Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

Но больше всего любил Януш разговаривать за кулисами с Генриком. Они с жаром спорили об искусстве, в то время как Антоневский должен был следить за перестановкой декораций и за освещением. В окружении полотняных щитов, изображавших комнаты пани Дульской{44} либо трактир из пьесы Запольской «Тот», Генрик ораторствовал по поводу современной живописи, которую он решительно отрицал. У него была своя теория — о вредном влиянии скульптуры на живопись. «Византийская живопись и мозаика из Равенны, — утверждал он, — это чистое искусство. Под влиянием же скульптуры живопись в какой-то степени деградировала». Януш иногда соглашался с Антоневским, иногда возражал ему, но всякий раз удивлялся, как можно проявлять такую запальчивость, рассуждая об искусстве. Вот Эдгар — тот всегда сохранял спокойствие и даже хладнокровие, когда говорил о своей музыке.

А их новый друг обрушивал весь свой пыл на мнимых противников. Однажды в каморке, которую он занимал на чердаке театра, Генрик показал Янушу свои картины. Януша разочаровали эти куски картона с различными сочетаниями красок в виде полос, языков пламени, рваных лоскутьев, свисавших наподобие галстуков. Он так и окрестил эти «картины» галстуками и не желал отказываться от этого названия. Антоневский не обижался на него и даже перенял это название, трактуя его как своеобразный terminus teclmicus абстрактной живописи. Странно было возвращаться после таких споров в дом пани Чиж, где любая проблема, не имевшая отношения к домашнему хозяйству и хлебу насущному, считалась нелепой и лишенной всякого смысла. Стась Чиж никак не мог взять в толк, что влечет Януша к живописи и театру. У него были какие-то свои дела, которым он отдавал много времени, и Януш догадывался, что Стась снова готовится к отъезду из дома. Да и на лице Антоневского появлялось какое-то неопределенное выражение, когда Януш заговаривал с ним о возможном отъезде в Варшаву.

— Не торопись, — сказал он однажды, — у нас и здесь будет еще не одно интермеццо.

Януш с беспокойством стал ожидать этого интермеццо.

Ждать пришлось недолго. Однажды, когда давали пьесу «Тот», Януш прошел в зрительный зал, чтобы еще раз посмотреть на великолепного Ярача в роли Капитана. В середине второго акта в зал, где было много свободных мест, вошел Генрик и подсел к Янушу.

— Не знаешь, где Юзек? — шепотом спросил он.

— Наверно, за кулисами, — ответил Януш.

— Выходите сразу же после этого акта. Я жду вас у театра.

— Что-нибудь серьезное? — с беспокойством спросил Януш.

— Очень серьезное. Через два часа я уезжаю.

— Куда? — вырвалось у Януша.

Генрик приложил палец к губам и тихо вышел из зала.

Роль молодой несчастной девушки исполняла Галина Вычер. Она была непосредственна и трогательна, только вот дикция ее подводила. Януш улыбнулся при мысли о том, что Юзек стоит сейчас за кулисами. Воспоминание об Эльжбете, видимо, изгладилось из его памяти. Януш невольно подумал об Ариадне. Забыл ли он ее? Увы, нет. В первое мгновение, осознав это, он ощутил тяжесть на сердце, но уже через минуту почувствовал себя счастливым. Занавес упал прежде, чем Януш успел в мыслях вернуться к тому, что происходило на сцене. Он быстро прошел за кулисы. Юзек стоял, опершись на какое-то деревянное сооружение, и беседовал с Галиной. Януш отозвал его в сторону, и они, схватив шляпы, сбежали по лестнице. На улице свет фонаря сливался с еще не погасшим светом весеннего вечера. Не успел Юзек спросить Януша, что произошло, как они столкнулись с Антоневским. Он молча взял их под руки, повел вниз по Меринговской и только тогда заговорил:

— Так вот, Галлер{45} со второй карпатской бригадой перешел на другую сторону и намерен соединиться с русской армией. Он идет в эти края и сейчас находится уже недалеко, к юго-западу от Киева. Есть обращение к солдатам и офицерам-полякам, призывающее присоединиться к нему. Поедете?

— Едем, — мгновенно ответил Юзек.

— Но нужно торопиться. Через три часа встреча на конечной остановке трамвая, который идет в Пуще-Водицу. Едем мы трое и еще два человека…

— А Стась Чиж с нами?

— Мчитесь немедля на Владимирскую и оденьтесь так, чтобы не привлекать к себе внимания. Нас могут схватить немцы или мазепинцы. Притом вы должны быть готовы к долгому путешествию… Ну, и к драке.

— А можно взять с собою Стася Чижа? — опять спросил Юзек.

