300 Киловоль - Леонид Каганов

Несмотря на объявленную тревогу, стражников в помещениях было не так уж много — большая часть по-прежнему сидела в казарме, потому что не все сумели вспомнить, что означает вой сирены и мигание красных ламп, и что в этом случае положено делать. На их памяти такого никогда не бывало, а инструктаж Блэкмора был давно забыт. Посовещавшись, они решили, что раз сирена (звук, вслух, громко) — значит, пора петь песни.

Как известно сегодня любому школьнику, в языке неандертальцев каждый из звуков (например Ы, А, У, РР-Р, ХЫ и так далее) означал сразу целое слово. Поскольку гортань пещерного человека способна издать не так уж много разных звуков, то и слов в языке неандертальцев было ровно сорок штук, и плюс еще одно нецензурное — «УХ», за которое у любого приличного костра сразу били палкой по голове. Однако этих слов вполне хватало, чтобы объясниться в любви, попросить в долг еды, позвать на охоту, рассказать о доблестных подвигах отцов или спеть песню.

Песни у неандертальцев были тоже очень простые, зато искренние. Рифму неандертальцы не знали вовсе, припевы тоже были не в моде, и песня обычно состояла из одной строчки. Зато эта строчка повторялась как минимум, раза три.

Честно говоря, за минувшую сотню тысяч лет песни на Земле изменились не принципиально — просто добавилось больше лишних слов, строчки стали чуть длиннее, а повторы — чуть реже. Смысл же изменился мало: неандертальцы пели все то же, на те же извечные темы, — красиво, коротко и ясно.

Вот и сейчас, несмотря на строжайшие запреты Блэкмора, они снова развели на полу главной казармы вечерний костер и сидели вокруг, задумчиво обгладывая металлические ложки — просто по старой привычке.

Сидящий на корточках рыжебородый музыкант играл на флейте из берцовой кости, напряженно надувая щеки. Впрочем, это была даже не флейта, а басовитый свисток, поскольку нота в нем имелась всего одна. Зато музыкант исполнял ее долго и с чувством. Он делал глубокий-глубокий вдох и его могучая грудь, поросшая рыжей шерстью, раздувалась как мяч, и голубые глаза наливались кровью. Затем он начинал дуть. Могучий костяной свисток гудел, и за ту долгую минуту, пока кончался воздух в груди, стоявший рядом солист (слегка манерный парень с перебитым носом, нечесаными рыжими кудрями, но хорошей памятью и голосом) успевал исполнить целую песню.

Посторонний человек, не знающий языка, услышал бы в этой песне просто набор звуков: «О, ХЫ, ХЫ — Р-РР!!! О, ХЫ, ХЫ — Р-РР!!!» Но Лариса с детства отличалась выдающимися способностями к языкам, и неандертальский выучила еще во втором классе за один вечер по самоучителю: после латыни, украинского и древне-египтского он показался ей сущей элементарщиной. Поэтому мысленно для себя она переводила текст песни на русский, стараясь делать это синхронно и качественно — максимально полно передавая смысл, но в то же время сохраняя колорит и структуру речи:

Ой, мороз, мороз — перестань!

Ой, мороз, мороз — перестань!

Ой, мороз, мороз — перестань!

Песня была невеселой. Определенно, неандертальцев тянуло сегодня на грустный лад. То ли их одолевали смутные предчувствия, то ли в воздухе сегодня что-то носилось, а может, грустное настроение создавала воющая в коридоре сирена тревоги. Так или иначе, но вслед за этой песней они исполнили еще более мелодичную и протяжную:

Вчера — грусть ходи прочь!

Вчера — грусть ходи прочь!

Вчера — грусть ходи прочь!

Затем кто-то из первого ряда — видно, уважаемый — жестами предложил спеть что-то более жизнеутверждающее. Солист охотно согласился и, откашлявшись, запел:

Я — выживать!

Я — выживать!

Я — выживать!

Песня явно была старой, всем знакомой, да и вполне понятной. Поэтому встретили ее удовлетворенным гыканьем и громкими хлопками по ляжкам. Солист воодушевился и с чувством исполнил песню еще более жизнерадостную и ритмичную:

Бойся нет — счастье да!

Бойся нет — счастье да!

Бойся нет — счастье да!

Многие, кто знал слова, принялись хором подпевать к концу. Это очень обрадовало солиста, и чтобы выразить свои чувства, он тут же вспомнил и исполнил другую, тоже, видно, старую и любимую всеми песню:

Мы все здесь собираться — хорошо!

Мы все здесь собираться — хорошо!

Мы все здесь собираться — хорошо!

Воодушевившись, неандертальцы пропели следующую — тоже жизнеутверждающую, но слегка агрессивную и грустную:

Всё — идет как надо!

Всё — идет как надо!

