У ночи тысяча глаз - Корнелл Вулрич

Он постучал всего раз условным стуком, столь же кратким, сколь и тайным, и, очевидно, легко определяемым, ибо дверь моментально открылась и тут же за ним закрылась.

За ней стоял Сокольски. Доббс скорчился в дальнем углу в позе, которую можно было принять за позу абсолютной скорби. Лицо он сунул в самый угол, словно от кого-то его пряча. Ко всему прочему голова его была опущена вниз, почти скрыта за изгибом плеч. Руки обхватывали затылок, точно у него прострел мышц шеи. Сидел он на собственных пятках. Перед ним уходила вверх, исчезая в потолке, почерневшая труба водяного или парового отопления. Он был так же неподвижен, как йог-индус, только сидел наоборот.

Чтобы никто не слышал их шагов, оба обитателя комнаты разулись, но больше ничего не снимали, даже пиджаков. Шляпу и ту Сокольски не снял. В конце концов, они не дома. Большая желто-белая дырка на пятке омрачала один из носков Доббса, но нисколько не сказывалась на его расположении духа.

— Пока мы ничего делать не можем, — прошептал Сокольски монтеру. — Он все еще дома.

— Дайте-ка мне осмотреться, — сказал гость.

Сокольски указал ему обувь:

— Поосторожней. Там все слышно.

Монтер положил громоздкие предметы на кровать, снял туфли, после чего принялся мягко и вроде как по горячим углям передвигаться по комнате, очевидно выискивая щели или дыры.

Ничего подходящего он, похоже, не нашел. Наконец похлопал по спине скорчившегося Доббса, и тот неторопливо раскрутился в нормальную человеческую форму, хотя явно окоченел от долгого сидения в одной позе и даже хромал.

Добравшись до кровати, он уселся на краешек и принялся растирать занемевшие члены.

— Он встает, — сообщил Доббс. — Я только что слышал, как заскрипели пружины койки. И открыл кран — в трубе зашумела вода.

Теперь уже монтер занял позицию детектива. Немного погодя он выпрямился и вернулся к ним.

Показав большим пальцем на трубу, заметил:

— Она вполне подойдет. Вставлена неплотно, место вокруг нее есть. Я могу расширить отверстие и опустить провод за трубой. Когда он будет включать свет, провод покажется тенью от трубы.

Сокольски сомкнул вместе большой и указательный пальцы в молчаливом жесте одобрения.

— Идет. Действуйте, — прошептал он, потом потихоньку открыл дверь комнаты и вышел без туфель, как и был, на лестничную площадку.

В нескольких местах он заглянул через перила, очевидно проверяя, откуда лучше всего смотреть вниз. Наконец отыскал позицию с удовлетворяющим его углом обзора, положил на перила скрещенные руки, а на них голову и перестал быть одушевленным. Глядя на него, можно было подумать, что он, если нужно, готов пробыть в этой позе хоть целый день.

В комнате Доббс продолжал массажировать затекшие икры. Монтер вручную выпрямлял провод, и моток, висевший у него на руке, быстро уменьшался. На разостланной на кровати газете появились щипцы, плоскогубцы и другие инструменты, разложенные с методической аккуратностью и точностью, что всегда отличает мастера, художника, который любит работу ради самой работы.

Сокольски слегка пошевелился, пригнулся пониже. Это изменение прошло почти незаметно, его можно было принять за иллюзию, созданную тусклым светом, очерчивавшим его столь нечетко. Через несколько секунд, однако, где-то внизу отворилась дверь, и на лестнице послышались жесткие шаги человека, неохотно спускающегося вниз, едва придерживаясь рукой за перила.

Постепенно шаги замерли, и в подъезде снова стало тихо.

Монтер в ожидании уже держал в руках небольшую карманную слесарную ножовку. Проводка у него уже была ровной как стрела и протянулась по всей комнате до водяной трубы, кончаясь за два дюйма до нее тонким язычком с раздвоенным жалом, которое, казалось, добровольно обхватывало небольшой железный цилиндрик. Проводка временно, в целях доступности, лежала на полу, затем пересекала кровать и снова бежала по полу по другую ее сторону. Каждое движение мастера было точно рассчитано, поскольку устанавливать приборы ему приходилось не раз прежде.

Сокольски выпрямился и стал спускаться вниз. Как он спускается, могли видеть, но не слышать. Двое других затаились не шелохнувшись. Ключ мягко вошел в замок с таким мастерством, что даже их настроенные на этот звук уши почти ничего не уловили. Затем наступила тишина. Открылась дверь, нет ли — на атмосфере с повышенной чувствительностью это нисколько не отразилось.

