Вампиры. Сборник - Владислав Реймонт

— Я люблю тебя…

— Может быть, потому, чтобы снова… — издевался он.

Она подавила в себе обиду, схватила его руки и, целуя их с каким-то молитвенным трепетом, шептала со слезами на глазах:

— Сжалься надо мной! Я всегда любила тебя, но лишь после твоего отъезда я поняла, что я теряю. Только в эти бесконечные годы одиночества я познала всю бездну страдания.

Она стала рисовать ему такую тяжелую картину многолетних мучений, тоски и безнадежного ожидания, что душа его смирилась и он смягчился. Но, когда она стала мечтать об их будущем, он вдруг нахмурился и спросил:

— А Генрих?

— Зачем же нам вспоминать о нем в это мгновение?

Он с удивлением оглянулся, как будто эти слова произнес кто-то другой.

— Ведь мы говорим только о нас с тобой, — убежденно добавила она.

Он улыбнулся, будучи не в состоянии удержаться от колкости:

— Конечно, муж всегда должен быть обманут.

— Я его никогда не обманывала, — гордо подняла она голову.

— Никогда? А Вандя? — ударил он, как ножом.

— Я всегда была ему только сестрой, и он знает, что это моя дочь. Он сам этого желал, сам мне в этом признался.

— Он знает и сам этого желал?

— Что же тебя удивляет?

— Но это совершенно невероятно.

— То, что он пересилил свой эгоизм ради моего счастья? Ведь в этом не было с его стороны даже жертвы. Какая же это жертва? А во мне он имеет зато верного друга до самой смерти.

— Не могу этого понять, не умею. Первый раз в жизни встречаю такое невероятное положение вещей. Он прямо святой.

— Он только добрый и умный человек.

— И это его удовлетворяет?

— Должно удовлетворять. Войди только в его положение: что бы он делал теперь без меня, один, больной, брошенный на произвол прислуги?

— Но и твоя жизнь не слишком завидна.

— Поэтому я и приехала взять свою долю счастья.

Он грустно улыбнулся и сказал с тихим упреком:

— Если бы ты тогда прочла мое письмо…

— Я догадывалась, что ты мне предлагал развод и брак.

— И ты возвратила мне письмо, не распечатав.

— Потому что не могла стать твоей женой.

 — Несмотря на то, что произошло?

— Даже несмотря на Вандю, даже несмотря на все.

— Ах да, ведь тебе надо было только…

— Я любила тебя и именно потому никогда не стала бы твоей женой… никогда!

Он молчал, удивленный решительностью ее тона.

— Никогда, потому что я желала и желаю, чтобы ты свободно шел своим высоким путем. Орлы должны летать высоко над землей, вдали от будничных дел. Жена для истинного художника становится злым, разрушительным демоном, становится его вампиром.

— Поэтому ты сознательно обрекла меня на страдания?

— Да, но я посвятила этому также и мою жизнь, и из моего страдания выросли у тебя крылья, из моих желаний и из моих слез родился ты.

— Кто же ты, кто ты?

Его внезапно охватил какой-то суеверный страх.

— Я люблю тебя, — шепнула она, одаривая его тихим ласковым взглядом.

Они долго молчали, проходя по бесчисленным залам, наполненным чудесами всех времен и народов. На лицо Ады легла тень смирения и покорности, он приглядывался к ней все более внимательно и участливо и наконец с грустью произнес:

— Что же я могу дать тебе теперь за такую любовь?

— Вернись на родину, я больше ничего не желаю; я буду счастлива уже тем, что вернула тебя родной стране и литературе, разве этого мало?

— Неужели я смогу жить там по-прежнему?

— Но ведь уже умерло то, что было для тебя злом, и тебя ждет там новая творческая жизнь. Твое место не занято. Ты опять станешь во главе нашей литературы и только иногда будешь навещать свою дочь и свою сестру-любовницу. Для себя я больше ничего не желаю, ничего, — добавила она тихо и грустно.

— Искушение святого Антония, волшебное искушение. Да, это те мечты, которые жили в моей душе. Но смогу ли я вырваться отсюда? Я так врос в здешнюю почву, так глубоко с нею связан.

— А самое главное — невеста? — Дольше она уже не могла сдерживать себя.

— Не только. Есть более серьезные причины. — Он беспокойно огляделся кругом, как бы боясь увидеть призрак Дэзи. — Бывают иные препятствия, лежащие вне нашей индивидуальной воли.

— Я вырву тебя отсюда и увезу с собой. Я буду бороться за тебя с тобой самим. Преодолею все, увидишь, преодолею невозможное, но не отдам тебя уже никому и ничему, — говорила она с необыкновенной силой и потом добавила тихо, печально и робко: — Если только ты не связан сердцем или честью.

— Нет, нет, — нерешительно, слабо защищался он: в памяти его всплыла, как розовый куст, доверчивая и любящая Бэти.

— Возвращайся на родину с женой, мы ее быстро сделаем полькой, — сказала она, угадывая его тайное беспокойство, — так даже будет лучше для нас всех.

Глаза ее наполнились слезами, грудь тяжело вздымалась, но она не заметила этого, не почувствовала и произнесла:

— Я думала уже и об этом.

Они вышли из музея и поехали домой.

Отвратительный желтый холодный туман заливал весь город, он плыл, как грязная вспененная вода, из-под которой едва виднелись темные очертания домов и людей. В узких улицах горели фонари, несмотря на то что был полдень, и никогда не смолкавший крик города просачивался сквозь туман глухим, неровным шумом.

Ада из-под опущенных ресниц наблюдала за ним, погруженным в раздумье. Она чувствовала, что он был от нее далеко, и это наполняло ее безграничной грустью. Ведь на ее любовь он не ответил ни одним теплым словом. Но она поборола в себе боль и отчаяние, разрывавшие сердце, и мягко спросила, прикасаясь к его руке:

— О чем ты думаешь?

— Трудно даже определить: сразу обо всем и ни о чем.

Ада опять погрузилась в горькое молчание.

И лишь когда они расставались, он горячо произнес:

— Ты воскресила во мне душу! Я приду к вам вечером, я уже не могу теперь обойтись без тебя… Поцелуй за меня Вандю. Ты открыла передо мной какие-то новые заманчивые горизонты. Я боюсь пока об этом говорить. Мне иногда кажется, что все то, что я пережил сегодня, только моя мечта о будущем. Может, это только галлюцинации — не знаю еще. Не знаю. Блуждаю еще…

— Я люблю тебя — вот настоящая правда!

IX

Зенон уже не мог ответить, так как остался один в вестибюле. Ада поднималась по боковой мраморной лестнице, он поймал ее последний взгляд, упавший на него, словно лепесток отцветающего лета. Он снова вышел в уличный шум и туман.

Зенон был лихорадочно возбужден всем пережитым, а последние ее слова обожгли его сердце и наполнили его чувством радости и какого-то странного счастья.