Бестужев-Рюмин - Борис Григорьев

В дальнейшем Гольдбах с равными промежутками в 3—4 недели «радовал» вице-канцлера порциями из пяти дешифрованных писем (с июля по декабрь 1743 года им было расшифровано 61 письмо министров прусского и версальского дворов). 3 января 1744 года договор о службе Гольдбаха в КИД был перезаключён на более выгодных для учёного условиях. При этом Гольдбах выставил непременное условие: как подданный Пруссии он не может расшифровывать послания прусского посланника Мардефельда. Пришлось согласиться.

Все историки, рассказывая о канцлере Бестужеве, непременно упоминают о том, как ему с помощью перлюстрации и дешифровки удалось разоблачить французского посланника Шетарди в глазах слепо и беззаветно доверявшей французу Елизаветы Петровны. В действительности дело Шетарди, пишет Соболева, является лишь малой частью огромной и важной работы, осуществлённой X. Гольдбахом, и отнюдь не первым его успехом, как утверждают некоторые, а четвёртым: до этого Гольдбах расшифровал письма Нойхауза, за ним — французского посланника д'Аллиона[65] и его секретаря Амелота. Елизавете Петровне и раньше были показаны дешифрованные письма французского посланника, так что поразил её не сам факт дешифровки, а антирусское содержание письма своего любимца.

Работать Гольдбаху с Бестужевым было нелегко. Нетерпеливый вице-канцлер то и дело подгонял и торопил бедного криптографа, мало входя в его творческий процесс, которого озарения посещали отнюдь не по окрику высокопоставленного начальства. Об этом свидетельствует письмо криптографа вице-канцлеру от января 1744 года:

«Милостивый государь мой!

Принося Вашему сиятельству первые плоды третьего цифирного ключа, надеюсь, что вместо нарекания мне какого-либо в том медления, паче моей поспешности удивляться причину иметь будут…» — пишет он и с гордостью докладывает о неожиданно быстро достигнутых успехах. Впрочем, чтобы слишком не обнадёживать Бестужева, он добавляет: «Что же касается четвёртого и пятого ключей… то оныя ключи несравненно труднее первых нахожу…»

А торопил Бестужев Гольдбаха потому, что уж больно ему приспичило: он стоял на краю пропасти, означавшей не только отставку, но и лишение самой жизни. Что это такое, он хорошо знал, уже однажды пережив лишения при воцарении Анны Леопольдовны. Теперь несколько дворов Европы сразу — прусский, баварский, французский и шведский — интриговали и травили неудобного и строптивого канцлера, поставившего своей целью связать Россию с Австрией и Англией. Ему срочно были нужны доказательства их подрывной, сказали бы мы теперь, деятельности, и в первую очередь необходимо было обезвредить неофициального посланника французского короля и любимца императрицы и всего петербургского общества Шетарди.

И Гольдбах ему сильно помог.

Вот пассаж из письма французского посла в Стокгольме Ланмари своему коллеге в Петербурге д'Аллиону от 7 июля 1743 года: «Пока Бестужевы здешним двором править будут, мы никогда ничего доброго при них не достигнем, то Ваше Превосходительство можете надёжны быть, что я ничего во свете не пожалею для ссажения оных с высоты их великости». А вот ответ д'Аллиона Ланмари из Петербурга от 30 июля 1743 года: «Мы здесь в весьма сильных движениях находимся, и я уже приближаюсь к тому моменту… Бестужевых погубить или свергнуть… господа Бриммер (Бруммер. — Б. Г.) и Лесток меня твёрдо обнадёжили, что сие дело несовершенным оставлено не будет… И Вы, мой господин, можете уверены быть, что я прилежно тому следовать буду».

Лесток, Мардефельд и д'Аллион, фабрикуя лопухинское дело, в первую очередь метили в Бестужевых, игравших во внешней политике Елизаветы такую важную роль. Лесток открыто обвинял вице-канцлера во взяточничестве. Он вручил Елизавете запечатанный пакет с меморандумом и просил открыть его через месяц, чтобы она сама убедилась в правоте его обвинений. Прусский посланник попытался сделать Лестоку внушение, чтобы он обращался с Елизаветой Петровной более почтительно и не так бесцеремонно, но хирург, уверенный в своей правоте, шёл напролом:

— Вы её не знаете, — отвечал он Мардефельду. — С ней иначе ничего не поделаешь.

Но все недоброжелатели промахнулись: как пишет Валишевский, «более гибкий, более смиренный, не имея также столь свободного доступа к государыне, Бестужев действо-вал вкрадчивым внушением, сообщая императрице умело выбранные выдержки перехваченной им переписки Шетарди и Мардефельда и подчёркивая в них компрометирующие места искусно составленными пометками на полях».

Мардефельд, в контакте с французами работавший над идеей тройственного союза Пруссия-Франция-Россия, тоже был начеку. Он всячески выгораживал себя и Лестока в глазах императрицы, заставляя её колебаться и не доверять Бестужеву, которого она слегка недолюбливала. Но Мардефельд вёл дело против Бестужева так, чтобы в случае провала вся немилость русского кабинета пала на французов, а сам бы он остался вне подозрений.

Императрица колебалась и не хотела пока лишаться своих верных и компетентных советников, и заговорщики оставались пока ни с чем. Да и сам вице-канцлер не давал повода для преследований и не стал рисковать своим положением. Вероятно, этим объяснялось его пассивное поведение в деле Лопухиных и его неодобрительное отношение ко второму браку брата Михаила, который вызвал сильное недовольство императрицы. За всё это ему пришлось заплатить распрей с братом. Воспользовавшись несогласием А.П. Бестужева с новой женитьбой брата Михаила на немецкой дворянке, заговорщики сумели поссорить братьев, доселе согласно выступавших во внешнеполитических делах.

И вот уже в конце 1743 года уверенность вице-канцлера в своей победе над соперниками постепенно настолько возросла, что он внушил эту уверенность англичанам. Лорд Картерет, также не жаловавший Бестужева, уже праздновал победу в Лондоне, узнав, что некоторые депеши Мардефельда были прочитаны Елизаветой. В них говорилось о том, что Лесток получил от прусского посланника 10 тысяч рублей и что Фридрих II назначил ему пенсию в размере 4 тысяч рублей.

В конце ноября 1743 года в Санкт-Петербург вернулся Шетарди, и схватка разгорелась с новой силой. Официальный представитель Франции, временный поверенный в делах д'Аллион, был очень недоволен возвращением маркиза, полагая, что его приезд сильно уменьшает шансы на победу. Он писал своему коллеге, послу Франции в Стокгольме Ланмари, что появление Шетарди в России только придаст партии Бестужева дополнительные силы, потому что вице-канцлер в значительной мере был настроен не против Франции как таковой, а против личности Шетарди.