Время не ждёт - Ваграм Апресян

Не успел Игнатьев заменить шкалу прибора, как подошел Дмитриев. Поздоровавшись, он передал сообщение разведки, что в некоторых районах фронта летают вражеские аэропланы. Около двух часов дня самолеты показались и в районе Марково.

Они летали попарно, каждые три пары составляли немецкую авиационную роту. Дмитриев напряженно наблюдал в бинокль.

— По места-ам, к бою! — громко скомандовал он.

Игнатьев направил визирную трубку на головной самолет. В полутора верстах стоял наблюдатель с визирным угломером. Он измерил угол, образуемый зрительными линиями и передал по телефону Дмитриеву размер угла. Точно так же измерил угол и Игнатьев и с помощью двух полученных углов построил треугольник, на вершине которого находился самолет. Он воспроизвел треугольник в маленьких размерах на приборе, который на соответствующих шкалах автоматически показал высоту и дальность самолета, на другой шкале была показана траектория полета снаряда, на третьей — упреждение. Все это заняло двадцать секунд. Получив данные, Дмитриев назвал их прицел бомбардирам. Орудия быстро навели. «Огонь!», — скомандовал Дмитриев, взмахнув рукой.

Орудия откликнулись залпом. В небе вспыхнули три разрыва. Четыре выстрела и три разрыва! Почему? Самолет, следующий за головным, отделился, развернулся и взял курс на запад. Вскоре все заметили, что он неотвратимо снижается. Ни длинного хвоста черного дыма, ни пламени не было видно. Самолет бесшумно скользил к земле. Артиллеристы следили за ним, задрав головы, лица их светлели с каждой секундой, а когда не осталось больше сомнения, они подняли крик:

— Ура-а! Наша взяла!

— Красиво, братцы, с первого залпа попали!

— Похристосовался немец, каюк ему!

— Коней, скорей коней! — приказал Дмитриев.

Он и Игнатьев вскочили на неоседланных лошадей и пустили их карьером. Вслед за ними выехали на конях офицеры и других батарей. Игнатьева догоняли их громкие крики, поздравления.

— Браво, браво, Игнатьев! С победой, Игнатьев!

Лошади неслись к месту предполагаемой посадки аэроплана со скоростью урагана, топча жидкие всходы озимых, прыгая через канавы и рвы, пересекая напрямик огороды, гумна, сады. Километров пять длилась эта бешеная скачка и оборвалась только возле упавшего самолета. Точнее говоря, самолет не упал, а круто приземлился на вспаханное поле, западнее села Беница, и разбился. Его обломки тесным кольцом окружили неизвестно откуда взявшиеся солдаты тыловых подразделений, прибежали и крестьяне. Соскочив со взмыленных, задыхающихся коней, офицеры растолкали стоявших и пробрались к аэроплану, но вместо аэроплана они увидели обломки металла, щепки, обрывки полотна крыльев. Тут же сидел на земле белокурый молодой человек в кожанке, перехваченной ремнями, а рядом лежал снятый им шлем с очками. Прядь волос слиплась от крови, продолжавшей течь тонкой струйкой к левой брови. Пилот являл собой живое отрицание законов физики: разбилось дерево, железо, но человек уцелел.

Игнатьев внимательно осмотрел остатки самолета. Снаряд разбил мотор и не разорвался. Вот почему в небе было три разрыва вместо четырех. Один из офицеров заметил с восхищением, что меткость попадания идеалькая. Игнатьев нахмурился. Из всех присутствующих офицеров он один не был удовлетворен удачей.

— Снаряд случайно не разорвался, — сказал он, — но если даже разорвался бы, невелика была бы победа. Рассчитывать на прямое попадание — это значит снижать шансы успеха на девяносто девять сотых. Шрапнели наши тоже мало пригодны, они рвутся не дальше пяти верст от орудия и имеют небольшую зону поражения. Лишь тогда наша борьба с неприятельской авиацией станет успешной, когда снаряды начнут рваться значительно дальше и будут поражать большую зону.

Пленного пилота доставили в штаб бригады. Командир бригады высоко оценил заслугу Игнатьева и обратился в штаб армии с просьбой о поощрении его.

Известие о сбитом самолете вызвало у Рощина невнятное мычание, означавшее что-то вроде «мы еще посмотрим». Он утверждал, что поражение цели случайное. Однако штабс-капитану не повезло: за короткое время-изобретатель сбил еще два самолета. Эти падали вертикально, сгорая в воздухе, и разбивались в прах. Командование присвоило Игнатьеву чин подпоручика. Вся батарея поздравляла, радуясь его успехам.

Однажды во время вечернего чаепития Шлыков сказал своему другу с шутливым упреком:

— Видал, Удодушка, каким птицам подпоручик головы откручивает, не то что ты, на кур позарился, — посмотрел на него пристально и спросил удивленно.

