Жернова истории 4 (СИ) - Андрей Колганов

На детей взяли отдельные места, чтобы иметь полное купе за собой. А необходимость пользоваться общим умывальником как-нибудь переживем…

И вот окончены все ритуалы расставания, поезд несильным рывком, лязгая сцепками, трогается с места, и за окном, покрытом стекающими вниз каплями дождя, медленно ползет назад перрон с провожавшими нас моим тестем и Лазарем Шацкиным. Диванчик под нами начинает едва заметно покачиваться – колесные тележки спальных вагонов международного сообщения снабжены тройным рессорным подвешиванием системы Русского-Балтийского завода (не уступающей пульмановской), что обеспечивает необходимую плавность хода. Это мне еще в первой командировке старый проводник поведал…

Дети, поначалу немного пришибленные совершенно незнакомой обстановкой, не очень-то долго сидят смирно и молча. Первым осваивается Лёнька. Поскольку оконное стекло, залитое дождем, не слишком располагает к рассматриванию проплывающих мимо скудно освещенных московских окраин, его внимание переключается на незнакомую обстановку купе. Он энергично вертит головой во все стороны, сначала несмело пробует ладошкой крахмальный пододеяльник, на котором восседает, затем уже более смело скребет ногтями бархат диванной спинки. Собираюсь уже было сделать ему замечание, как сынишка ухватывает взглядом лесенку, притороченную к торцевой стенке купе возле двери.

– А лестница зачем? – немедленно вырывается у него вопрос.

– Чтобы на верхнюю полку залезать, – опережая меня, отвечает Лида. Надюшка по-прежнему сидит, прижавшись к ней, и пока не проявляет никакой активности, но во взгляде ее глазёнок уже начало пробиваться любопытство.

– А можно мне наверх? – не раздумывая долго, просится Лёнька.

– А зачем?

Этот вопрос на какое-то время ставит его в тупик. Но очень ненадолго.

– Интересно! – с некоторым даже вызовом заявляет сын.

Конечно, интересно. Сам такой был. Мог из интереса на пару с сестрой чуть не всё купе перевернуть. Но сына надо приучать к дисциплине, да и за сестрой ему не мешает приглядывать – в непростую командировку едем. Очень непростую!

– Понятно дело, – покладисто соглашаюсь с ним. – Вместе и полезем. Но не сейчас.

– Почему? – уже с ноткой обиды тянет Лёнька.

– Говорено ведь с тобой на эту тему. Неужто забыл? – снова включается в разговор жена. – Потому что ты сын советского дипломата, который едет в капиталистический мир. И там твое неумеренное любопытство может всем нам очень дорого обойтись. Учись сдерживать свои хотелки!

Сынишка насупился и замолчал. В этот момент звук движения состава изменился, и за окном замелькали фермы металлического моста через Москву-реку. Лёнька, несмотря на плохую видимость, прильнул к окну, стремглав метнувшись на мою сторону купе и протиснувшись между мною и столиком. Однако этого зрелища хватило меньше, чем на минуту-другую. Мост и река остались позади, вокруг потянулся едва различимый в темноте сельский пейзаж Филей.

Любопытство маленького исследователя вновь обратилось внутрь вагона. Сначала Лёнька обнаружил выключатель плафона-ночника, несколько раз щелкнул им, и, с разочарованием убедившись, что ничего не происходит, снова принялся задавать вопросы:

– А тут ведь лампочка должна гореть, да? А почему она не горит?

– Потому что ночник включится только тогда, когда погасим верхний плафон, – едва успеваю закончить свое пояснение, как мой маленький исследователь нашаривает глазами выключатель на стене, стремительно протягивает руку – и свет в купе гаснет. Впрочем, не совсем: маленькая тусклая лампочка под потолком продолжает светиться. Этого света достаточно, чтобы Лёнька снова нашарил выключатель ночника и защелкал им, с удовлетворением наблюдая, как, повинуясь одному движению пальца, то вспыхивает, то гаснет лампочка.

– Побаловался – и хватит! – решительно заявляю ему, восстанавливая освещение в купе.

Лишившись на какое-то время занятия для рук, сынишка обращается к материям теоретического свойства.

– Папа! А почему, когда мы садились в поезд, в купе горела одна только маленькая лампочка, ну, вот как только то? А когда поехали, зажегся яркий свет?

– Потому что, когда поезд стоит, освещение питается от специальных аккумуляторов, в которых запасено электричество, – пускаюсь в объяснения. – Запас этот не слишком большой, поэтому и включается только слабенькая лампочка. Когда же поезд трогается, электричество поступает от генераторов, которые крутятся от вращающихся колес. И вырабатываемого ими электричества хватает уже и на яркое освещение. Вот проводник у себя и переключает свет с питания от аккумуляторов на питание от генераторов. А еще он отключает освещение, когда становится светло, и потом снова включает его – на ночь, или если поезд в тоннель заходит, – закругляю свою лекцию.

