Гориллы в тумане - Дайан Фосси

Два следующих дня Коко поедала все большие количества зелени — подмаренника, чертополоха, крапивы. После упорного сопротивления она соблаговолила принимать молочную смесь с лекарствами, необходимыми для подкрепления ее здоровья. Но Коко все-таки часто плакала, особенно глядя в окно. Однажды до домика донеслись крики, издаваемые гориллами группы 5, питавшимися на склонах за лагерем, и малышка запричитала как никогда. Я включила радио на полную громкость, чтобы заглушить возбуждающие звуки, но Коко целый день неотрывно смотрела на гору и всхлипывала, чувствуя, что поблизости бродят ее сородичи.

На третий день любопытство, вызванное новым окружением, было частично удовлетворено, и ее здоровье сразу ухудшилось. Такой переход всегда наблюдался у всех только что пойманных горилл, с которыми мне приходилось сталкиваться. У любого животного хватает мужества и воли к выживанию, но частенько сильная травма, вызванная попаданием в неволю, в сочетании с дурным обращением со стороны людей оказывается чрезмерной. Помощь обычно приходит слишком поздно. Коко перестала есть, и у нее начались кровавые жидкие выделения. Она лежала свернувшись калачиком у собранного на скорую руку гнезда и тряслась всем телом. Ничто, в том числе и магнитофонные записи со звуками, издаваемыми другими гориллами, не могло вывести ее из полулетаргического состояния. Я ввела в ее рацион антибиотики, но не заметила ни малейшего признака улучшения, и состояние ее здоровья продолжало ухудшаться с катастрофической быстротой.

На шестые сутки пребывания Коко в лагере я уложила ее с собой в постель, думая, что это последняя ночь перед ее смертью. Единственное, что я могла ей дать, было тепло и покой. Когда я проснулась в пять утра, вместо трупа со мной лежала живая Коко, а простыни были перепачканы. Она выглядела более оживленной, и я надеялась, что кризис миновал. Дав ей лекарство, я вывела ее в большой, отгороженный проволочной сеткой загон рядом с ее комнатой, где она могла погреться на солнце. Я закрыла дверь, ведущую из загона в комнату Коко, чтобы убрать комнату и наполнить ее свежей зеленью.

Пока мы занимались этим делом, я вдруг услышала голоса приближавшихся к лагерю носильщиков. Я выбежала из домика и увидела шестерых человек со странной поклажей. Они несли нечто вроде огромной пивной бочки, подвешенной на длинный шестах. Старший носильщик вручил мне записку от приятеля из Рухенгери, навещавшего нас с Коко, когда ей было плохо. «Они изловили еще одну гориллу и хотят, чтобы ты ее выходила. Они не знали, как доставить ее к тебе, так что пришлось прибегнуть к импровизации. Полагаю, с первой гориллой все в порядке. Боюсь, у этой гориллы мало шансов выжить».

Ошеломленная содержанием записки, я заплатила носильщикам и распорядилась, чтобы бочку внесли в комнату Коко, которая пока оставалась на солнце в загоне. Теперь стало ясно, что неделю назад директор решил избавиться от Коко, считая, что ей осталось жить считанные часы. И велел поймать для кёльнского зоопарка вторую гориллу. Гораздо позднее я узнала, что вторую гориллу тоже добыли на горе Карисимби из группы, в которой было около восьми особей, как и в группе Коко, погибших при защите детеныша.

Я выдернула гвозди из бочки. В отличие от Коко, пойманное животное отказалось покинуть бочку и забилось в угол. Я привела Коко обратно в комнату, чтобы она выманила пленника, но он никак не реагировал. Тогда я оставила их одних и стала наблюдать из своей комнаты. Коко обуяло сильное любопытство, и она засунула голову в бочку, похрюкивая каждый раз, когда новичок делал какие-то движения. Иногда животные протягивали руки, но, не успев коснуться друг друга, отдергивали их.

Пленник, похоже, не собирался вылезать из бочки. Потеряв терпение, я вошла в комнату, повалила бочку набок и вытряхнула гориллу на покрытый растениями пол. Меня охватил ужас при виде юной самки четырех с половиной или пяти лет, выглядевший хуже, чем Коко при первой встрече. Из нанесенных пангой ран на голове, руках и ногах, а также из глубоких порезов от веревок сочился гной. Судя по состоянию ран и прочим признакам, было видно, что гориллу поймали примерно в то же время, что и Коко, и, следовательно, она провела в заключении на неделю больше.

Новенькая отбежала в дальний угол комнаты и забилась под стол. Коко стала прохаживаться перед ней взад и вперед в важной позе, как обычно поступают гориллы при первом знакомстве. Я обрадовалась, что буквально через несколько часов после сильной болезни у Коко вновь проявился интерес к жизни, но сомневалась, что Пакер («хмурая» — я ее назвала так за подавленное состояние, в каком она пребывала в то время) когда-нибудь оживет.

Я принесла свежий сельдерей, чертополох, подмаренник и целый поднос ежевики, собранной моими сотрудниками. При виде знакомой пищи у Пакер в глазах на мгновение мелькнул интерес, но, поскольку эти яства, наверное, напомнили ей былую свободу, она жалобно захныкала, как в свое время Коко. В знак солидарности Коко стала было вторить ей и скривила губы, но тут же подошла к подносу и отобрала несколько ягод покрупнее. Я снова покинула комнату и принялась следить за ними через сетчатую дверь. Пакер медленно подошла к любимой еде и осторожно взяла ягодку. Гориллы обменялись хрюкающими звуками, ведь им предоставилась первая возможность поделиться горем друг с другом. Затем они набрали по полной горсти ягод и разбежались по противоположным углам, где начали уплетать их за обе щеки, продолжая похрюкивать. Я поняла, что им может помочь выжить некоторое соперничество.

В первый день знакомства небольшой антагонизм сочетался с сознанием того, что они нуждаются друг в друге. К концу дня гориллы улеглись в гнездо, прижавшись друг к другу, поплакали немножко и заснули в обнимку.

Я потратила три дня, чтобы приохотить Пакер к тому же снадобью на молочном порошке, которое принимала Коко. Мне удалось это сделать благодаря тому, что Пакер начала впадать в такое же летаргическое состояние, как и Коко, сразу после прибытия в лагерь. Сходство между ними этим не ограничивалось — как и Коко, Пакер хорошо воспринимала лесную растительность, принесенную в комнату, и ей тоже нравились бананы. Их пристрастие к бананам, которые не растут в области Вирунга, свидетельствовало о том, что браконьеры продержали их в неволе достаточно долго, чтобы привить вкус к незнакомому фрукту.

Пока Пакер болела, Коко сильно привязалась ко мне и постоянно требовала, чтобы я прижимала ее к себе, держала за руки и играла с ней. Если ее потребность во внимании сразу не удовлетворялась, ее хныканье перерастало в шумные истерики. Во время них Пакер, утешая ее, начинала урчать из своего гнезда на верхней полке для хранения запасов. Постоянное присутствие Коко и наша дружба с ней помогла Пакер преодолеть критическое состояние.