— Ладно, берите, но на свою ответственность.

Януш молчал. Молчал он и всю дорогу до дома, куда они сразу же направились. Он никак не мог осознать, что, собственно, они собираются делать? Что на уме у Галлера? Чего он хочет? Борьба с немцами? Или… Что все это значит? И снова все тот же вопрос: приблизит ли это его к Ариадне или отдалит от нее? Нет, он ни на минуту не забывал об этой девушке, о ее маленькой, хрупкой фигурке. Пани Чиж спокойнее всех восприняла весть об отъезде. Когда пришли Юзек и Януш, она была уже в постели. Поспешно накинув халат, она стала собирать их в дорогу. Без колебаний согласилась отпустить Стася и проследила за тем, чтобы он взял с собой только самое необходимое.

— Незачем много набирать, — сказал она, — лишний груз. Все равно бросишь.

Намазав смальцем большие куски хлеба, она завернула их в бумагу.

Тем временем Стась решил сбегать к какой-то барышне, жившей на пятом этаже, над ними. Через минуту он вернулся в сопровождении этой девушки, ее матери и бабушки, которая истово прижимала к груди жестяную икону с изображением божьей матери. Пани Чиж даже рассмеялась.

— Что это вы, бабушка, со всем своим аппаратом? — спросила она.

— Так ведь надо, — дрожащим голосом оправдывалась старуха. — Как-никак на войну отправляются.

— И то правда, — сказала вдруг мать Стася, не выпуская ножа из рук. — А я их как на прогулку снаряжаю.

Еще один из братьев Чиж запросился с ними, но ему отказали, не зная, согласится ли Генрик. Когда они выходили, Януш в сенях перехватил тревожный взгляд, брошенный пани Чиж на Стася, и тут вдруг осознал, что его-то никто не провожает. Но мысль эта мгновенно улетучилась.

Ночь была тихая и темная. Одна за другой наплывали тучи и закрывали луну. Молодые люди шли по тротуару, их шаги гулко отдавались в ночи. Трамвай до Пуще-Водицы уже не ходил, и им пришлось идти пешком, придерживаясь трамвайной линии. У городской черты они свернули в тень и поодиночке пересекли то место, где кружили патрули. Но никто их не заметил.

Они немного опоздали. На трамвайной остановке их поджидал Антоневский, одетый в военную форму. Только длинные волосы и нахлобученный на голову берет выглядели совсем по-граждански. Им предстояло пройти четыре километра до деревни, в которой жили знакомые Генрика, а оттуда, уже на подводе, переправиться через Днепр и двигаться строго на север. Войска Галлера, еще в марте перешедшие через Збруч под Гусятином, тоже направлялись к Днепру. Немцы пока беспрепятственно пропускали их. Бригада шла обычным, нефорсированным маршем через села и местечки, и штабные офицеры набирали прибывавших со всех сторон польских солдат и офицеров.

Поздно ночью четверо вконец измученных молодых людей добрались до небольшой деревеньки на краю дремучего леса. Дальше на юг и юго-запад тянулась равнина. Они миновали эту деревню и где-то за километр от нее разыскали большую хату, белоснежные стены которой светились даже в ночи. Тучи совсем заслонили месяц, но в воздухе разливалось какое-то свинцовое сияние, и казалось, все предметы излучают фосфоресцирующий свет. Было прохладно, и на заплечных мешках у путников оседали капли росы. Подходя к хате, они услышали, как дважды пропел петух. Ночь быстро отступала.

Генрик в этих местах чувствовал себя так свободно, словно родился здесь. Художник быстро успокоил залаявшего было пса, затем вошел в садик и постучал в ставню. Через минуту дверь отворилась, и на пороге появился высокий мужчина в белой рубахе. В руке он держал двустволку.

— Это я, — сказал Генрик, — привел еще троих. На сей раз я тоже поеду.

— Хорошо, — ответил хозяин, — входите. Придется вам поспать до вечера. Нынче днем не поедем.

— Почему?

— Это уж мое дело, — хмуро произнес лесничий и поскреб в голове. — Ну, ступайте в хату, на дворе холодно. Светает уже.

В доме лесничего прибывших обдало жаром от печи и кислым запахом свежего хлеба. Пекли, видно, совсем недавно. Маленькая керосиновая лампа едва освещала комнату.

— Укладывайтесь втроем на кровати, — сказал Генрик, — и можете спать хоть до полудня. А мне нужно еще поговорить со старшим лесничим.

Он вышел в другую комнату и унес лампу. В темноте друзья освободились от своих мешков и сняли куртки. Януш уселся на кровати и в слабом свете, пробивавшемся через окошко, увидел, как Стась опустился на колени у кровати и начал читать молитву.