– А мы через тоннель поедем? – немедленно следует очередной вопрос.

Я уже чуть не ляпнул «да», но потом вовремя спохватился. Мы же не в Кёнигсберг едем, а в Берлин, и, значит, тоннель у Каунаса проезжать не будем. Там сейчас литовская столица, а Вильнюс–Вильно у поляков… Но сын не дает моим мыслям скользнуть в дебри современной мировой политики, добравшись до ручки двери и настойчиво пытаясь распахнуть вход в купе. Вот тут надо вмешаться, но не с целью пресечь, а с целью объяснить, как это правильно делать.

Надо ведь еще и вагонным туалетом, и умывальником научить пользоваться. «А в коридоре ему на глаза попадется стоп-кран» – ударяет мне в голову шальная мысль. Да, нелегкое это дело – путешествовать в поезде с семьей!

Глава 12

Цель – Женева

Под стук вагонных колес заснули мы все довольно быстро. Дети – на нижних полках, мы с женой – на верхних. Проснулся я, по вагонному обыкновению, довольно (для себя) рано – с первым лучом утреннего солнца, пробившимся сквозь щелку в шторах. Все ещё спали, и потому решаю никого пока не будить (до Минска, тем более – до Негорелого, еще полно времени). Лежу, и обдумываю непростые нюансы разговоров, состоявшихся накануне отъезда…

Орджоникидзе только перед самым расставанием поведал мне, что накануне Сентябрьского Пленума ЦК состоялось совместное заседание Политбюро и Секретариата ЦК ВКП(б), на котором, помимо множества других вопросов, решалась и моя дальнейшая судьба. Оказывается, по словам Георгия Константиновича, мой вопрос докладывал секретарь ЦК Каганович.

– Понимаешь, – горячился мой непосредственный начальник, – он тебя предлагал из ЦК исключить, и заслать в Прагу, третьим секретарем полпредства, отвечать за административное обеспечение аппарата Коминтерна! Командировки там всякие, штаты персонала утрясать и прочее. Это тебя-то! – «товарищ Серго» смачно выругался, чего на моей памяти не было ещё ни разу, и, явно разволновавшись, продолжил:

– Я им прямо криком кричу: не отдам Осецкого, у меня на нем половина пятилетки держится! А они только ехидничают: нам, мол, ни к чему такой, который только половинку может держать, нам всю пятилетку обеспечить нужно! – он махнул рукой, потом помолчал, понемногу остывая. – Хорошо хоть, что против твоего назначения в Прагу на дыбы встал Осип Пятницкий.

Это мне было вполне понятно. Пятницкий в Секретариате как раз курировал дела Коминтерна, и слыл за ярого противника единого фронта с социал-демократами. А тут в самое гнездо Коминтерна, в Прагу, собираются заслать Осецкого, который известен как, напротив, горячий поклонник тактики единого фронта. И зачем ему такая заноза?

– Но отстоять мне тебя все равно не удалось. Не в Прагу заслали, так в Женеву. Этот жук, Литвинов, подсуетился. Наглый такой – когда вопрос, по которому его пригласили, утрясли, он из кабинета не ушел, а остался сидеть, как будто в полном праве! Нет, каков наглец! Каков наглец! – повторился он. Негодование Георгия Константиновича объяснялось просто: на заседания Политбюро лица, не входившие в число его членов или кандидатов, приглашались строго на обсуждение только своего вопроса. А Литвинов ведь пока не был даже членом ЦК.

Вот только зачем я ему понадобился в Женеве? Никакие близкие отношения, ни деловые, ни личные, нас не связывали. Разве что в качестве «темной лошадки»? Возможно, навязываемые ему кандидатуры на этот пост он брать не хотел, а чисто своего протащить вопреки политическим тяжеловесам из Политбюро– влияния не хватало. Вот и решил сыграть: ни вашим, ни нашим. И с расчетом на то, что любви у меня к товарищам из партийных верхов вряд ли будет много. Но, с другой стороны, если бы в Политбюро этот ход не вызвал одобрения – чьего именно, кстати? – то шиш бы Литвинов меня заполучил. Не Сам ли провернул этот ход?

Другой примечательный момент всплыл в разговоре с Трилиссером. Михаил Абрамович как бы между прочим заметил:

– И еще порекомендую вам установить хорошие отношения с Марселем Розенбергом.