Кукловод - Андрей Троицкий

– Просыпайтесь, – Рогожкин теребил Каширина за плечо.

– Что, что такое? – тот сел на матрасе. – Что?

– Начинается, – прошептал Рогожкин. – Они идут. Коров гонят.

Рогожкин снова полез наверх. Каширин последовал за ним, спросонья едва не свалился с лестницы, но, взмахнув руками, удержал равновесие. Когда он подполз к чердачному окну, стадо коров уже растянулось вдоль улицы. Людей на лошадях в темноте не было видно, но слышались их голоса. Чей-то низкий простуженный голос:

– Давай к правлению, мать их.

Другой мужчина что-то ответил, но так тихо, что Рогожкин не разобрал слов. Щелкнул кнут. Коровы, исхудавшие после долгого перехода, брели медленно, устало. За последние дни они отмахали больше ста километров, и за все время не ели ничего кроме негодной сухой травы.

Величко проснулся ночью от странного неудобства в животе. В прежние времена его желудок легко переваривал ржавые гвозди. Но если человек, находясь в неволе, годами хавает крапивную баланду и перловку, сдобренную машинным маслом, испортить желудок немудрено. Несколько дней кряду, пока гнали сюда машины, пока колесили по казахским степям, Величко питался всухомятку.

И вот теперь застарелый гастрит напомнил о себе тупой непроходящей болью. «Может, там, в желудке, образовалась дырка? – с беспокойством думал Величко. Или еще что-то такое… Такое…» Короче, надо бы показаться врачу, сделать рентген. Но до ближайшего врача пять пролетов по сто верст. Да и то не врач окажется, а какой-нибудь забывший азбуку ветеринар забулдыга. Ему только коровам хвосты крутить, а не людей лечить. А сколько же пилить до ближайшего рентгеновского аппарата? Считай вдовое дальше, не меньше тысячи верст. Придется рассчитывать только на себя. Чтобы успокоить желудок, хорошо бы съесть что-нибудь горячее. Тарелка сдобренной маргарином каши – верное средство от боли.

Величко долго ворочался в спальном мешке, но желудок ныл не переставая. Не хотелось вылезать с нагретого места, но пришлось. Боль не утихала. Как некстати. Величко расстегнул «молнию», вылез из мешка, натянул ватные штаны, фуфайку и сапоги с обрезанными голенищами. Зажег фонарик, скинул из кузова на землю запасную почти новую покрышку с колеса. Придется ей пожертвовать.

Днем Величко рыскал по округе в поисках хоть каких-то дров, но ничего не нашел кроме сухостойных кустов, изломанные ветки которых, притащил к месту своей стоянки. Пока он спал, потеплело, снега нет, весь ушел в землю талой водой. Величко решил разложить костер на дне оврага. Острым, как бритва, ножом порезал покрышку в лапшу, плеснул немного солярки на сырой хворост.

Затем он поставил две металлические рогатки, сверху положил поперечную железяку, на которой пристроил котелок с водой и алюминиевый чайник. За двое последних суток он не разговаривал ни с одним человеком, поэтому, из-за отсутствия собеседников, стал объясняться вслух с собственным желудком.

– Сейчас, сейчас, – сказал Величко.

Огонь разгорелся быстро, резина коптила, шипела и плевалась огненными брызгами. Вода забурлила, Величко снял чайник, заварил в кружке кофе. На глазок сыпанул гречневой крупы в котелок и стал ждать. Он сказал своему желудку:

– Погоди ты. Минут через тридцать сварится. Вот и пожрем.

Желудок ответил тихим урчанием. Затем Величко уселся на останки автомобильной покрышки, выпил кофе, перекурил. Принес тушенку, вскрыл ее ножом. Когда каша дошла до готовности, он вывалил в котелок тушенку, сдобрил это дело куском маргарина и сказал:

– Ну, еще минут десять – и готово. Потерпи.

Несмотря на присмотр, каши немного пригорела, зато порция получилась такая, что пятерым едокам с ней за раз не справиться. Далеко по степи разнесся аромат тушеного мяса, каши, подгоревшего маргарина. Ветер унес запах в сторону села. Стая одичавших собак, бродившая в окрестностях колхоза имени Жубанова, выискивала ночную добычу. Собаки учуяла ни с чем не сравнимый пьянящий дух горелого маргарина и тушенки.

Собаки изголодали и озлобились. Последние недели они разрывали норы сусликов, питались падалью, дохлыми воронами и полевыми мышами. Но лег снег и похоронил под собой и эту жалкую добычу. Нынешним вечером собаки в клочья растерзали и съели двух своих сородичей, больных костлявых дворняжек.

Но после кровавого пиршества жгучий голод не отпустил, сделался еще острее. Аппетит разыгрался, как море в непогоду. Собаки помчались на запах. Стая пробежала вдоль единственной сельской улицы, за околицей к ней присоединились новые одичавшие псы.