— Да ты у нас исхудал, браток, не влюбился ли в ту вдовушку, которой штраф платил игнатьевскими деньгами?

— Какое там влюбился, курочек не ест, вот и исхудал, бедняжка, — авторитетно и с иронией заявил Кавун.

Удод молчал.

— Не хочется? Это почему же? Птица ведь мирная, жирная, — не отставал Кавун.

— Совесть ему поперек горла стала, есть хочет, а проглотить не может, — ответил за Удода Коровин.

— Чудно! Тебя Рощин за домашнюю птицу наотмашь бил, Дмитриев наряды всыпал и бранил на чем; свет стоит, ты же — кот Васька — слушал да ел. Игнатьев, наоборот, пальцем не тронул, а ты стал святым, хоть икону пиши с твоего обличия, — удивленно говорил Шлыков.

— Заворожил он тебя, что ли? — спросил Чупрынин.

— Али сглазил?

— Да, глаза у подпоручика сильно укористые, прямо в душу смотрят.

Солдаты дружно загоготали. Удод молчал. Шлыков не хотел, чтобы интересный разговор на этом оборвался.

— Значит, глаза подпоручика нарушили его характер? — допытывался он.

— Должно быть они, сила им такая, видно, дадена, — ответил Кавун.

В разговор вмешался Татищев и сказал серьезно, с теплотой:

— Жалеет подпоручик Игнатьев нашего брата-солдата, а солдату натура не позволяет покривить перед ним душой, вот в чем его сила.

— Верно, он простой, а умней всех. Видали, еропланы сшибает, как перепелок, — добавил Кавун.

Все согласились с ним. Шлыков обратился ко всем солдатам с вопросом:

— А был ли, братцы, когда в русских войсках другой такой случай, чтобы офицер давал солдату вместо зуботычины трешницу? — И сам же ответил: — Нет, небыло. Может, Удод единственный солдат, которому за провинность выданы деньги. И повезло же ему!

Часом позже Чупрынин передал Александру Михайловичу происшедший за чаепитием разговор. Подпоручик, закинув голову, хохотал от души и, внезапно оборвав смех, сказал Чупрынину.

— А Удод хороший, все, надо полагать, неплохие ребята, только многим из них недостает грамотности, чувства собственного достоинства.— Помолчав, заговорил снова: — Революция повысит их сознание, заставит по-другому относиться к себе и к своим человеческим обязанностям. Такие, как Удод, люди нравственно чистые, им только забили головы всякой дрянью, внушали, что кто смел да нагл, тот и пользуется успехом в жизни. Тогда они и без нашей помощи поймут, что дурно в человеческих поступках и что хорошо.

Чупрынин согласно кивал большой бритой головой..

Снаряды системы Куликовского, Гарца, Розенберга, разрываясь, поражали больший фронт, чем обычные шрапнельные. Игнатьев заинтересовался новыми снарядами, стрелял ими по самолетам, однако удовлетворительных результатов не добился. Он написал докладную записку в Главное артиллерийское управление — ГАУ — о своем изобретении и о зенитных снарядах. Артиллерийское начальство армии приложило к докладной записке одобрительные отзывы, ходатайствуя о помощи изобретателю. Игнатьев и в Петроград отправил подробные описания и акты о действии его нового оптического прибора. Он просил ГАУ усовершенствовать снаряды, в частности — удлинить дистанционные трубки. В одном из актов указывалось, что изготовление в большом количестве прицела Игнатьева и новых снарядов весьма облегчило бы борьбу с воздушным противником. Но голосу этому никто не внял.

Какой-то горемыка-фронтовик, тщетно воевавший с косностью ГАУ, назвал его «Главным артиллерийским затруднением». С тех пор это прозвище так и прилипло к нему. ГАУ не умело или не хотело оперативно решать вопросы снабжения армии снарядами нужных типов, не занималось как следует вопросами производства новых видов орудий и приборов. Самые энергичные поборники нового не могли сломить косности Главного артиллерийского управления. Высшие чины его не желали ссориться с промышленными зубрами, которые с благословения царя заседали в «Особых совещаниях» по обороне. Эти представители крупной буржуазии в совещании использовали свое положение для получения крупных заказов и организованной спекуляции.

«Трехдюймовая шрапнель и была первым лакомым куском, на который оскалились зубы всех шакалов», — писал впоследствии генерал Маниковский.

Противоаэропланный прицел Игнатьева относился к тем новшествам, о которых бывает трудно сказать сразу, какую сумму прибылей они принесут тому, кто отважится их выпускать. Сам же изобретатель не догадывался охарактеризовать свое детище со стороны выгод заводчиков. ГАУ попрежнему ничего не делало для Игнатьева и в тоже время ни в чем ему не отказывало.