывает, — заметил я глубокомысленно.

— Ладно, пока отдыхай. Понадобишься скоро… Кстати, тебе-то как моя дочурка? По душе ли?

— Что тут спрашивать, Шота Иванович. Я и мечтать не смею.

— Ага… А эта девица кто тебе? Катя, кажется? Только одно веко у меня дрогнуло, и этим я до сих пор горжусь.

— A-а, девочка по вызову. Стольник в час. Охранник длинным коридором отвел меня в противоположное крыло дома и там передал с рук на руки афганцу Витюне Кирюшину.

Вскоре он принес обед на том же, что и утром, фаянсовом расписном подносе: бульон с яйцом, курица с тушеной капустой, хлеб. На запивку — жестянка «Туборга». Очень недурно.

Наше взаимопонимание с Витюней крепло. Он покурил со мной, пока я ел.

— С этой дамочкой будь поаккуратней, — посоветовал. — Если у тебя есть шанс выкарабкаться, она его отымет.

— Не слепой, вижу… Как у вас тут на службе с дисциплинкой?

Почесал литое плечо.

— Об этом даже не заикайся. Днем вообще пустой номер, а ночью — доберманы на дворе и ток на заборе. Отсюда муха не вылетит. Ты, товарищ, надежно влип.

Я не хотел заходить слишком далеко в расспросах, чтобы не смущать добродушного малого. Да и вряд ли без «жучка» в этой комнате обошлось. С другой стороны, не такая я важная шишка, чтобы водить на коротком поводке. Я им только и нужен, пока Гречанинов на воле. Но за ним придется погоняться, это не мышка-норушка. Могол держал меня «подсадкой», но не был уверен, что Гречанинов клюнет. Могол вообще не представлял, с кем столкнулся, и это его угнетало. У него аж губа отвисла, когда я сказал, что, по моему мнению, Гречанинов профессионал экстра-класса, из тех, которые в любом государстве наперечет, и уж точно обучался всем боевым наукам и знаком с секретами «макира хирума». Могол спросил, что такое «макира хирума», и я объяснил, что это искусство концентрации биополя, которое позволяет человеку, овладевшему им, управлять колоссальной энергией, заложенной в каждом из нас, но обыкновенно пропадающей втуне. Я сказал правду, но позже пожалел об этом.

Витюня с одобрением наблюдал, как я расправляюсь с курицей, запивая ее холодным пивом.

— Давно при хозяине? — спросил я.

— Это неважно, — отмахнулся Витюня. — Но ты все же поимей в виду мои слова. На этой дамочке многие наши ребята прокололись. Иных уж нет, как говорится, а те далече. Поостерегись, товарищ, — взгляд его посмурнел. — Сам не пробовал, врать не буду, но, говорят, она такие штуки проделывает с парнями: живой останешься, а все равно спятишь.

— Что конкретно? — я изобразил испуг.

Витюня наклонился, жарким шепотом выдохнул:

— Да то конкретно! Говорят, прокусит вену — и ты ее раб навеки. Хоть узлом вяжи. Коляна Смагина зафрахтовала на ночку, и где он теперь?

— Где же?

— Где. На подхвате в пищеблоке посуду моет, помои выгребает. Ссытся под себя. Палец покажешь, хохочет. Богатырь был, куда мне! Теперь дохлятина, пальцем завалишь. Учти, за одну ночь!

Байку эту Витюня рассказывал с таким смаком, что было видно, он сам не прочь пройти роковое испытание, но похоже, Валерия держала его пока в резерве.

После обеда неожиданно для себя я быстро уснул, точнее, впал в сонную одурь, как на курорте, и пребывал в ней до темноты. Меня никто не тревожил, в доме было тихо, лишь из-за двери доносились негромкие голоса, звуки шагов, да где-то далеко, может быть в Москве, беспрестанно звучала магнитофонная запись — любимые Колей Петровым «Любэ», надсадно-голосистая Маша Распутина, бедовая, неугомонная Алла… Изредка я просыпался со стойким ощущением, что горевать больше не о чем, и единственное, что немного смущало, так это то, что в последней фазе жизни я остался без штанов. Но и эта досадная подробность воспринималась как забавное недоразумение, из-за которого не стоит переживать, потому что вряд ли мне предстоят пышные публичные похороны. Я переворачивался на другой бок и снова засыпал.