Тюрки и мир. Сокровенная история - Мурад Аджи

Власть – это армия, это – государство, это – религия, наконец. То, чего у греков не было.

Дешт-и-Кипчак же, наоборот, в IV–V веках не знал проблем власти, Небо улыбалось ему. Он был этническим монолитом, центром культурных традиций. Там, в городе Дербенте, размещался Патриарший престол, где ваяли новый образ жизни для миллионов людей, отвергших язычество.

Если смотреть на ту эпоху с «высоты птичьего полета», то можно утверждать: на Западе шло возрождение народов бывшей Римской империи и руководили им тюрки. Пороки античного Рима не исчезли бы сами, без замены их на что-то другое, более достойные культурные ценности, например. Тюрки привлекали к себе европейцев верой в Бога и культурой.

Такое «разделение труда» конечно же не устраивало Запад. Едва почувствовав случай, греки собрали Никейский собор и в 325 году объявили о «своем» христианстве, вернее, о своей новой религии, став тем самым вторым идеологическим центром. Они сами утвердили себя на роль пастыря… То была заявка на раздел Европы.

Пожар большой войны грозил стать делом ближайшего времени.

Судьбу Византии мог решить любой неосторожный шаг, любое оброненное не к месту слово. Греки понимали это, поэтому своих проповедников направили на Ближний Восток, в Египет и в Малую Азию – подальше от Европы. Им важно было «найти» корни греческого христианства не в тюркской среде, придать им иную философскую базу, обогатить мифами. Все это требовало времени и сил. А главное – осторожности.

За христианскими проповедниками шли солдаты, византийская армия расширяла не религиозное, а политическое поле на Ближнем Востоке, превращая соседние страны в колонии. Греки жили будущим, работали на него, потому что настоящее у платящего дань зависимо и печально.

Их желание стать хозяевами своей судьбы по-человечески понятно, но оно не могло не привести к тайной дипломатии, к двойной игре, к двойным стандартам. Или – к политике интриг, которая отличала Византию с первых минут ее рождения. Император Константин, этот первый «христианский император», маску двуличия не снимал с лица, даже когда ложился спать. Его слабость духа проявилась самым неожиданным образом.

Этот основатель христианства первым же и раскаялся в нем, когда понял, что выбрал тупиковый политический путь для страны. После Никейского церковного собора и последовавшей за ним экспедиции на Ближний Восток император осознал, что совершил непоправимое. Понял последствия своего шага в противостоянии Богу! В том была заслуга его сестры, женщины набожной, открывшей брату глаза на природу Бога, она познакомила его с «гностицизмом».

Поворот в сознании императора поразил бывалых людей – «найти» на Ближнем Востоке святыни раннего христианства и отказаться от них? На такое решится не каждый. Но именно тот обман и преобразил Константина. Человек переродился, поняв простую истину, известную любому тюрку: Бога нельзя обмануть. Он видит все.

Еще вчера этот сторонник христианства отправил епископа Ария в ссылку, велел сжечь его труды, а тем, кто упомянет нечестивца, грозил казнью, теперь отказывался от своих слов. События повернулись вопреки приговору. Ария освободили, его ждало торжественное возвращение в лоно Церкви не потому, что он покаялся, отказавшись от своих взглядов на природу Христа. Нет.

Точку зрения изменил сам Константин!.. Он признал ее ошибкой.

Создатель новой религии превратился в ее разрушителя. До конца дней своих «христианский император», так зовут его энциклопедии, боролся с христианством, он не находил себе покоя – совершенный грех мучил его… В последние минуты жизни Константин решил-таки креститься, уже на смертном одре. Но в тюркскую веру! Крестился в 337 году по восточному обряду! Из рук священника принял крест Тенгри. И умер успокоенным.

Несомненно, то был триумф алтайской духовной культуры. Она казалась чудом. Константинополь о Христе вспоминал теперь редко, у его алтаря стояли тюрки, которые понимали, что их вера сильнее. Предсмертное крещение императора сильнее утвердило ту мысль в сознании народа.

Однако бедой для Византии было даже не поругание официальной религии самим императором, а то, что общество раскололось по религиозному признаку. Это был итог, которого не ждали. В стране противостояли друг другу два лагеря – ариане, то есть сторонники епископа Ария, настроенные на объединение с Дешт-и-Кипчаком, и христиане, мечтавшие создать свою независимую империю, чтобы вести свою духовную партию. Значит, и свою политику.

Впрочем, не исключено, что не духовное противостояние, а разброд, начавшийся в обществе, обеспокоил Константина, бороться с ним император не мог. Джинн вырвался на свободу. Правителей-греков теперь отличала неуверенность, они старались сохранить лицо, как артисты при плохой режиссуре.

