Когда приходит Рождество - Эндрю Клейвен

И теперь он чувствовал себя печальным и ужасно одиноким. Он почти ощущал, что сам обнимает эту женщину и ребенка, что это его руки, а не Блэйка, что они любят его. Мужчина, женщина, ребенок. Если разобраться, это же элементарная вещь. И все остальное в мире просто проходит мимо них. Как и Уинтер.

Именно в таком состоянии – в эмоциональном одиночестве, отчужденности и отрешенности от таких элементарных вещей – Уинтер и принял решение. В этот момент он понял, что не хочет ничему верить, кроме той правды, которая свершилась здесь. Никакому мнению, философии, интересам или традициям. Только тому, что происходит у него на глазах: мужчина, женщина, ребенок и правда. Наконец все стало понятно. И теперь он знал, что собирается делать дальше.

От размышлений его отвлек звук открывающихся дверей машины. Он взглянул на внедорожник и увидел, как оттуда вылезают двое мужчин. Они обошли машину и встали рядом. Между ними было меньше метра, оба были без шапок, как будто им все равно, что идет снег. Один из них – высокий, плотный, массивный белый мужчина с лохматой рыжей бородой. Второй также высокий, плотный и массивный, но черный мужчина с лохматой черной бородой. Уинтер не сомневался, что это были первоклассные военные машины для убийств. И они смотрели на него так – тут, вероятно, подошло бы слово “озлобленно”.

Трэвис Блэйк отошел от своей маленькой компании и направился к Уинтеру. Дженнифер все еще обнимала Лилу, гладила ее по волосам и что-то успокаивающе бормотала.

Блэйк подошел ближе. Уинтер встретил его взгляд. Уголок губ Блэйка дернулся вверх. Он кивнул в сторону двух мужчин.

– Не сомневаюсь, что они могли сделать за вас всю работу, – сказал Уинтер.

– Могли, – сказал Блэйк. Его слова ненадолго повисли в воздухе. Затем он добавил: – Но вы правы, Уинтер. Я не убийца.

– Я знаю.

Блэйк немного замешкался. Уинтер видел, как на его лице отражается внутренняя борьба. Затем он сказал:

– Дайте нам час форы, Уинтер. Это все, что мне нужно. – Уинтер заметил, что даже эта просьба нанесла удар по его гордости. Но он просил об этом ради женщины и ребенка. – Я сделал то, что мне пришлось сделать. Знаю, согласно закону, это убийство…

– А я не закон, Трэвис, – прервал его Уинтер. – Закону бы пришлось вас осудить. А я не буду. Вы расправились с шантажистом, который изнасиловал вашу девушку. Я бы поступил с ним так же. Я бы убил его, а потом воскресил, чтобы снова убить. Я не собираюсь вас сдавать. Ни сейчас. Ни потом. Я никогда никому не расскажу об этом. Эта история закончится на мне.

Уинтер подставил лицо падающему снегу.

– В любом случае, – продолжал он, – сейчас Рождество. Убирайтесь отсюда. Я не буду вас останавливать. Счастливого пути!

Уинтер услышал, как разрыдалась Дженнифер Дин. Она подбежала к нему. Обвила его руками, прижимаясь к его лицу своим. Уинтер чувствовал ее слезы на своей щеке. Ему бы хотелось, чтобы она осталась стоять так подольше. Может, на всю жизнь.

– Да хранит вас Господь! – прошептала она.

Уинтер улыбнулся. Он не был уверен, что Господь может быть благосклонен к нему, но понимал, что, если Господь вообще есть, возможно, он с особым вниманием отнесется к молитвам Дженнифер Дин.

Когда она его отпустила, Блэйк протянул ему руку. Уинтер пожал ее.

– Позаботьтесь о них, Блэйк, – сказал он.

– Можете в этом не сомневаться, – сказал Трэвис.

Они больше не жали друг другу руки, но Уинтер медлил. Он даже не знал почему. В своем воображении он все еще чувствовал лицо Дженнифер, прижатое к его. Может, поэтому? Может, он не хотел, чтобы это ощущение исчезло? Уинтер улыбнулся Лиле, которая подняла на него округлившиеся глаза, при этом не отпуская ногу Дженнифер.

Затем он спросил Блэйка:

– Знаете, куда поедете?

Блэйк медленно кивнул.

– В другую страну, – ответил он. – Будем жить за границей.

Литератор Уинтер мягко выдохнул. Воздух на холоде превратился в пар.

– Что ж. Надеюсь, вы найдете то, что так ищете.

Сказав это, Уинтер приложил один палец к кепке, чтобы отсалютовать двум громилам, которые все ждали возможности расщепить его на атомы. Он обошел их, стараясь держаться как можно дальше, и обогнул “форд”, чтобы пройти к своему джипу. Он был рад наконец сесть за руль, спрятаться от холода.

Уинтер еще раз взглянул на них, когда отъехал и развернулся. Свет фар осветил три фигуры: ребенок цепляется за женщину, мужчина обнимает ее одной рукой за плечи, и на них – мужчину, женщину и ребенка – мягко падает снег, точно на фигурки в снежном шаре. В последний раз он представил себе, как она прижимается к нему щекой, и снова на него нахлынуло чувство одиночества – и не в последний раз.

Затем Уинтер развернулся и направился вниз по склону.

Эпилог

Я поехал к Шарлотте в канун Рождества. Поехал туда, где она жила все это время. Сперва я позвонил Мие, чтобы узнать адрес. Грустный у нас получился разговор. Мия уже старая. Говорит бессвязно, предается воспоминаниям. Ее сестра прикована к постели. Альберт умер. Думаю, он спился до смерти.

А Шарлотта – она говорит, что Шарлотта ей так и не звонит. Последний свой адрес она дала ей шесть лет назад. Все та же Индиана. Все тот же городок – точнее, студенческий городок. Она сказала, что злобный тролль Эдди уже не с ней, но вообще она не совсем в этом уверена.

И вот я поехал туда. Как я и сказал, был канун Рождества. В городе все равно никого нет. И мне больше некуда пойти.

Я приехал где-то в пять вечера. Денек был мрачный, сумерки уже сильно сгущались. На заснеженные улицы падал легкий снег. Я приехал по адресу. Милый район. И домик славный – такой аккуратный кирпичный домишко с большой лужайкой и множеством деревьев вокруг. Через несколько домов отсюда детишки лепят снеговика. Такой мирный семейный район.

Я припарковался на улице и какое-то время просто смотрел на дом. Из-за того, что снаружи было темно, а внутри горел свет – еще и шторы не задернуты, – я мог заглянуть внутрь через панорамное окно. В гостиной стояла полутораметровая ель, вокруг висели гирлянды и украшения. В камине горел огонь. На каминной полке лежали зеленые ветви. С нее свисали рождественские чулки. Мерцали свечи. Потом я посмотрел в боковое окно справа: там, в обеденной, стоял длинный стол. Накрыт на восемь человек. Готов к семейному ужину.

Чуть позже я