Женское нестроение - Александр Амфитеатров

— Первые три акта, требующіе сильнаго драматическаго таланта и психологическаго чутья, исполнительница провела крайне слабо, но въ знаменитой сценѣ суда она положительно увлекла залъ роскошью пластическихъ впечатлѣній. Ее вызывали безконечно.

Хотя, по всей справедливости, вызывать слѣдовало не актрису, но ея почтенныхъ родителей, такъ какъ истинными авторами «роскоши пластическихъ впечатлѣній», a слѣдовательно, и успѣха Фрины, являются только они, старики. «Фрина» — одна изъ пьесъ, сборъ на которыя не безнадеженъ до послѣдняго аитракта.

— Раздѣвалась? — влетаетъ въ кассу запоздалый, запыхавшійся, ошалѣлый Кувшинниковъ.

— Никакъ нѣтъ-съ. Еще предвидится-съ.

— Позвольте кресло перваго ряда. А, быть можетъ, устроите и въ суфлерскую будку? Я заплачу.

— Для васъ — съ удовольствіемъ.

Сильно дѣйствующій торсъ торжествуетъ въ театрѣ по всему фронту. И не только торжествуетъ самъ, — требуетъ, чтобы о немъ торжествовали и другіе. Онъ уже оскорбляется, когда его не считаютъ искусствомъ. Онъ требуетъ себѣ не только поклоненія, но и «нравственнаго уваженія»; ему мало даже равенства, ему надобно первенство. Онъ находитъ тѣсными рамки кафешантана и даже оперетки. Онъ честолюбивъ. Его вожделѣніе — взобраться на эстраду симфоническаго концерта и огласить залъ, привычный строго внимать классическимъ звукамъ Бетховена и Вагнера, интереснѣйшимъ въ своемъ родѣ сообщеніемъ, какъ, по его, торса, милости, -

Одинъ удавился,Другой утопился,A третьяго черрррти взяли,Чтобъ не волочился!

Устройте дѣвицѣ-торсъ оперу, да съ настоящими артистами: они будутъ дѣлать свое профессіональное дѣло превосходно, но не удостоятся никакого успѣха, ибо — что Кувшинниковымъ эта Гекуба? Для оперы что ли Кувшинниковъ въ оперу пошелъ? для артистовъ? Я зналъ Кувшинникова, который, сидя въ Маріинскомъ театрѣ, по абонементу, даже не интересовался, какую оперу онъ слушаетъ, и оживился только однажды, когда оркестръ и хоръ грянули лихой солдатскій маршъ. Тутъ Кувшинниковъ толкнулъ знакомаго сосѣда и вопросилъ:

— Слушай: зачѣмъ это они маршъ изъ «Фауста» жарятъ?

— Да, потому, что «Фаустъ» идетъ.

— Ишь!

И артисты, и опера — это для Кувшинникова скучныя «момо». Онъ ждетъ «самаго настоящаго»: новинки, какъ дѣвица-торсъ будетъ извиваться на оперный манеръ.

— Ахъ, дуйте горою! Знай нашихъ! Ну, чѣмъ не примадонна? Браво, браво, бисъ, дѣвица-торсъ! Патти зашибла! Никогда y Патти такихъ тѣлесовъ быть не могло! Гдѣ душа Тряпичкинъ? Ноздревъ, апплодируй! Тряпичкинъ, строчи!

Дайте дѣвицѣ-торсъ драму, да съ знаменитымъ гастролеромъ, котораго, однако, дѣвица-торсъ совсѣмъ забьетъ успѣхомъ, потому что покажется Кувшинниковымъ въ пяти парижскихъ туалетахъ, одинъ другого краше и дороже, и доведетъ Кувшинниковыхъ, — рукоплещущихъ, вызывающихъ, швыряющихъ на сцену букеты, — до ржущаго самоизступленія. Фамилію дѣвицы-торсъ дирекція театра обязана печатать на афишѣ въ красную строку, жирнѣйшимъ изъ жирныхъ шрифтовъ, съ именемъ и отчествомъ.

— Кто вамъ сборы-то дѣлаетъ — я, дѣвица-торсъ, или ваше серьезное искусство?

И вѣдь права, чортъ возьми: она, всеконечно, она и только она! Потому что въ то время, какъ въ спектакли дѣвицы-торсъ ломятся толпы эротически обезумѣвшихъ Кувшинниковыхъ, о спектакляхъ безъ дѣвицы-торсъ то и дѣло приходится читать отмѣтки души Тряпичкина:

— Бенефиціантъ сдѣлалъ большую ошибку, что, довѣряясь громкимъ именамъ изъ круга «серьезнаго искусства», не пригласилъ къ участію въ своихъ артистическихъ именинахъ нашу дивную чаровницу, незамѣнимую дѣвицу-торсъ. Отсутствіе обольстительной diseuse печально отозвалось на сборѣ: «знаменитостямъ серьезнаго искусства» пришлось исполнять своихъ Бетховеновъ и Чайковскихъ въ залѣ, напоминавшемъ пустотою степь Гоби или Шамо. Полезный урокъ для многихъ артистическихъ самолюбій.

— Спектакль съ участіемъ знаменитаго русскаго трагика былъ вчера отмѣненъ по случаю дождя, хотя намъ доподлинно извѣстно, что дождя не было. Нашъ добрый совѣтъ бѣдняге-антрепренеру: махнутъ рукою на «Гамлетовъ» и «Лировъ», развѣ что ему удастся заручиться для Шекспира участіемъ нашей высокоталантливой дѣвицы-торсъ, которая, къ слову сказать, въ сценѣ сумасшествія Офеліи имѣетъ прекрасный случай не только увлечь публику роскошью пластическихъ впечатлѣній, но и исполнить нѣсколько цыганскихъ романсовъ, передаваемыхъ ею съ такимъ несравненнымъ brio…

Захочу — полюблю,Захочу — разлюблю…Я на свѣтѣ вольна…Наливай стаканъ вина!..