…Величко снял котелок с огня, накрыл крышкой, решив потерпеть еще хоть десять минут, пусть каша упреет. Он хлебнул кофе, достал из кармана штанов долго ждавшую своего часа деревянную ложку с росписью, облупившейся до деревянной фактуры. Он повертел ложку в руках и поделился с желудком народной пословицей:

– Сухая ложка рот дерет, – сказал он.

Пить не то чтобы хотелось, но Величко все-таки сходил в машине, достал из-под сидения фляжку с разведенным спиртом. Такой добрый закусон немыслимо проглотить без хорошей запивки. Да и спирт желудку только на пользу. Он отвинтил крышечку, сделал глоток из фляжки и даже закрыл глаза от удовольствия.

Когда Величко, наконец, раскрыл веки, то вздрогнул от неожиданности. В двадцати шагах от него стоял вожак стаи, огромный кобель черной масти. Пес скалил зубы и тихо рычал. В его черных глазах плясало пламя костра. За вожаком в овраг сбегала собачья стая. Боже, столько же тут собак? Не счесть. Величко быстро понял свою ошибку, понял, что облажался. Именно аппетитный запах привлек сюда псов. Будь она неладна эта каша.

Он медленно поднялся. Незакрытая фляжка упала, полился из горлышка разведенный спирт. Величко ногой ударил по котелку, вывалив на землю кашу с тушенкой. Это отвлечет псов.

– Жрите, – прошептал Величко.

Он стал медленно спиной отступать к машине. Все новые собаки сбегали вниз, в овраг. Он нащупал рукой борт грузовика, высоко подпрыгнул, ухватился за скобу. Влез в кузов и вытер холодный пот.

Все, теперь он король положения.

Когда стадо коров и погонщики вошли в село, Акимов с Галимом не дремали. Они, спустились с чердака, растолкав спящую бабку, предупредили, что гости на подходе. Затем прихватив двустволку и автомат с патронами, рюкзак. Растворив окно, выбрались наружу.

В поселок уже вползли первые предрассветные сумерки, дорогу и без фонаря видно. Задами прошли к соседнему дому, пустующему, давно заброшенному. Стекла выбиты, рамы и наличники с окон сорваны, на дрова. Дом покосился на бок, врос в землю так глубоко, что через подоконник в комнату можно одним шагом переступить.

Пригибаясь, влезли внутрь через оконный проем, посовещались шепотом. Договорились, что Галим останется на внизу, а Акимов займет позицию на чердаке. Станут ждать, когда совсем рассветет, а там по обстановке. Акимов, забравшись наверх, высунулся в окно, наблюдая, как три всадника спешились.

Щелкая кнутами, переругиваясь, загнали скот в здание правление, словно специально приспособленное под коровник. Лошадей привязали на улице к бабкиному заборчику. Притащили и бросили лошадям по худой охапке влажной соломы. Один из мужиков подошел к «Ниве», ладонью похлопал ее по капоту, подергал дверь и отошел. Двое других уже стучались в дом Игнатьевны.

После долгих расспросов кто, да откуда, старуха открыла дверь, впустила трех мужчин. Окна засветились тусклым светом керосиновой лампы.

– Слышь, они вошли, – сказал Акимов. – Сейчас будут спрашивать старуху, в каком доме остановился перекупщик. А она им: я почем знаю? Игнатьевна свой человек. Но искать по селу перекупщика они сейчас не пойдут, лягут отдохнуть с дороги.

– Посмотрим, – отозвался Галим.

Акимов выглянул в окно. Сумерки наливались утренним светом, небо на глазах меняло цвет, становясь из темно-серого голубым. Акимов сел на корточки, развязал рюкзак.

– Поднимайся сюда, перекусим. Выпьем по глотку. Может, ждать Назарова придется хрен знает сколько.

– Что-то у меня предчувствие нехорошее, – сказал Галим. – И аппетита совсем нет.

– Накаркаешь, – поморщился Акимов.

Последнее слово он произнес шепотом. Показалось, где-то рядом урчит автомобильный мотор. Акимов зашнуровал рюкзак, не время для перекусов.

– Слышишь? – спросил он Галима. – Или мне мерещится?

– Слышу, – ответил тот. – Тихо. Вроде едет.

Звук двигателя становился все явственней, отчетливей. Акимов подтянул к себе АКМ, перекрестился, поднял флажковый предохранитель. Передернув затвор, поставил переводчик в положение одиночной стрельбы. Он устроил локоть левой руки на полу, ладонью ухватился за цевье.

Хоть старый дом и не высок, но позиция Акимова хорошая. С чердака все пространство перед правлением, как на ладони, виден дом бабки, три трущобы через улицу.

По раскисшей дороге к правлению подполз «газик» защитного цвета с брезентовым верхом, остановился рядом с «Нивой». От чердака по прямой метров сто с небольшим. То ли от внезапного волнения, то ли от резких порывов ветра, залетавших на чердак, на глазах Акимова навернулись слезы. Он положил автомат, протер глаза ладонями.