Корпорация - Виктория Беляева

– Он объяснил тебе свои цели? – снова взял на себя инициативу Малышев.

– Не… не совсем. Он… – и Ручкин умолк.

– Вы, Валерий Иванович, сядьте, – так же спокойно посоветовал Шевелев, и Ручкин повиновался, – И постарайтесь собраться. Вы сделали глупость, очень опасную для компании глупость, и теперь мы вместе должны решить, как выйти из положения.

Малышев вдруг с изумлением понял, что происходящее в его кабинете – не что иное, как допрос, причем допрос, ведущийся по самым что ни на есть классическим канонам: добрый полицейский (Шевелев), злой полицейский (Малышев) и до смерти напуганный подозреваемый. Вот теперь он, Малышев, исполняя взятую на себя роль, давит на сжавшегося от ужаса Ручкина, а добрый Шевелев изображает из себя мудрого комсомольского вожака, готового прийти на помощь оступившемуся товарищу. Да, Жора Шевелев свое дело знает.

Ручкин же, всем телом развернувшись к Шевелеву и не спуская с него испуганных глаз, вдруг заговорил быстро и сбивчиво:

– Я не знал. Не понимал вообще, что происходит. Мы встретились на съезде независимых профсоюзов. В феврале, кажется. Да, в феврале. Это был не Притыкин, другой человек, я даже фамилии не помню, только по имени. Родион его звали. Он сказал, что представляет одну крупную компанию – ну, «Альтаир» то есть. И нам, в общем, есть, о чем поговорить, поделиться. И мы после заседания пошли в ресторан. Разговаривали…

– О роли профсоюзов в современном обществе? – язвительно спросил Малышев.

Ручкин испуганно сморгнул, но тотчас продолжил свое эксклюзивное интервью Шевелеву:

– О разном говорили. Я выпил очень много – он все подливал, ну, вы понимаете… Ну, и говорили о том, что от нас, от профсоюзов много зависит, безопасность компании, и все такое… И я уже очень был пьяный…

– И что ты ему сказал? – бросил Малышев новый вопрос.

– Вы поймите, я уже не соображал почти ничего… – на побелевшем лице Ручкина полыхали красные пятна, – Ну, в общем… Что-то вроде того, что знаю, как выбить компанию из колеи… Но я не собирался этого делать, вы поймите! Я же еле языком ворочал!…

– Но наворочал не слабо! – злобно высказался Малышев.

Шевелев же кивнул рыжей головой:

– Вы продолжайте, Валерий Иванович. Это очень важно.

– Я не помню… – Ручкин обмяк в кресле, – Я дальше вообще не помню – провал. Я утром проснулся в своем номере – ничего не соображаю, башка лопается…

– Вот только воспоминаний о похмелье не надо! – сурово рыкнул Малышев, – Дальше что?

– Нет, – возразил вдруг Ручкин, – Это существенно. Я никогда не теряю память. И никогда так не мучаюсь по утрам. Я уверен, что меня напоили чем-то… Ну, вы понимаете…

Малышев только сморщился брезгливо.

– А потом? – выдержав паузу, с отеческой мягкостью спросил рыжий полковник.

– Потом… – Ручкин потер руками лицо, вздохнул тяжело, – Потом, через месяц, я был в Москве в командировке. И ко мне в гостиницу пришел человек. Представился Притыкиным Вадимом Даниловичем, и показал… корочки показал.

– Какие корочки? – Малышев забыл о роли – спросил нормальным человеческим тоном.

– Госбезопасности, – теперь Ручкин говорил тише и, как будто, спокойнее, – Принес диктофон с пленкой. Включил. Это была запись того разговора, с Родионом… И сказал, что он эту пленку может кое-кому передать. Ну, вы понимаете…

– Нам? – уточнил Шевелев без всякой интонации.

– Да. Это означало бы, что… В общем, вряд ли бы вы дали мне спокойно работать дальше.

– Структура профсоюзов независима от администрации предприятия, – мягко заметил Шевелев.

Ручкин в ответ кисло улыбнулся. То, что происходило в данный момент в кабинете президента Росинтербанка, недвусмысленно доказывало как раз обратное.

Да в чем дело? – подумал вдруг Малышев. Почему этот человек с такой готовностью выкладывает им все, будто только и ждал этого момента? Он не в кабинете следователя, он не обязан отвечать на вопросы. Никаких инструментов воздействия на него у них нет. Не совесть же в нем пробудилась, в самом деле!…

Страх. Обычный человеческий страх, понял Малышев. Такой, что даже возможности не оставляет подумать, прикинуть – да полно, могут ли они требовать от меня чего-то? В кровь въевшаяся готовность унизиться и распластаться перед всяким, кто сильнее. Сначала продал компанию, в которой вырос, человеком стал. Да бог с ней, с компанией, с «Росинтером», с владельцами и менеджментом – гусь свинье не товарищ, это ясно. Но ведь и своих же предал, профсоюзников, рабочих – людей, которые его наверх двигали, верили ему. Подставил, как щенят слепых. Теперь продает того, на чью сторону переметнулся. А завтра снова сдаст с потрохами любого – едва найдется тот, кто сможет пригрозить и посулить что-то…

– В общем, он шантажировал вас? – подсказал Шевелев.

