ТрансАтлантика - Колум Маккэнн

– Великие и верные герои Ирландии опять взялись за свое, – отмечает Эмброуз.

По пути на озеро даже машина как будто вздыхает с облегчением. Древняя церковь, стая дроздов под карнизами, объявления об аукционах на каменных колоннах, сараи лопаются от фуража, молочные бидоны за калитками, болота.

Рано утром проезжают мимо памятника культуры, по мостику на остров, затем мимо красных ворот.

Коттедж стоит на берегу, прячется под деревьями. Соломенная крыша давно крыта черепицей, но все прочее кивает на прошлое. Беленые стены, синяя дверь, старые медные цветочные горшки болтаются за окнами, выцветшие шезлонги, обеденный колокол на оградном столбе на задах. Сколько дней Лотти заколачивала здесь гвозди, вешала двери, красила стены и шпаклевала оконные рамы? Новая система отопления – так и не заработала. Насосы, трубы. Рулоны изоляции. Провода и колодцы. Началось с двухкомнатного домика – потихоньку разросся вдоль озера. Почти все здесь Лотти с Эмброузом сооружали в послевоенные годы. Покой и тишина. Ветер и дождь. Такое было время. Обветривались лица. Залезть на приставную лестницу, залатать черепицу. Прочистить водостоки. Летний домик превратился в зимний. Сколько ночей, ошарашенная простотой, она лежала подле Эмброуза в задней спальне. Глядя на восток через озеро. Наблюдая, как угасает свет.

Томас забрасывает машину на подъездную дорогу. Резковато. Эмброуз ерзает на заднем сиденье, но не просыпается. Колеса скользят по мягкой земле. В высокой траве у сарая уже припарковано несколько машин. Зять Лоренс зазвал слишком много гостей. Ну, так тому и быть. Это его выходные. Его ритуал.

– Дай деду поспать минутку.

Лотти перегибается через спинку и подтыкает одеяло мужу под горло. Тот слегка всхрапывает. Землю замесили в густую слякоть. Лужи, отпечатки покрышек. Лотти забыла резиновые сапоги и теперь шлепает по грязи к багажнику.

– Помоги-ка, Томас, вот спасибо тебе.

Он подгребает к машине, подставляет руки, волосы упали на глаза.

– «Дворники» бы себе купил.

Он щурится в недоумении, а она смахивает кудри ему со лба. Томас смеется, и Лотти нагружает его сумками, книжками, одеялами, отправляет в дом. Смотрит, как он дрейфует по высокой траве вдоль коттеджа, и стебли влажно оглаживают его джинсы. До сих пор носит широченные клеша. Сзади болтается подол рубашки. Мода парню до лампочки, всю жизнь так. Груз он тащит с трудом, едва не поскальзывается, но нет – нащупал опору на гравии.

Подплывает к синей двери – верхняя створка открыта, нижняя закрыта – и заглядывает в коттедж. Наполовину внутри, наполовину снаружи. Груз опирает на край створки. Даже издали Лотти слышит из дома звонкий дочерин привет. Из двери выплескивается счастье. Ханна в переднике. Челка, голубые глаза. Мать и сын обнимаются – пахнет табаком.

– А папа где?

– Подремать прилег. Дай ему две минуты.

– А окно ты опустил?

– Само собой. Начали уже?

– В пять утра манки расставили.

– Чего?

– Вышли затемно.

И словно по команде, Лотти слышит первый выстрел этих выходных. А затем и второй. Оборачивается – птичья стая штурмует небо над коттеджем.

Эмброуз в свое время тоже неплохо стрелял. На осенние выходные съезжались парусиновые дельцы. Фары обливали дорогу, окутанную бледными саванами утренней дымки. Сапоги. Охотничьи шляпы. Твид. Зеленые дождевики. Взброшены на плечи «браунинги» в оружейных сумках. Мужчины выступали на дорогу следом трусили собаки – лабрадоры, черные и рыжие. Лотти слышала стук набоек по гравию. Возвращались под вечер, одежда попахивала порохом. Нырок, хохлатая чернеть, гоголь. У них был ритуал – наливать бренди в кипяток, чтобы, говорили, дробь легче выходила. Вкус мяса навевал мысли о полетах.

Артур Браун. Упокой Господь его душу. До сих пор у Лотти хранилось запечатанное письмо из юности. Браун уже тридцать лет как мертв. Его сын Бастер рухнул из облаков на боевом задании. Когда столетие разодрали на куски во второй раз. Провальный опыт мирной жизни. Лотти помнит Брауна в Суонси: стоит на парапете, изогнувшись назад, мяч застыл в воздухе, на лице – полетная дуга быстротечной радости.

Утреннюю трапезу размечает непредсказуемый пунктир стрельбы. Лотти сидит в кухне, Ханна за столом, перед ними красно-белая клетчатая скатерть. Томас устроился у огня, читает, Эмброуз гуляет по берегу между дремотными передышками.

