Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

едет в Францию, на фестиваль советского кино. Саломея, наверняка, представилась ей преподавателем иностранных языков, по ее легенде… – актриса могла всего лишь заниматься французским, но Эйтингона что-то беспокоило:

– Я знаю Саломею, она все делает для своей выгоды. Понять бы еще, что это за выгода… – на него повеяло холодным ландышем, мягкая рука коснулась его ладони:

– Рада с вами познакомиться, – Лада стояла у открытой двери такси, – не стесняйтесь, звоните, если соберетесь в театр… – Эйтингон знал, что телефон в комнате не прослушивается:

– Если бы и прослушивался, я всегда отговорюсь оперативной необходимостью. Все только ради того, чтобы узнать о намерениях Саломеи… – катушки магнитофона крутились, он снял с головы наушники:

– Ничего нового я сегодня не узнаю, его светлость осторожный человек… – посидев немного, он поднял телефонную трубку:

– Ее вообще может не быть дома, – уговаривал себя Эйтингон, – я звоню наудачу… – услышав низкий, хрипловатый голос, он едва справился с собой:

– Лада Михайловна, это ваш новый знакомый. Я сажал вас в такси, на улице Горького… – до него донесся легкий вздох:

– Я вас узнала. Ваши тюльпаны распустились, Леонид Александрович, зря вы волновались… – Эйтингон купил ей еще сомкнутые бутоны, – я сейчас любуюсь букетом… – Эйтингон откашлялся:

– Лада Михайловна, если вы не шутили насчет «Современника»… – она серьезно отозвалась:

– Я никогда не шучу насчет театра. Вы освободились, а говорили, что заняты… – Эйтингон помолчал: «Нет, Лада Михайловна, не занят. Я теперь вольный человек».

В камере часов не полагалось. Джон измерял время по шагам охраны в коридоре, громыханию двери, по скрипу тележки, со стальными судками. Он много слышал от кузенов о порядках в советских тюрьмах, о содержании в крепости Кольдиц и немецких концлагерях. Медленно отсчитывая секунды, он ждал, пока боец отойдет от зарешеченного окошечка:

– Опять мне нужна пересменка, – герцог не двигался, – только теперь не для этого. Суханово нельзя сравнивать со внутренней тюрьмой на Лубянке или Дорой-Миттельбау. Порядки здесь более мягкие… – как и в Бутырке, днем разрешалось сидеть и даже лежать на койках. Паек привозили не в общем ведре, а разложенным по порциям. Баландой в Суханово и не пахло. В обеденной куриной лапше даже попадались куски мяса:

– Что мне очень пригодилось, – герцог не разжимал ладонь, – осталось только не торопиться… – выслушивая исповедь нового сокамерника, он хорошо изучил беленые стены комнаты:

– Я на них много раз смотрел, но теперь мне нужно понять, как именно встать… – Джон был уверен, что в вентиляционное отверстие всадили не только жучки, но и фотокамеры:

– Оптика сейчас отлично справляется с ночными съемками. Мы сами используем такую аппаратуру на Набережной… – Джон понял, что никогда больше не сможет вернуться к работе:

– Если я отсюда выберусь, – поправил он себя, – а выбраться надо. Меня ждут дети, у меня есть семья, то есть еще будет… – он улыбнулся, – ее Величество не любит менять свои решения. Придется делать протезы, – он провел языком по корням выбитых зубов, – но у Авраама вообще все зубы вставные, а покойной Эстер это нисколько не мешало. Не вернусь к работе, так не вернусь…

Он лежал на боку, такое здесь тоже разрешалось:

– Марта отлично справляется. Буду возить Полину в школу, разбирать семейный архив, консультировать частным образом. Если с ней… – он суеверно избегал называть сестру ее величества по имени, – все сложится, мы тихо обвенчаемся. Я, наверное, вдовец… – это Джону еще предстояло выяснить, – лишняя помпа и Вестминстерский собор ни к чему. Все можно сделать в виндзорской часовне…

Кроме мисочки борща, на обед они получили по кусочку котлеты, с ароматным пюре и тонкой долькой соленого огурца. Хлеба, правда, в Суханово давали от пуза, как выражался Волк:

– Сахара в чай они тоже не жалеют… – по расчетам Джона, до пересменки оставалось четверть часа. Вечером он прикинул, как именно ему надо встать:

– Но вряд ли они просматривают пленку круглые сутки, – подумал Джон, – поднялся и поднялся. Может быть, у сокамерника случился кошмар, я его успокаиваю… – судя по рассказам так называемого зэка Князева, кошмар для него был делом обычным. По мнению Джона, Лубянка перестаралась с пафосом и трагизмом:

