Совпалыч - Виктор Солодчук

Левон высыпал из холщового мешка гору золотых и серебряных монет, а также ювелирные украшения. Некоторые из них выглядели очень древними.

— Неплохие сборы за неделю гастролей, если учесть что здесь меньше половины. Этот Ру хорошо на вас заработал в качестве антрепренера. Между прочим, прелюбопытнейший экземпляр — единственный на моей памяти китаец, который не любит чай. Что же, поздравляю — вы более чем состоятельный человек. Давайте-ка все положим в ваш футляр, он выглядит надежным.

Все еще слабо ориентируясь в реальности, я открыл цилиндр и ссыпал туда россыпь нечаянно образовавшегося богатства. Изнутри на стенках футляра искрились остатки белого порошка.

— Что это, Левон, как вы думаете?

— Вам лучше знать, — мой друг посмотрел на меня с легким подозрением. — Похоже на… — он провел пальцем по стенке и зачем-то стал втирать порошок себе в десну, — …на горчичные зерна. Да, точно, это они и есть. Одно время мне приходилось заниматься пряностями, поэтому можете не сомневаться.

— Но зачем они здесь?

— Знаете, горчичные зерна не так просты, как выглядят. Во-первых, это самые маленькие семена растений, известные современной ботанике. И еще позвольте напомнить вам известную притчу: если иметь веру с горчичное зерно и сказать горе: «Перейди отсюда туда», то она перейдет, и ничего не будет невозможного. Примечательно, что семена горчицы бывают двух сортов — белые и черные. Можно предположить, что и вера соответственно… хотя продолжать аналогию как-то боязно перед полетом.

Левон подал знак пилоту и самолет начал разгон по глади озера. Передавая друг другу флягу с портвейном, мы смотрели в иллюминатор на вершину Кундун и молчали. Я размышлял о том, что пересечение границы между сном и явью происходит тем проще, чем меньшим количеством вещей обладать в этот момент, и в этом смысле все границы одинаковы.

Не знаю, о чем тогда думал Левон, но похоже, ход его мыслей был направлен в ту же сторону. Прежде чем откинуться в кресле и уснуть, он задал мне вопрос, ответ на который я не могу найти до сих пор.

— Многие говорят, что жизнь это сон, — сказал мой друг, втыкая беруши и надевая на глаза шелковые шоры. — Некоторые, наоборот, утверждают, что сон — это жизнь, прочие не видят разницы между первыми и вторыми, но никто не знает — почему, если справить во сне малую нужду, просыпаешься мокрым, а когда снится, что утоляешь жажду, все равно встаешь с пересохшим горлом?

Глава 17

ООО «Генри». Мандарин Кондратьев. Первая любовь

Дымовая шашка наиболее эффективна в условиях густого тумана.

Бабушка колотила любимой тростью единственного внука, явившегося ни свет ни заря в огромную ее квартиру на Курской для консультации по вопросу чрезвычайной важности. Поводом для экзекуции явилась попытка Леопольда закурить сигарету возле аквариума с экзотическими лилиями, но истинная причина трепки заключалась совсем не в этом, о чем внук догадался не сразу, а лишь того, как физическое воздействие дополнилось словесным вразумлением:

— Сколько! Раз! Говорила! Тебе! Не обращаться! К Синичкину! — слова синхронизировались с ударами. Трижды прогулявшись по спине, трость лупила кожаный диван. — Ну почему ты у меня такой имбецил, Польдик?

Прикрывая на всякий случай ребра, внук впервые в жизни видел слезы в глазах бабушки Любы — легендарной разведчицы и живой легенды, заменившей Леопольду погибших родителей.

— Что ты натворил? — спросила она уже совершенно спокойным голосом.

Бабушка прожила долгую и непростую жизнь, основная часть которой прошла в атмосфере совершенной секретности. Заслуженная пенсионерка органов госбезопасности, она не имела друзей и родственников. Сын пошел по ее стопам и погиб в Афганистане вместе с женой, во время провальной спецоперации по спасению статуй Будды от религиозных фанатиков. Леопольд почти не помнил родителей, вместо них всегда была бабушка, всесильная и мудрая как сказочная королева. Ее звонков по телефону бывало достаточно, чтобы юного оболтуса отпускали из милиции, не отчисляли из института или не брали в армию. Стоило Леопольду лишь заикнуться о бабушке Любе, и каменные чиновники моментально теплели и закрывали глаза на мелкие и крупные нарушения в фирме, а криминальные авторитеты брали назад свои предложения, от которых еще только что было невозможно отказаться, и мгновенно исчезали. Бабушка была его отцом и матерью, его «крышей», главным советником и единственным другом.