Лотти рада побыть с дочерью наедине: нынче такое случается все реже. Неизбежный чайник, масло, булки. Из вазы к столу клонятся лилии. Налетает густой порыв табака, обдувает лицо Лотти.

На подоконнике груда вскрытых писем и чековая книжка. От судьбы в дар дочь получила живой ум и талант (или же проклятие) раздавать деньги. Всю жизнь так: в детстве на Малоун-роуд приходила домой босиком. И сейчас в конверты вечно падают чеки. Красный крест. «Оксфам». Детский приют в Шафтсбери.

– Что еще за «Международная амнистия»?

– Да опять канадцы, мам.

– А почтальон тебя еще не возненавидел?

– За мной пристально следят.

Лотти на весу перелистывает пачку писем, точно мультик: прощайте, фунтовые банкноты.

– Всему, что я знаю, мам, я научилась у тебя.

И ведь не врет. В свое время Лотти едва ли скупердяйничала. Но мать есть мать. Никуда не денешься. Лотти перетягивает чековую книжку аптечной резинкой, пытается спрятать за цветочным горшком.

И так они нанизывают час на час, текуче огибают друг друга, меняются ложками, передают миски, друг у друга с плеча снимают кухонное полотенце. Дела на ферме. Настроения в деревне. Бизнес Ханны, породистые собаки.

Руки у Ханны слегка постарели. Тридцать восемь лет, сама полжизни мать. Кожа – как черепица. Сплетение вен на запястье. Очень любопытно – смотреть, как стареет твоя дочь. Странное наследие.

– Томас, значит, пристойно себя ведет?

– По средам играет в теннис.

– Вот и славно.

В голосе дочери намек на печаль:

– Не сводит тебя, значит, с ума этой своей новой стереосистемой?

– Да все равно мы оба глухие тетери.

Ханна отворачивается, вынимает хлеб из печи.

Голыми руками. Кончики пальцев обожжены. Она идет к раковине, поливает ожог холодной водой.

– Я тут подумала, мам. Ну, в общем. Может, ты с ним поговоришь? Сходил бы он тоже поохотиться разок? Лоренс про него всю неделю твердит.

– Ты его мать, не я.

– Ага. Но слушает-то он одну тебя.

– Он, наверное, может манки выставлять.

– Он может.

За окном, на берегу, Лотти видит Эмброуза – бродит в бурой шляпе. Всегда любил озеро. Раскинулось у него за спиной щедрым всплеском серого. Лотти знает: скоро Эмброуз войдет, потирая руки, мечтая о тепле очага, маленьком бренди и газете: немудрящие радости раннего сентября.

Охотники возвращаются к обеду, трусят по дороге, на боку раскачиваются дробовики. Со многими Лотти не знакома. Друзья Лоренса. Адвокат, член городского совета, шлюпочник-кустарь.

– А где Томас? – спрашивает Лоренс.

– У себя в комнате.

Лоренс застегивает рубашку до воротника. Под рубашкой он крупный. Держит за шею двух гоголей. Роняет тушки на стол, отворачивается, набивает трубку табаком, приминает основанием ладони.

– Так чего, он завтра с нами?

– Ай, да оставь ты его, – говорит Ханна.

– Ему б на пользу пошло.

– Лоренс. Прошу тебя.

Дернув плечами, тот выпрастывается из кардигана, вешает его у огня, что-то бормочет. Крупный человек, а голосок слабенький. Лоренс оживляется, выйдя к друзьям в гостиную.

Под вечер у Лотти и Ханны все руки в теплых потрохах запеченной птицы. Ханна умело гладит тушку пальцами, и печеная плоть распадается. Ханна расплющивает мясо на тарелке, добавляет резаных яблок и ягод на закуску. Вычурный взмах цвета.

Мужчины сидят за столом, едят – все, кроме Томаса. На спинках стульев висят куртки. На подоконнике примостились шляпы. В гостиной гуляет громкий хохот. День легок. Шутки неспешны. Все ускользает.

Гости уже отбыли, и Лотти радуется, когда почти темночью из спальни выходит Томас. В старом рыбацком свитере – Томасу он на много размеров велик, раньше этот свитер Эмброуз носил. Томас бродит туда-сюда, еще не проснулся. Кивает Лоренсу. Между ними пропасть – отчим и сын. Неотступная облачная гряда.

После ужина уплывает в вечер, свериться со звездными картами. Высокие болотные сапоги. На шее бинокль. Томаса видно с берега: вдоль суши бежит красная световая точка фонарика. Низкая луна, рваный ветерок над водою.

Когда Томас бьет веслом, свет подпрыгивает, дергается, сдвигается, потом замирает вновь.

В субботу спозаранку Лотти будит Эмброуза на охоту. Ночь непроглядно черна. От холода немеют скулы. Одежду ему уже выложила. Теплую майку и длинные кальсоны. Плотную твидовую куртку. Две пары носков. Лежат на деревянном стульчике. Зубная щетка на виду, а бритвы нет. Единственный день в году, когда Эмброуз не бреется с утра пораньше.