На манжетах мелом. О дипломатических буднях без прикрас - Юрий Михайлович Котов

Для меня лично он был наставником в дипломатической деятельности на протяжении многих лет. В Москве я учился его умению составлять записки в ЦК КПСС и прочие важные документы. В многочисленных командировках мне довелось совместно написать с ним десятки шифртелеграмм. Конечно, он был ведущим, а я только ведомым, но для меня это была бесценная практика.

У меня сохранились дневниковые записи об одной такой поездке. Писал я их шутя, не особенно, а точнее, совсем не вдаваясь в саму политическую суть событий. Но полистал их – забавно. И кое-что изложу сейчас. Поездка была весьма долгая: сначала в Лаос на крупную международную конференцию по проблемам Индокитая, затем визиты в Кампучию и Вьетнам. Начал я свои «непутевые» заметки еще в самолете. Вот кусочки из этих «записок на манжетах».

…Летим. Уже на этапе Ташкент – Карачи. Как сообщили, высота – одиннадцать тысяч метров. Все спят, а я нет. Пью джин с тоником, со льдом и лимоном и приступил к писанине. Улетели мы где-то около семи часов вечера. В самолете нас сразу покормили и напоили. Потом прибыли в Ташкент. Мне там понравилось. Погода дивная – около пятнадцати градусов, сухо. Встретили нас душевно: зампредсовмина, мининдел, другие достойные люди (Николая Павловича в Узбекистане хорошо помнили). Стол был уже накрыт, и я горько посетовал, что в самолете был голодный и все, что давали, съел. А не надо было, потому что в Ташкенте все было лучше, вкуснее и красивее, и подавались всякие местные блюда (очень много и все разные) и прекрасные фрукты. На сем заканчиваю. Джин допит. Карачи уже не за горами. После него напишу снова…

Следующая запись уже имеет точную дату: 21.12.81 года. Пномпень (по-нашему в те времена мы его звали Пень-пнём), 14:10 (местное время), двадцать восемь градусов.

…Так вот, продолжаю. После первой посадки в Ташкенте была вторая в Карачи, третья в Бомбее, четвертая в Рангуне. Везде нас довольно радушно принимали, наливали хотя бы по рюмочке, а в промежутках поили и кормили в самолете. Спал я, а точнее был в тупой полудреме, всего лишь тридцать-сорок минут. Во Вьентьяне вылезли полуживые. Разместились, как я и предполагал, мы вдвоем с Рогачевым на вилле отпускника (нашего коллеги и приятеля советника-посланника Рашида Хамидулина)[1]. Кое-как пришел в себя, полчаса отмокая под попеременно горячим и холодным душем, побрился, выпил кофейку – и пошли в бой.

Сначала собрались на часок в полном составе все делегации и решили, что поручат группе экспертов окончательно согласовать итоговый документ. После чего отправились на шикарный прием с многочисленными местными, весьма экзотическими блюдами. Затем началась работа экспертов, в кои попал и я. Согласовывали до 24:00. Напоминало все это турецкий базар Сук в Стамбуле (правда, там было интересней): шум, гул, взаимная торговля, легкие толчки друг друга в грудь с криком «А ты кто такой?» и т. п. Я, разумеется, слегка утрирую. Все проходило в целом, как пишут в коммюнике, в сердечной и дружественной атмосфере, но спорили, причем все сразу, почти по каждой фразе. Каждый хотел что-нибудь улучшить. Поэтому считаю нашей победой, что в итоге документ ухудшился лишь не в значительной степени. Закончив окончательное согласование (и действительно, затем попытки еще что-то изменить предпринимались всего лишь двенадцать-четырнадцать раз, не больше), пошли отписываться в посольство, где просидели до 03:30. После этого у нас появилась роскошная возможность поспать аж до 06:30, так как в 08:00 началась официальная работа конференции. Правда, наглотавшись черного кофе, я не смог ее использовать, но все же около часа подремал в состоянии отупения и кошмаров.

В первой половине следующего дня на самой конференции я не был, так как с 08:00 утра до 14:55 сидел и пытался править, а точнее заново переписывать перевод речи шефа на французский язык (как выяснилось уже на месте, он на конференции оказался рабочим), который за ту же ночь кое-как был сделан в посольстве. К указанным 14:55 я исправил около половины текста и пришел к разумному выводу, что закончить его весь я не сумею, поскольку Фирюбин должен был выступать первым в 15:00. После короткого, энергичного и несколько панически проходившего совещания было найдено единственное разумное (по всеобщему мнению нашей делегации, за исключением одного воздержавшегося) решение для спасения положения дел – отправить воздержавшегося при голосовании в будку синхронного перевода, высказав при этом лестное для него мнение, что только он один способен на такой подвиг. Робкие возражения пострадавшего, что, мол, он и готов бы был, но вот фактор тридцати-сорока минут сна за двое суток, видимо, не будет способствовать блестящему выполнению этой миссии, были отведены как несостоятельные. Так я очутился в кабине.

Первые полчаса шеф говорил от себя, стараясь блеснуть риторическими способностями и заткнуть Цицерона в разные непотребные места. Затем решил более-менее следовать заранее подготовленному тексту, не делая отступлений более чем на десять-пятнадцать минут. В этот момент я обнаружил, что пять страниц текста из тех, что я проработал, отсутствуют. Ограничившись коротким словом merde (его значение можно найти в словаре), я ринулся в воды французской лексики и грамматики. Регламент выступлений для всех был двадцать-тридцать минут. Предполагалось, что Фирюбин будет выступать сорок-пятьдесят минут. Он умудрился проговорить около двух часов. Когда под бурные аплодисменты не заснувшей части аудитории (а я внес в это свой вклад, ибо, как утверждали завистники, мой «левитановский» голос был слышен во всем зале и без наушников, прямо из кабины) вынесли мои бренные останки, они, эти самые останки, справедливо решили, что могут заслуженно спать до отлета в Ханой. Однако, вернувшись после ужина у посла, где по его указанию «герою дня» виски налили в тонкостенный стакан до краев, «дабы поднять в нем необходимую бодрость духа», мы с Игорем Рогачевым умудрились проболтать за густо красным арбузом и бутылкой сухонького (которое я принимал исключительно для сонливости) еще до двух ночи. Но на следующее утро после аж пяти часов сна дело обошлось уже без альбуцита, который мне закапывали накануне, чтобы я, хотя бы прищурившись, мог смотреть на белый свет.

Далее все разворачивалось по обычному сценарию: писанина, еще один заключительный прием, перелет в Ханой, встреча, обед, утрясание программы (это все было уже вчера, то есть утро в Лаосе, а день и ночь в Ханое). Вчера же после официального ужина от имени министра иностранных дел выбрались в баню, где я совершил свой второй подвиг (все время хвастаюсь, но