Понимали, новая вера беспомощна, она не творит чудес. Видимо, поэтому число христиан стремительно падало: в Константинополе счет шел на десятки – приближенные ко двору да примкнувшие к ним. Все. То был скорее фетиш, чем религия. А к 378 году в Константинополе сторонников «константиновой веры» почти не осталось, даже среди придворных… Это зафиксированный историей факт.

Отвернувшись от христианства, народ, естественно, перестал признавать и власть «христианского» императора. Надвигался хаос. Даже дети и внуки не вспоминали Константина добрым словом. Почва уходила из-под ног правителей. Все шло к тому, что страна вот-вот станет каганатом Дешт-и-Кипчака. Или развалится.

Волосок, на котором висела власть, натянулся до звона.

Грекам требовались немедленные действия, чтобы преодолеть кризис и сохранить трон. Но они ничего не смогли предпринять и уступили трон тюркам. Новый император Грациан, сын Валентиниана (того самого «белокурого» римлянина) сразу нашел ключ к спасению. Он закрутил гигантскую интригу, в сетях которой оказалась Европа, лицо Запада было сохранено. Возможно, решение ему подсказал епископ Амвросий, влияние которого при дворе с тех пор стало огромным.

Чтобы расколоть единство «греческих» тюрков, Грациан назначил августом (своим соправителем) полководца Феодосия. Иначе говоря, 19 января 379 года поделил престол с главнокомандующим армии. Причем сделал это добровольно. И с радостью.

Казалось бы, что менялось? Все.

Если помнить, кто служил в армии Византии, на каком языке говорила армия, то многое становится понятным в этом неожиданном решении императора. Получился великолепный политический ход, решивший многие проблемы. Один-единственный указ разрушил единство оппозиции. Началась война, но не против трона, а за право быть ближе к трону. Тем самым угроза от императора была отведена.

Полководец Феодосий притягивал к себе тюрков, как сильнейший магнит, это была легендарная личность, но о ней мало сказали историки. Его роль в истории Запада многократно больше той, что ему отвели, пусть и назвав Великим. Его отец, знаменитый Феодосий Старший, главнокомандующий конницы на Западе, подавив мятеж в Африке, спас Империю, но был незаслуженно обвинен и казнен. Сын, отчаянный всадник и забияка, горел желанием отомстить за отца. И тем привлекал к себе таких же молодцов, которым важны были действия, а не их итог… Они же тюрки!

Любопытно, что победу в Африке ему обеспечило отличное владение тактикой боя. Как отмечает Э. Гиббон, врагов «сбивали с толку его отступления, которые он всегда совершал своевременно и в надлежащем порядке». Речь идет о знаменитом приеме ложного бегства, который неоднократно приносил победу кипчакам. Благодаря этой тактике и неустрашимой смелости отряд Феодосия Старшего, насчитывающий около трех с половиной тысяч человек, победил двадцатитысячную армию.

Вопросы о корнях Феодосия, о мотивах его поступков излишни. Кипчак! Одно слово. Иного нет. И вел он себя как истинный тюрк – непредсказуемо: отдаваясь воле чувств и эмоций, нередко сожалел о содеянном. Но уже потом. То был мудрый и крайне не последовательный политик. Обещал и тут же забывал обещания.

Воистину «по делам их узнавали их».

Ни в Азии, ни в Африке, ни в Европе тюрки не меняли себя, всюду узнавалась их знакомая поступь и поведение. И в военном деле, и просто в жизни, и в умении пировать были одинаковы, чтоб от души и чтоб с шутами да с песнями. Они не любили покой, но умели слушать тишину. Не давали себе жить, всегда находили дела. Не народ, а поток, выворачивающий с корнем деревья, сметающий скалы и получающий удовольствие от собственного буйства.

По замыслу Грациана и его тайных советников, Феодосий, этот «белокурый, с орлиным носом», «являющий пример элегантности всадник», свой необузданный запал должен был вложить в Западную империю, где тогда еще не было религиозных распрей, разложивших Константинополь. Ей было суждено перейти под его власть.

Здесь, в третьей стране, конечно же много слышали и о «греческой вере», и о «тюркской», но официально продолжали религиозные традиции Древнего Рима. Правда, прежнего императора, Валентиниана I, кто-то посчитал христианином, что сомнительно, вряд ли он был таковым. Он не мог еще им быть и проявлял веротерпимость… Словом, на Западе византийцы начали искать будущее для своей Византии. Силами родственников и близких Феодосий I стал утверждать христианство в латинском обществе. Его эдикт от 380 года говорит за себя, а люди, сразу же окружившие римского епископа, лишь подтверждают сказанное. То были тюрки!