…показалось, что в глазах Солнца русской словесности мелькнула завистливая тень одобрения

— Бабуля, я не понимаю, что будет плохого, если этот дом расселит спецназ? — осторожно сказал Леопольд. — Твой друг Синичкин сам не заинтересован в лишнем шуме и обещал прислать лучших из лучших.

— Генерал Синичкин мне не друг, а бывший коллега. И во вторых, ты кое-чего не знаешь, — бабушка налила внуку новую чашку чаю взамен попавшей под пристрелочный удар трости. — Ты встретился с капитаном Саблиным?

— Да, — внук принял от бабушки розетку с вареньем из белой черешни. — Он обещал все сделать тихо и быстро.

— Тогда хорошо, — улыбнулась бабушка. — Облажался генерал. Значит так. Звонишь сейчас Синичкину, и сообщаешь, что выходишь из темы с Варсонофьевским, потому что, к примеру, получил сотрясение мозга и тебя везут в клинику. Там подтвердят. Если хоть на букву отойдешь от текста, у тебя будет реальное сотрясение, понял?

— Бабуля, я все сделаю, только объясни, что случилось?

— Они обязательно встретятся, вот что! И тогда дело Синичкина не выгорит ни при каком раскладе.

— Кто встретится?

— Саблин и Харламов. Человек, которого ты видел в «Бесплатном сыре» и… — бабушка Люба закрыла лицо руками, — …и твой дед, Харламов Иван Иванович. Он не погиб шестьдесят лет назад. Прости, Польдик, я тебя обманывала. Теперь отправляйся на вокзал и закажи два билета на «Красную стрелу». Мы едем в Ленинград.

Соловьи — такие же птицы, как все остальные, со своими радостями и заботами, и поют они до тех пор, пока нет яиц. Тем удивительнее было жителям улицы Беговой слышать сейчас отчаянные трели последнего соловья — не нашедшего пару, не свившего гнездо, не вскормившего птенцов, лето красное пропевшего и достигшего в этом невиданного мастерства.

Граница Московского ипподрома, окруженная густым кольцом номенклатурных домов, гаражей и растительности, замерла в ожидании рассвета. Не прислушиваясь к переливам одинокой соловьиной трели, жокеи выводили на тренировку лошадей. Вот ахалтекинец Лавр, три года подряд берущий кубок Белокаменного дерби, вот стремительная Оговорка и бодрый Яволь, а вот и легендарная Первая Любовь, ко всеобщему восторгу часто приходящая последней.

В последнее время на ипподроме наблюдались удивительные и неприятные совпадения. Исключительно во время самых ответственных заездов, всегда на одном и том же месте фавориты шарахались в сторону, теряли драгоценные секунды и проигрывали темным середнячкам. Предчувствуя появление очередной комиссии, жокей дал Лавру шенкелей и прижался к лошадиной гриве. Парочка перешла с рыси на галоп и помчалась по песочной дорожке.

Вернувшись от Кузи и проспав всего несколько часов, Арсений отправился на новую работу. В бывших классах старой школы бурлила новая жизнь. По коридорам ходили мужчины в строгих костюмах, за приоткрытыми дверьми велись телефонные переговоры, скрипели факсы и катились по столам игровые кубики. Сделав несколько звонков и наткнувшись на непробиваемые секретарские заслоны, Романов вышел покурить. Место, отведенное для этой цели, находилось в уборной для старшеклассников.

— Ты первый день сегодня? — подошел к Романову улыбающийся бритый наголо крепыш, похожий на китайского бога. — Будем знакомы. Меня зовут Мандарин.

— Арсений, — пожал ему руку Романов. — А почему Мандарин?

— У нас здесь все по кличкам, — пояснило божество. — Школа все-таки. Если не по кличке, так по должности. Тогда я — руководитель департамента природоведения Кондратьев.

— Консультант по родной речи Романов, — представился Арсений.

— Быстро схватываешь, — похвалил Мандарин. — Вообще-то, здесь все намного проще, чем в обычном офисе. Корпоративная этика отсутствует, да и некорпоративная тоже. Одно слово — адские шахматы.

— Почему адские?

— Ну да, ты не в курсе еще, — усмехнулся Мандарин. — Узнаешь скоро, когда фигуру повезешь.

— Какую фигуру? — в памяти возникла обнаженная Кузя.

— Какую получится, — похоже, Мандарину нравилось одновременно давать разъяснения и нагонять туман. — Скоро узнаешь. Покажи свой кубик.