Всё — идет как надо!

После этого наступила пауза. Уставший музыкант вынул изо рта флейту и жестами попросил пить, а солисту дали кусок жареного мяса. Общую мысль выразил свист из дальнего ряда, который в данной ситуации мог означать только одно: предложение спеть еще что-нибудь. По этому поводу солист тут же вспомнил подходящую песню, которую тут же и начал исполнять, не дождавшись, пока мясо прожуется, а музыкант примется подыгрывать:

Пение — должно продолжаться!

Пение — должно продолжаться!

Пение — должно продолжаться!

Неожиданно в первый ряд пробился пузатый громила с недоброй мордой, испещренной укусами и шрамами. Размахивая руками, он принялся просительно мычать. При этом губы его всякий раз вытягивались в трубочку, будто он привычно готовился произнести «ух», но в последний момент все-таки делал это мысленно. Солист в ответ мотал головой, показывая всем видом, что просьбу такую удовлетворить сегодня не готов, поскольку формат встречи не тот, и публика собралась интеллигентная. Громила плюнул прямо в костер и ушел, но сразу вернулся — в одной руке он держал теперь увесистую дубину, а в другой — наполовину полную пачку печенья из тех, что выдавал Блэкмор по субботам. Солист обнюхал печенье, сдался, кивнул и довольно качественно исполнил:

Большой стоянка — ветер холодно!

Большой стоянка — ветер холодно!

Большой стоянка — ветер холодно!

Зря он отнекивался — песня прозвучала хорошо, и была принята на ура почти всеми. Затем солист жестами объяснил, что сейчас споет совсем новую песню, которой его обучил великий вождь народа солнцеподобный Блэкмор. Попросил соблюдать тишину, потому что песня сложная:

Деньги, деньги, деньги — деньги, деньги — очень хорошо!

Деньги, деньги, деньги... э-э-э...

Солист замялся и принялся отчаянно чесать в голове сразу обеими ладонями. Музыкант продолжал тянуть ноту, но лицо его теперь выглядело огорченным и растерянным: воздуха не хватало, а надолго ли солист забыл слова, было неясно — песня новая, сложная.

— Деньги! — наконец подсказал кто-то из первого ряда.

Обрадованный солист хлопнул себя по лбу, и вполне успешно закончил:

...деньги, деньги — очень хорошо!

Одобрительное мычание и бурные хлопки раздались по окончании песни. Не сразу собравшиеся заметили, что к этому веселью добавился неожиданный звук — тоскливый скрип закрываемой железной двери и лязг запорного колеса, повернувшегося снаружи.

— Ух! — сдавленно произнес кто-то в наступившей тишине.

В огромном гудящем цехе бродили всего несколько охранников, но и тех не было видно среди урчащих механизмов — лишь там и тут доносились удары хлыстов и рычание. Фактически, цех был почти безлюден. Поэтому голос Ларисы раздался посередине цеха как будто из пустоты:

— Подпольная фабрика, значит, — с невыразимым возмущением произнесла Лариса. — Яды и оружие, значит. Так-так... Хорошее у тебя хозяйство, Блэкмор! Моему отцу не удалось остановить твою фабрику мерзости. Но у него есть родная дочка!

Обернувшийся на голос неандерталец остановился, обнажил клыки и уставился в пространство доверчивыми голубыми глазами. На его низком лбу обозначилась задумчивая складка. На всякий случай он подошел к тому месту, где слышал только что голос, с шумом втянул ноздрями воздух и замахнулся хлыстом, чтобы ударить. Замахнуться-то он замахнулся, но удара не получилось — что-то держало хлыст за его спиной. Неандерталец дернул пару раз, но безуспешно. Взревев «ух», он дернул изо всей силы — на этот раз кнут никто не держал. От неожиданности охранник потерял равновесие и кувыркнулся. Тем временем с конвейера сам собой поднялся крупный лучемет, развернулся в воздухе и прикладом ударил неандертальца по голове. Тот, оглушенный, упал.

Из-за конвейера выскочил второй охранник и бросился к нему на помощь, но вдруг споткнулся совершенно на ровном месте и кубарем покатился по каменному полу, стукаясь то лбом, то копчиком.

А поблизости творилось что-то совсем странное. Вот с дальнего конвейера поднялась в воздух черная круглая липучка, с нее сама собой отодралась и упала на пол бумажка, а липучка, покрутилась немного, словно не зная, куда нанести удар, а затем прилепилась на колесо проезжающего мимо погрузчика. Лишившись колеса, тот сразу осел на правый борт и уперся железным бампером в бетон, крутясь на месте и выбивая снопы искр. Он крутился и крутился как заведенный, с каждым разом смещаясь все дальше, пока, наконец, не задел штабель с ящиками. Цех на миг потонул в яростном грохоте.