– Да, – откликнулся с готовностью Ручкин, – Шантажировал.

– И вы… испугались?

– Испугался…

Сказано это было так по-сиротски, что Малышеву захотелось придушить гадину немедленно. Вместо этого он отошел в другой конец кабинета и там застыл у стены.

– Он заставил меня подписать бумагу. Заявление.

– Вы подписали заявление о согласии сотрудничать с ФСБ?

– Да…

– И он?…

– Он ушел.

– Дальше?

Тон Шевелева перестал быть дружелюбным. Он спрашивал быстро, резко.

– Дальше я вернулся в Снежный. Он сказал, что со мною свяжутся. Никто не звонил, не приходил, я надеялся, что как-то обойдется. Потом… Потом было заявление Генпрокуратуры. Слухи пошли, что Президент недоволен «Росинтером». И почти сразу после этого приехал Притыкин.

– В Снежный?

– Да. Он сказал, что администрация Президента озабочена чрезмерным влиянием господина Старцева. Что такие, как он… – Ручкин нервно обернулся в сторону Малышева, но все же продолжил, – опасны для экономической безопасности страны. Он сказал, что я должен помочь.

– И вы согласились?

– Я отказался! – выкрикнул Ручкин гневно и снова сник, – Но Притыкин тогда сказал, что если я дал согласие на них работать, то я уже не принадлежу себе. И должен подчиняться приказам. А если откажусь…

– Он угрожал вам?

– Да! Да! Он мне угрожал!… И я… У меня семья, вы понимаете?…

– Он давал вам инструкции?

– Он сказал, что нужно только пригрозить. Дать понять общественности, что в СГК не все так хорошо, как кажется со стороны. В общем, не обязательно доводить дело до настоящего скандала, не обязательно бастовать на самом деле, вы понимаете?… И я подумал, что, может, это не так уж и страшно…

– И вы…

– Я поговорил кое с кем на местах. В цехах, на заводах. У людей накопились претензии, и многие были недовольны политикой Пупкова…

– Ну, конечно, – подал голос Малышев, – Четыре года без войны – серьезное испытание для борцов за справедливость. Заскучали, поди. Истомились!

Ручкин молчал, вжав голову в плечи. Малышев подошел, подвинул стул, и, сев на него верхом, уставился на Ручкина:

– Красивую песню спел. Почти правдивую. Только один момент непонятен: если этот Притыкин тебя на испуг взял, и ты, как зайчик, не корысти ради, а токмо от страха, побежал исполнять, откуда тогда домик-то появился? На Рублевке, а?…

Ручкин вздохнул.

– Я понял кое-что. Но поздно – уже процесс пошел, уже цеховые комитеты к Пупкову обратились, работа началась. Остановить это уже трудно было. Ну, вы понимаете… Я понял, что не из какого он не из ФСБ.

– Как вы это поняли? – поинтересовался Шевелев.

Ручкин пожал плечами:

– Много разного… В первый раз когда Притыкин появился, в Москве еще, он так себя держал… Ну, и я тогда испугался очень, у меня даже мысли не было, что он может… врать может. Корочки, опять же… А потом он вроде как расслабился. Вот замашки такие, знаете, поведение какое-то, жаргон этот… Ну, не похоже, что человек из органов. Вот, не знаю, как объяснить…

– Какой жаргон?

– А вот такой! – и Ручкин, не найдя слов, кивнул на Малышева.

– Человек из бизнес-среды? – подсказал Шевелев.

– Точно. Ну и, много всего, по мелочам… Он со мной связывался еще несколько раз, инструктировал. Я понял, что другой информации, ну, о делах в комитете, у него нет. Только от меня. Потолковал с одним человеком… знающим… Тот сказал – родимый, ты что? В ФСБ столько народу стучит… В общем, когда мы с ним встретились в Москве, я прямо сказал, что ему не верю, и что направлю заявление в Снежнинское управление ФСБ. Он сначала задергался, возмущение изобразил, а потом…

– Предложил вам сделку, – холодно закончил Шевелев.

Ручкин кивнул.

– И ты продался! – Малышев встал со стула, пошел кругами по комнате, – Ну, еще бы! Элитная недвижимость! Из профсоюзной кассы ты бы за всю свою жизнь столько не уворовал!…

Ручкин поднял глаза, собрался было что-то сказать, но смолчал.

– А на компанию тебе насрать с большой колокольни! – продолжал бушевать Малышев, – «Горка» теряет на этом сумасшедшие бабки. Акции падают. Два инвестиционных проекта остановлены, и когда возобновятся – неизвестно. Кредит на переселение пенсионеров на «материк» два года ждали – сорвался! ЕБРР делает вид, что ни о чем мы не договаривались. Если забастовка состоится, компания потеряет еще больше, и тогда вообще неизвестно, чем будем зарплату платить – твоим же людям, которые тебя выбрали… Вот что! – и, подойдя вплотную к предателю, Малышев наклонился к самому его лицу, – Ты эту кашу заварил, ты и расхлебывай. Что можно сейчас сделать, чтобы это остановить?