Йагиня. Тайный Дар - Диана Хант

дуботолкие»* (* Дуботолк (Дроволом) — дурак, елдыга — бранчливый (простонародное)). И что ежели у нас своего ума нету и отродясь не бывало, и своих жизней нам не жалко, то пощадили бы его безвинно готовящуюся отойти в Навь молодую душу. Увидев, что ни оскорбления, ни угрозы, ни мольбы на нас не действуют, Данька забрался в свою корзиночку и крышечкой ее закрыл, чтобы «глаза мои вас дураков не видели». Что на такое скажешь?

Я отчаянно храбрилась и через силу улыбалась чародею, а тот снисходительно поглядывал на меня, мол, и не из таких приключений сухими из воды выходили.

Сударь Лиодор попробовал было отвлечь меня от тяжких раздумий своими глупостями – мол, как я хороша в этом дорожном платье, и цвет мне как к лицу, и перчатки подчеркивают изящество запястий, но когда он дошел до хрупких, словно из мрамора выточенных светлыми ангелами щиколоток в дорожных башмачках в тон платью, я не выдержала, и держа перед собой на вытянутой руке заговор, хмуро пообещала:

- Навек лысым оставлю!

Судя по тому, что чародей поперхнулся и замолчал, подействовало. Ну, что-то там пробурчал себе под нос о современных эмансипированных барышнях, которые и комплиментов-то толком слушать не умеют, и все. Но, главное, что замолчал. Потому что нервировал знатно.

- Данечка, - пропела я, положив руку на корзиночку с бесенком.

В ответ корзиночку изнутри лягнули задней лапкой, и ничего не ответили.

- Данечка, - повторила я попытку вызвать коловертыша на разговор.

- Ты такой умный, все знаешь, - начала я разливаться соловьем, чем привела в движение брови сидящего напротив чародея.

- Такой красивый, сильный, ответственный, - продолжала я, поскольку из корзиночки лягаться перестали, стало быть, внимательно меня слушали.

- Дань, ты самый большой умница, из всех коловертышей, которых мне доводилось встретить, - пела я.

О том, что он был всего лишь третий коловертыш в моей жизни, и что первым был совсем древний, почти выживший из ума дедушка, который состоял раньше помощником в доме Берегинь, а после почивал на печке, пожиная плоды прежних заслуг, а вторым был маленький несмышленыш, которого Берегини же взяли в Дом на вакантное место, еще не вошедший в силу и возраст, я благоразумно умолчала.

- Данечка, - опять протянула я, и тут крышка приподнялась, и на меня с недоверием уставилась кошачья усатая морда с заячьими ушками.

- Ты такой умный, - начала я бессовестно повторяться.

- Да что надо-то? – добродушно спросил бесенок, вылезая целиком.

- Расскажи о графе де Менферском, - попросила я. - Только не ругайся, мы итак поняли, что совершили большую ошибку, не посоветовавшись с тобой, - торжественно соврала я и пнула попытавшегося было возмутиться мага, исподтишка показывая ему кулак. И нечего строить мне такое лицо – мы оба впервые в это графство едем, а коловертыш, похоже, что-то знает, раз так ругался. И что, что он постоянно ругается? На этот раз больше ругался. Нет, я не боюсь вовсе, но надо же приготовиться к тому, что нас ждет.

Коловертыш задумчиво слушал нашу перепалку, переводя взгляд с одного на другого и нарочито устало вздыхал.

Правда, как показала практика, нас с магом пронять этим было трудно. Наконец все же маг признал мою правоту и попросил бесенка «поведать нам истину». На что Данька демонстративно отвернулся, скорчил сердитую мордочку, но все-таки соизволил ответить.

- Графа этого, де Менферского, у себя же на земле не иначе, как Синяя Борода кличут.

- Что же, у него было семь жен и все умерли? – не пытаясь даже скрыть свой сарказм, осведомился маг.

- Семь – не семь, а трое точно были, - заявил бесенок.

- И все трое погибли? – уточнила я.

- Погибли, говорят, да не совсем, - ответил Данька, - Говорят, в упыриц они превратились. Их, всех троих, граф в своих подземельях на цепях держит, да только цепи эти сдерживают их только днем, - тут бесенок сделал особо таинственную мордочку. - А ночью пьют они кровушку-то у детей малых да дев невинных, - коловертыш выразительно посмотрел на меня, а потом решил добавить: - Правда, когда некого больше кушать, они никем не брезгуют, даже заезжими чародеями! – и он победоносно посмотрел на оборотня.

Сударь Лиодор нахмурился:

- То, что ты описываешь, Данила, никак под классификацию упырей не попадает. Не может быть такого, чтобы упырь круглые сутки напролет мог кровь хлестать. Упыри днем в могилах спят, а ночью на охоту выходят, и кровь они пьют – и у людей, и у животных.

Мне от этих всех описаний стало не по себе.

- А упыри эти, - я беспомощно посмотрела на мага и коловертыша, - Как появляются?

И в ответ на их снисходительное переглядывание пробурчала:

- И нечего так на меня смотреть, я – дарующая жизнь, а не боевая магиня. Мне это знание было ни к чему. А про себя расстроилась даже от того, что дожила до девятнадцати лет* и понятия до сих пор не имею, откуда упыри берутся. (* совершеннолетие у Йагинь из-за продолжительности жизни и груза ответственности считается наступившим в двадцать один год, а не в шестнадцать, как у людей, и не в сто шестнадцать, как у Дивьих Людей)

Маг так тепло-тепло на меня посмотрел, как на несмышленыша, а коловертыш глаза демонстративно закатил – мол, сколько можно-то, но все-таки ответа я дождалась:

- В упырей, а в данном случае в упыриц, превращаются маги и колдуны, умершие особенной смертью.

Сударь Лиодор вздохнул:

- Сомневаюсь я, чтобы все три жены графа де Менферского при жизни обладали магическими способностями. Это, в конце концов, нонсенс, слишком большая редкость, - пояснил он фыркнувшему коловертышу.

- А какой особенной смертью должна умереть магиня, чтобы превратиться в упырицу? –