Прошло несколько мгновений. Сокольски снова показался на лестнице и стал подниматься вверх. Тем временем двое других мужчин вышли на площадку, готовые спуститься вниз. Скрестив руки перед лицом, а затем широко их разведя, он подал им знак, что делать этого не следует.

Ничего не было сказано, пока они все трое не сошлись вновь на верхней площадке.

— Он почему-то возвращается, — прошептал Сокольски. — Зайдите в комнату.

Они закрыли дверь и опять замерли. Доббс снова скорчился у отверстия в углу.

Вскоре он решительно кивнул двум другим и несколько раз указал пальцем вниз, на пол.

Они продолжали ждать.

На сей раз Доббс указал большим пальцем через плечо в сторону выхода. Сокольски осторожно отворил дверь. Где-то внизу были слышны шаркающие шаги.

Повторилась прежняя процедура. Опять Сокольски сначала спустился по лестнице, вошел в квартиру и снова вышел. Теперь он дважды щелкнул пальцами. Мгновение спустя двое других оказались внизу рядом с ним.

Они закрыли за собой дверь комнаты Томпкинса.

— Как ты узнал, что он возвращается? — шепотом спросил Доббс.

— Его трубка лежала на столе. Когда я ее пощупал, чубук был еще теплый. Это означало, что он просто забыл ее, а не оставил специально.

Монтер работал быстро. Он прикрепил небольшое устройство за трубой в углу комнаты. Его можно было заметить, если специально посмотреть именно на то место. Но это удовлетворило монтера. Не выпуская устройство из рук, он опустил его до самого пола. Там, благодаря плотности тени, штуковина исчезала совсем. Он включил свет в комнате и проверил. По-прежнему ничего не было видно. К тому же еще и труба отбрасывала собственную тень на прибор.

Он вышел. В отверстии под потолком, которое едва можно было углядеть, послышался легкий скрежещущий звук. Раз или два оттуда показался кончик пилы, затем скромно удалился. Опилки и крупинки гипса, кружась, посыпались вниз. Появился провод, спускавшийся вдоль трубы; когда он двигался, его замечали, а когда останавливался — уже нет.

Монтер вернулся, он подтянул провод чуть пониже и прикрепил его к устройству на полу.

— Проверим на слышимость, — предупредил он и ушел.

Сокольски уставился на Доббса и обратился к нему, а не к человеку наверху. Он заговорил нормальным голосом, как говорил бы на таком расстоянии.

— О'кей? Вы меня слышите, Грэм? — спокойно спросил он.

В ответ труба зазвучала так, словно кто-то утвердительно постучал по ней ногтем.

Они переместились в другой конец комнаты.

— А как отсюда?

По трубе снова постучали.

— А теперь еще отсюда. Чтобы не оказалось глухих мест. Мы в углу, слева от двери, Грэм. Вы слышите нас?

Труба снова отозвалась.

— Никаких глухих мест, — констатировал Доббс.

Монтер появился снова. Вытащил из кармана промокашку, легка смочил ее водой из-под крана и потыкал ею у основания трубы, где осыпались опилки и гипс, после чего свернул промокашку и положил в карман.

У дверей остановился, соединил большой палец с указательным в кружок, что означало успешное завершение работы, и показал им.

— Пользуйтесь на здоровье, — улыбнулся он и ушел.

Они тоже ушли, но через полтора часа. Доббс аккуратно укладывал что-то себе в карман.

— С этих чеков от Рида надо быстро сделать фотостаты, после чего они должны вернуться на место, где я их нашел.

— Ты думаешь, он знал, что они здесь? Зачем их вообще было солить? На двенадцать тысяч долларов…

— Он их не принял. Я думаю, они у него валялись, пока он не забыл, что они у него есть. Об этом говорят уже сами места, где чеки лежали. Один я нашел между комодом и стеной, он вывалился из задней части выдвижного ящика. Другой был смят, весь в табачных пятнах, похоже, об него вытирали скребок для чистки курительных трубок.

— Что он за тип?

— Либо очень глупый, либо очень умный. А это уже решать Макманусу, не нам. Я их отвезу, а ты садись на наушники.

К шести чеки были возвращены на место, а Доббс сменил Сокольски у наушников.

Он слышал лишь тишину, тишину пустой комнаты.

В шесть двадцать семь открылась и закрылась дверь. Прошаркали шаги, стихли. Послышалось, как глухо упала одежда, брошенная на спинку стула.

В комнате наверху все затаилось, только руки Доббса быстро набрасывали в блокноте стенографические знаки. Да и то лишь изредка — рука с карандашом чаще просто лежала на бумаге.