Кувшинниковы и Тряпичкины какъ бы вывертываютъ на изнанку Раскольникова. Тотъ въ Сонѣ Мармеладовой «убогую» нашелъ, чтобы въ лицѣ ея поклониться въ ноги страданію человѣческому. Эти «нарядныхъ» изыскиваютъ, чтобы тоже въ ноги поклониться — только не горькому страданію невольнаго порока, a блистательнѣйшему торжеству вполнѣ вольнаго и въ апоѳеозъ возведеннаго полового восторга.

Зах-хочу полюблю,Зах-хочу разлюблю…Жизнь на радость намъ дана…Наливай стаканъ вина!..

Глупы мысли, глупы слова, глупа музыка, глупа вычурная манера исполненія, но въ глупости-то и сила — въ не требующей разсужденія, чувственной животности, отъ которой Кувшинниковы свирѣпо озлобляются плотью, a Тряпичкины съ умильностью констатируютъ:

— Очаровательница была привѣтствована долго несмолкавшимъ, безпримѣрно единодушнымъ ржаніемъ. Мы слышали, что одинъ изъ нашихъ финансистовъ…

Интимныя и даже альковныя подробности о развеселой жлзни «нашихъ финансистовъ» и сильно дѣйствующахъ торсовъ составляютъ нынѣ весьма существенную часть въ программахъ тряпичкино-кувшинниковской прессы. На столбцахъ ея вы можете найти все: гдѣ, когда, какая кума съ кумомъ сидѣла; почему петербуржецъ А. поднесъ колье не дѣвицѣ-торсъ Б.? но дѣвицѣ-фуроръ В., a дѣвица-скандалъ Г. должна была удовольствоваться браслетомъ отъ нефтяника Д. - и такъ далѣе, до истощенія всѣхъ буквъ алфавита, послѣ чего, пожалуй, можно начать сызнова.

Въ исторіи россійскаго кафешантана — три періода.

1) Патріархальныя времена сѣдой древности. Публика именовала кафешантанъ выразительнымъ прозвищемъ «шатокабака», a самъ онъ, съ трогательнымъ гражданскимъ мужествомъ, признавалъ себя усовершенствованнымъ «веселымъ домомъ» («для образованныхъ-съ, которые въ Европахъ-съ бывали»). Судьбами своими онъ уподоблялся тогда пушкинскому лѣшему: «свисталъ, пѣлъ и въ своей дурацкой долѣ ничего знать не хотѣлъ». Собственной прессы не имѣлъ и душу-Тряпичкина звалъ вашимъ высокоблагородіемъ. Объ искусствахъ не помышлялъ, честолюбіемъ не страдалъ и имѣль одно въ идеалѣ: чтобы инженеръ выкупалъ Альфонсинку въ шампанскомъ, a за безчестіе заплатилъ сверхъ всякаго прейскуранта.

2) Превозвысясь частыми купаніями Альфонсинки и возгордившись соотвѣтственными платежами за безчестіе, кафешантанъ началъ уклоняться отъ титула «шатокабака» (не разставаясь, однако, съ присвоенными оному выгодами и преимуществами), втайнѣ возомнилъ себя храмомъ искусства и, въ своей компаніи, принялъ манеру говорить о себѣ: «мы, артисты». Во всѣхъ этихъ новшествахъ былъ съ горячностью поддержанъ Кувшинниковыми, коихъ, благодаря блестящимъ результатамъ толстовской классической образовательной системы. a также процвѣтанію научныхъ курсовъ балалаечной игры и призовой ѣзды на велосипедахъ, наплодилосъ видимо-невидимо. Тряпичкина, въ эти средніе вѣка свои, кафешантанъ звалъ достопочтеннѣйшимъ Иваномъ Ивановичемъ и, умоляя «не забыть въ статейкѣ-съ», горячо пожималъ ему руку, иногда не безъ тайнаго «прилагательнаго».

3) Вѣка новые. При прогрессивномъ ростѣ въ обществѣ русскомъ процента Кувшинниковыхъ — благодаря тому, что къ курсамъ балалаечнымъ и велосипеднымъ прибавились атлетическіе и, какъ высшее учебное заведеніе, учреждено Русское Собраніе, — кафешантанъ окончательно усвоилъ себѣ гордость сатаны и не только во всеуслышаніе объявилъ себя искусствомъ, но и первымъ между искусствами. Открылъ, что свистать, пѣть и ничего не знать, кромѣ своей дурацкой доли, есть истинное назначевіе человѣчества, удовлетворять коему возможно и должно не только въ трактирѣ и веселомъ домѣ, но и въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ, и въ симфоническихъ собраніяхъ — всюду, гдѣ есть касса, жаждущая сбора и способная снабжать Кувшинниковыхъ билетами. Съ душою-Тряпичкинымъ сталъ свой человѣкъ, зоветъ его «mon cher» и, когда недоволенъ имъ, замѣчаетъ: «кажется, плачу?!» Протесты искусствъ, изумленныхъ вторженіемъ въ ихъ мирную область совершенно неожиданнаго, новаго собрата, освистываются Кувшинниковыми, какъ запоздалая претензія:

— Искусство? честное искуссіво? — грохочутъ Кувшинниковы, — a ежели мы вамъ жрать недадимъ? Искусничайте натощакъ.