Виктор Курнатовский - Григорий Волчек

Обстрел продолжался до позднего вечера и возобновился с утра 6 марта. Перед обедом вновь наступила тишина и раздался стук в окно. Полицейский передал осажденным новый ультиматум Чаплина:

— Сдавайтесь, сопротивление бесполезно!

Обсудив положение, романовцы решили выиграть время и послали с полицейским записку: «Ответ будет дан в десять часов вечера».

Наступила полная тишина. Обстрел не возобновлялся. Что же делать дальше? Продукты на исходе. Убит Матлахов, трое ранены, двое из них — Медяник и Костюшко-Валюжанич — нуждаются в срочной хирургической помощи. Охотничьи ружья могут поразить на пятьдесят-сто шагов, а солдаты стреляют с расстояния в десять раз большего.

Зажгли лампу. Все собрались в столовой, осторожно перенесли туда раненых. Курнатовский, страшно исхудавший за эти дни, обросший бородой, первым поставил перед товарищами вопрос:

— Так что же мы ответим в десять часов вице-губернатору? Сдадимся?

— Нет! — воскликнул Теплов.

— Надо продолжать сопротивление, — поддержал его Кудрин.

— Драться, драться до конца, — произнес слабеющим голосом Костюшко-Валюжанич.

Он потерял много крови. Таня положила голову мужа к себе на колени.

— Сделаем вылазку, пустим в ход оружие, — предложил Бодневский. — Наша гибель пойдет только во вред им, во вред самодержавию и на пользу революции.

Курнатовский обвел глазами товарищей и, помолчав мгновение, сказал:

— Что касается меня, то я готов сражаться. И стою за то, чтобы отвергнуть ультиматум. Но если большинство решит сдаться, вину за убийство солдат принимаю целиком на себя и заявлю об этом в суде. Виселица меня не пугает.

Раздались протестующие возгласы:

— Мы не согласны с этим!

— Запрещаем вам говорить, что в солдат стреляли вы!

— Мы все требовали, чтобы вы стреляли.

Большевики настаивали на том, что надо продолжать сопротивляться. Их поддерживали Габронидзе, Центерадзе, Погосов, Ржонца. К их группе примкнули Оржеровский и Розенталь. Но бундовцы требовали принять ультиматум Чаплина. Тогда Кудрин поставил вопрос на голосование. Незначительным большинством приняли предложение о сдаче.

Всех охватило чувство подавленности. Курнатовский молча отошел от стола, сел возле окна и обхватил голову руками. Так просидел он весь вечер и большую часть ночи. Тяжелые мысли теснились в его голове. Он думал о том, что сразу же после капитуляции возьмет всю вину за смерть солдат на себя. А может быть, лучше сейчас, не ожидая суда и неизбежной виселицы, оставить записки губернатору, прокурору, товарищам, написать, что выстрелил он сам, по своей инициативе? Тогда остальные отделаются, быть может, сравнительно мягкими наказаниями. А написав все это, браунинг к сердцу или виску — и конец… Бодневский, Кудрин и Теплов, мрачные, огромным усилием воли удерживающие проявление своих чувств к тем, кто голосовал за капитуляцию, составляли условия предстоящей сдачи.

Солдаты гарнизона должны быть отведены. В тюрьму участники протеста направятся все вместе. В конвое не будет казаков, прибывших в Якутск с партией политических, которых они избили в Усть-Куте. Раненых повезут на санях. посредине колонны романовцев. Тело Матлахова они понесут сами. Красное знамя над домом спустят романовцы и возьмут с собой. В тюрьме все участники протеста получат возможность свободно общаться. Матлахоза похоронят сами, а не тюремщики, не полицейские или солдаты…

Сдачу назначили на утро 7(20) марта 1904 года. Условия капитуляции передали полицейскому, который с десяти часов ждал ответа около дома. Вице-губернатор принял их.

Товарищи понимали, что должен был переживать Курнатовский, и не тревожили его. Тайком от Виктора Константиновича они собрались в одной из комнат около прихожей.

— Исполнительная комиссия, — сказал Теплов, — без ведома товарища Курнатовского, вопреки его мнению, предлагает, чтобы никто ни одним словом, ни одним намеком, ни во время допросов, ни в ходе судебного заседания, не выдал бы его, не говорил, что в солдат стрелял именно он.

— Курнатовский стрелял с общего согласия, — сказал Валюжанич, напрягая все свои силы, чтобы приподняться с матраца, на котором лежал. — И мы должны взять на себя коллективную ответственность за эти выстрелы.

Ни у кого, даже у наиболее ярых сторонников капитуляции, не было возражений против предложения Валюжанича.

— Курнатовского мы обяжем, от имени всех нас, молчать, — добавил Бодневский.

— Да, да, — раздались голоса, — он должен молчать, какой бы приговор нас ни ожидал.

Бодневский тотчас прошел в столовую, обнял Курнатовского за плечи и рассказал о принятом Романовнами решении. Курнатовский молча кивнул головой. Затем спросил:

— А как поступим с оружием?

— Решили уничтожить.

— А может быть, один заряженный браунинг оставим на всякий случай? Дайте его мне, я спрячу.

Бодневский понял, для чего понадобился Курнатовскому револьвер, но не возражал.

— Хорошо, Виктор Константинович, я вам принесу…

Один браунинг Бодневский действительно припрятал в своей одежде, но Курнатовскому сказал:

— Кудрин и Теплов совершили оплошность. Они испортили все револьверы.

Оружие расплющили, разбили топорами и побросали в горящую печь. Патроны разрядили и порох выкинули за окна. Гильзы и весь обгоревший металл — остатки ружей и револьверов — запрятали под половицами, засыпали землей и песком. Сожгли код светового телеграфа, списки караулов и дежурных. Фотопластинки Оржеровского решили, однако, Не уничтожать, а сохранить как агитационный материал, материал для истории, да и на память, если останутся живы. Ничего компрометирующего в его снимках не было.

К первому часу ночи подготовка к сдаче закончилась. Одни забылись тяжелым сном, другие сидели погруженные в мысли о том, что ожидает их впереди. Курнатовский снова впал в полузабытье. Перед ним проходили картины детства, юности, пейзажи Швейцарии и сибирские леса, тюремные камеры и судебные залы, мелькали знакомые лица. Он вспомнил человека с большим выпуклым лбом, добрыми, умными глазами, человека, голос которого покорял собеседника с первой встречи. Владимир Ильич… Где он сейчас, что делает? И Виктор Константинович почувствовал, что на душе становится легче, словно к нему подошел кто-то родной, близкий, помогая нести тяжелую ношу, пригибавшую его к земле. Ему казалось, что Ульянов находится где-то здесь, среди них, что он подбадривает всех товарищей, как и там, в минусинской ссылке. А ему, Курнатовскому, и стыдно за проявленную слабость, за желание уйти из жизни и тем самым от борьбы, и вместе с тем легко, что ему на помощь именно в это время пришел такой большой, такой взыскательный друг и товарищ. Трудно сказать, где про легла граница в этих раздумьях, где его одолел креп кий, но недолгий сон, который пришел к нему уж под самое утро.