– Сценарий для гражданина Князева писал лично Кепка, – понял герцог, – Констанца рассказывала о его пристрастии к викторианским романам. Аристократ, то есть советский аристократ, прозябающий в детдоме… – по словам Саши, как называл себя внук Горского, он вырос в неведении о родителях:

– Кто мой отец, я и сейчас не знаю, – парень всхлипнул, – но мне сказали, что моя мать летчица, героиня, погибшая в борьбе с нацизмом… – ко времени реабилитации Горского, два года назад, Саша обретался в детской колонии, куда подросток попал за кражу:

– Я им не нужен, – горько сказал парень, махнув на дверь, – для чего Горскому внук уголовник? Они даже не разрешили мне взять фамилию деда. Не хотят, чтобы я позорил память соратника Ленина… – о своем происхождении Саша узнал случайно, подслушав разговор начальника колонии с воспитателем отряда. Джон исподтишка разглядывал красивое, несмотря на побои, лицо парня:

– Он похож на Мэтью. И на вице-президента Вулфа, шрам у него на щеке такой же. Он был на перевале, к гадалке не ходи… – Джон не помнил, кто в него стрелял, однако у мальчика он заметил темный, горный загар:

– Даже под его синяками видно. Насчет ожогов на спине, он врет, как сивый мерин… – якобы Князев объяснил ожоги пытками, – значит, кроме лавины, случился и пожар… – Джон беспокоился за Волка и племянницу:

– Племянница, – вздохнул он, – мы с Максимом все-таки породнились. Мария сойдется с Густи, они ровесницы. Она начнет учиться, получит диплом, займется конным спортом… – герцог подумал о сестре:

– Тони подростком из седла не вылезала, а потом пересела за руль. Надо Полину научить водить. Тони учил покойный папа… – он вспоминал розарий в замке, смех детей, плеск воды в тихой речушке:

– Возьмем к себе ребятишек на лето, – решил Джон, – все подрастают, но малышня еще остается малышней. У Адели и Генрика вряд ли скоро появится потомство, у них карьера. Но Густи выйдет замуж, парни Марты и Волка женятся. Я стану дядей Джоном, как папа. Хотя, может быть, у нас будут еще дети, мне пошел только пятый десяток…

Он напомнил себе, что надо поинтересоваться у парня судьбой Констанцы. Джон, правда, не ожидал, что Кепка поделился с юнцом государственными секретами СССР:

– Ему навешали лапши на уши, рассказали, что Мэтью и его мать любили друг друга, что Мэтью герой. Наверняка, Кепка скрыл от парня, что его отец американец, как скрывал Горский правду о себе. Но, тем не менее, надо спросить. Сейчас и спрошу… – охранники переговаривались вполголоса, но Джон все разобрал:

– Пересменка. Жучки шепот не запишут, можно не волноваться… – темная тень легко взметнулась с койки. Вытащив на свет куриную кость, Джон наклонился над спящим парнем. Длинные ресницы дрогнули, он поворочался:

– Что такое… – пробормотал фальшивый Князев.

Саша почувствовал прикосновение чего-то острого:

– Тихо, – потребовал холодный голос, с металлическим акцентом, – иначе я тебе глаза вырву, падла… – Джон неслышно выматерился, – хватит тискать романы, как говорят на зоне, где ты никогда не бывал. Говори правду, внук Горского… – кость чиркнула по веку, Саша дернулся:

– Я говорил правду… – в полутьме глаза 880 опасно засверкали:

– Меня расстреляют, но не раньше, чем ты ослепнешь, понял… – Саша закивал: «Хорошо. Да».

Передачи в институте Сербского принимали на заднем дворе здания, в обшарпанной пристройке, заодно служащей и дворницкой. Комнату не снабдили лавками. Очередь топталась в пыльном коридоре, по соседству с лопатами, кирками и метлами. Курить здесь не разрешали, из стылого предбанника тянуло дешевым табаком.

Соседка Фаины, морщинистая дама, поджала губы:

– Двери закрывайте, не май месяц на дворе… – Фаина скрыла улыбку:

– В мае родится мальчик или девочка… – об имени они с Лейзером, согласно традиции, не заговаривали, – брат или сестра Исааку. То есть названые брат и сестра, мы все расскажем мальчику, когда он подрастет… – в метрике, выданной в Барнауле, ребенка записали Бергером: