О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами? - З. Зорина

В процессе одной из таких игр обнаружилось, что Буи смог сразу понять совершенно новый для него указательный жест и точно выполнить обозначенную с его помощью просьбу — повторить только что проделанный им головокружительный прыжок. Этот эпизод произвел неизгладимое впечатление. Сэвидж-Рамбо решила, что нашла главное дело своей жизни и что это дело — человекообразные обезьяны. Помимо обучения Буи, Сэвидж-Рамбо много наблюдала за Уошо и принимала участие в работе с Люси. Благодаря пребыванию на Обезьяньей ферме она из первых рук освоила приемы обучения амслену и в дальнейшем могла судить об этом направлении работ не понаслышке.

При всем своем увлечении увиденным Сэвидж-Рамбо не всегда соглашалась с Р. Футсом в трактовке поведения обезьян при пользовании амсленом. Так, она считала, что во многих случаях они реагировали не на «слово» как таковое, а на весь комплекс стимулов, сопровождающих жест в том или ином контексте, и часто не могли расшифровать его без ситуационных подсказок. По ее мнению, Уошо временами не понимала обращенных к ней вопросов, если их задавали в непривычной для нее форме.

Критическое отношение Сэвидж-Рамбо к коммуникативной ценности высказываний обезьян укрепилось, когда на Обезьяньей ферме появился Панчо. Это было важное событие, поскольку он был первым бонобо — представителем относительно недавно открытого вида антропоидов, с которым оказалось возможным начать эксперименты. Они могли стать важным шагом в решении вопроса о биологических предпосылках речи, поскольку бонобо (Pan paniscus) считаются еще более близкими родственниками человека, чем остальные подвиды шимпанзе. Однако вскоре выяснилось, что Панчо — не настоящий бонобо, а один из встречающихся в природе гибридов этого вида с обыкновенными шимпанзе или даже гориллами (их называют Koola-kamba). Тем не менее, он разделял с бонобо свойственное им миролюбие и большую покладистость в общении с человеком. В течение тех 6–7 месяцев, что Сэвидж-Рамбо готовила его к экспериментам, совершая с ним прогулки пешком и на автомобиле, они прекрасно взаимодействовали, и, по ее мнению, Панчо слушался ее невербальных команд ничуть не хуже, чем обученная амслену Люси, с которой Сэвидж-Рамбо также работала в тот период. Это наблюдение укрепило Сэвидж-Рамбо в ее гипотезе, что многое в поведении «говорящих» шимпанзе на самом деле диктуется контекстом, и в результате достигнутая ими сложность коммуникации была не намного выше, чем при естественном общении шимпанзе, не обучавшихся языку человека.

Анализируя позднее свои наблюдения за Ланой, С. Сэвидж-Рамбо утвердилась во мнении, что, как и другие шимпанзе, Лана, видимо, обладала способностью продуцировать знаки и правильно их использовать, однако тоже с ограниченной степенью рецептивности — она понимала далеко не все, что ей говорят. Так Сэвидж-Рамбо определила главную тему ближайших исследований: продуктивность и рецептивность при освоении языков-посредников — соотношение способности антропоидов к «высказываниям» и способности понимать, что им говорят.

Как известно, то, что мы называем словом, имеет несколько свойств. Когда речь идет о детях, мы считаем, что произнесение («продуцирование») ребенком слова включает и понимание его смысла. Однако не исключено, что в основе способности произносить и понимать слова могут лежать разные когнитивные процессы, которые могут, по крайней мере у обезьян, развиваться по отдельности. Поскольку все исследователи видели, что обезьяны довольно легко создают свои «словари» посредством запоминания отдельных знаков, на первых порах они мало задумывались о том, что эти знаки могут значить для обезьян, — казалось само собой разумеющимся, что обезьяны, как и дети, «произнося слова», понимают и их значение. Предполагалось, что когда обезьяны запоминают «слово» языка-посредника, они формируют такое же мысленное представление о классе связанных с ним предметов и явлений, как и дети, когда они учатся говорить. Возникал вопрос, насколько это допущение верно, и в частности, понимают ли обезьяны, что знак может соответствовать объекту, который отсутствует, и может заменять этот объект в широком диапазоне коммуникативных ситуаций.

У Сэвидж-Рамбо возникли сомнения, обладают ли «слова», которыми пользовались Уошо, или Лана, или какая-нибудь еще из известных ей «говорящих» обезьян, полным спектром этих признаков. Она предположила, что до сих пор исследователи завышали реальные возможности обезьян и что это требовало специального анализа. Обезьяны правильно истолковывали подаваемые им знаки только в однозначном контексте, т. е. когда сама ситуация подсказывала, о каком объекте или действии идет речь, но не всегда могли это сделать, если ситуация оказывалась не столь простой. В результате сложность коммуникации у этих обезьян была не выше, чем при общении шимпанзе, не обучавшихся амслену, с помощью их естественного языка. Это недостаточно полное понимание слов у обученных языку обезьян Сэвидж-Рамбо считала более серьезным поводом для критики (а главное, для дальнейшего анализа), чем отсутствие способности у обезьян следовать синтаксису, на которой настаивал Г. Террес. Понимание слов как адресантом, так и адресатом является в языке основным, и двусторонняя коммуникация, в которой отсутствует понимание, — это еще не язык, даже если она обладает какими-то другими его атрибутами.

Сэвидж-Рамбо привлекла внимание и к тому, что, как правило, шимпанзе подают знаки, когда видят предметы, которые они затем получают в награду. В то же время знак можно считать символом, только если он употребляется и в отсутствие обозначаемых предметов, без связи с подкреплением и в разных контекстах. Это и стало одной из первых задач ее исследований, поскольку она считала, что из ранних работ не было ясно, насколько такое использование символов доступно шимпанзе.

Известно также, что начинающие говорить дети произносят слова ради самих слов или для привлечения внимания окружающих к интересующим их вещам, не только в качестве просьбы, но и просто для называния, наименования окружающих предметов. Сэвидж-Рамбо предположила, что эти различия обусловлены тем, что у детей слова усваиваются не столько в результате целенаправленного обучения, сколько непроизвольно, в самых разных ситуациях и потому им соответствуют более или менее отвлеченные внутренние представления, а не простые условно-рефлекторные связи.

Эти критические соображения несомненно были обоснованными, хотя из приведенного в предыдущих главах материала следует, что истина все-таки находится где-то посредине. С нашей точки зрения ряд упомянутых выше фактов свидетельствует, что обезьяны-первопроходцы во многих случаях пользовались знаками именно как символами. Как мы помним, они могли переносить их на новые объекты той же или даже другой категории и модальности, в ряде случаев спонтанно употреблять их в совершенно новых ситуациях и сообщать об отсутствующих предметах. Характерно, что такие способности проявлялись, так сказать, «сверх программы», потому что сама система обучения языку этого не предусматривала. Она базировалась на образовании связи между отдельными знаками и соответствующими им объектами, которые находились в поле зрения и тут же предоставлялись в качестве подкрепления.

В качестве теоретической основы планируемых экспериментов Сэвидж-Рамбо использовала классические представления. Согласно этим представлениям, (1) произвольному стимулу — символу, который может употребляться вместо реального объекта, события, человека, действия или взаимоотношений, соответствуют (2) обобщенные и накопленные в памяти знания о действиях, объектах и взаимоотношениях, связанных с этим символом. Она сделала акцент на том, что (3) язык человека обеспечивает преднамеренное использование этого символа для передачи информации другому индивидууму, который (4) имеет аналогичный опыт жизни в реальном мире и владеет той же системой символов, причем адресат должен быть способен к адекватной расшифровке символа и к ответу на него. Благодаря соблюдению этих условий адресат может представить себе предмет (событие), отделенное во времени и в пространстве.

Только при соблюдении всех этих четырех условий «слово» языка-посредника можно рассматривать как истинное слово, как истинный символ. С нашей точки зрения, выполнение первых двух условий в достаточной степени было показано уже при работе с амслен-говорящими обезьянами. Относительно же двух последних имелись лишь эпизодические наблюдения, и они действительно нуждались в систематическом изучении. Последовательную и тщательную проверку этих положений Сэвидж-Рамбо проводила почти четверть века во многих сериях экспериментов на разных обезьянах.

«Проект Шерман и Остин»

Возможность начать такие эксперименты представилась в 1974 году, когда Д. Рамбо пригласил С. Сэвидж-Рамбо работать под его руководством. Он сделал это несмотря на то, что знал о ее скептическом отношении к завышенным оценкам достижений шимпанзе в овладении амсленом, которое распространялось и на его собственные опыты с Ланой. Работа по «Проекту ЛАНА» к тому времени была в основном завершена, и д-р Рамбо переключился на исследование когнитивных способностей шимпанзе, не связанных непосредственно с освоением языка, но проясняющих психофизиологические механизмы этого явления. В этих работах Лана еще раз продемонстрировала наличие у шимпанзе символического мышления — освоила начальные формы счета и пользовалась цифрами как числительными.