Тень над короной Франции - Александр Бушков

— Не всегда же тебе будет так везти, негодяй, как сегодня! — завопила Констанция, швыряя в него случайно оказавшимся на лестнице цветочным горшком.

Д'Артаньян вовремя уклонился, и горшок с грохотом разлетелся вдребезги, ударившись о дверь его квартиры. Она чуть приотворилась, и в щелочке показалось удивленное лицо Планше.

— Черт возьми, ты точно что-то замышляла! — вскричал д'Артаньян. — слава Венеции! Да здравствует Венеция!

И, не теряя времени, проскочил в дверь, вернее, протиснулся мимо остолбеневшего Планше. Оттолкнув замершего в изумлении слугу, побыстрее задвинул засов.

— Сударь… — пробормотал заспанный слуга, — вы что, поссорились с дамой? Я думал поначалу, когда поднялся тарарам, что это муж некстати вернулся, хотел бежать на помощь, но решил, что встревать как-то негоже, уж с одним-то замшелым галантерейщиком вы справитесь, это не поганец Бриквиль… А тут что-то другое…

Послышался глухой удар — это Констанция, вне себя от ярости, попыталась пробить стилетом внушительные доски толщиной в ладонь, что ей, разумеется, не удалось. Судя по звукам и донесшимся проклятиям, она лишь сломала стилет.

Планше покрутил головой:

— Этакого, сударь, я не видел даже у вас на службе… Что вы ей такое сделали, что она головой дверь прошибить пытается?

Д'Артаньян, чувствуя ужасную слабость, опустил руку со шпагой и, стоя посреди прихожей голый, словно Адам до грехопадения, устало распорядился:

— Планше, быстро принеси какую-нибудь одежду, пистолеты и мушкет. Придется нам с тобой до утра проторчать тут в карауле. Клянусь богом, нам нельзя глаз сомкнуть! Мало ли чего от нее можно ждать… Она сейчас на все способна…

— Неужели, сударь, это мадам Бонасье?

— Она самая, можешь не сомневаться. Только очень рассерженная, так что узнать мудрено…

— Насилу узнал, право, показалось даже, что сумасшедшая с улицы забежала, а то и ведьма в трубу порхнула… Что там меж вами случилось, сударь, простите на неуместном вопросе? Это ж уму непостижимо… Видывал я у нас в Ниме разозленных баб, но такого… Видывал мегеру с поленом, видывал с граблями и даже с вилами, но все равно далеко им было до мадам Констанции… Что ж такого случиться могло?

— Запомни, друг Планше, — наставительно сказал д'Артаньян, немного успокоенный тишиной за дверью. — Вот так вот и выглядит женщина, когда узнаешь ее по-настоящему страшную тайну… Ну, тащи одежду, пистолеты, берись за мушкет… У нас еще осталось анжуйское в погребце? Отлично, прежде всего неси бутылку, а вот стакана не надо, это лишнее…

Выхватив у слуги откупоренную бутылку, д'Артаньян поднес горлышко к губам и осушил единым духом. Опустился на стул, все еще намертво зажимая в руке шпагу. Его стала бить крупная дрожь, и одеваться пришлось с помощью Планше.

Слуга с бесстрастным видом принес и положил на стол пистолеты, разжег фитиль мушкета и выжидательно уставился на хозяина в ожидании дальнейших распоряжений.

— Вот что, — сказал гасконец решительно. — Мы с тобой не успели еще нажить уйму добра, если собрать все мои вещи, получится парочка узлов, не больше. Да еще шпаги со стены…

— Именно так, сударь, а у меня и того меньше, все в один узел войдет…

— Собирай вещи, — распорядился д'Артаньян. — Хорошо, что мы на первом этаже сейчас, будем выбираться через окно, благо за квартиру заплачено за месяц вперед и мы свободны от долгов…

— Сударь, вы не шутите?

— И в мыслях нет, — серьезно сказал д'Артаньян. — собирай вещи, выбрасываем узлы в окно и сами уходим тем же путем, уводим лошадей из конюшни… Лучше проторчать до утра на улице, рискуя, что нас примут за воров, чем оставаться под одной крышей с нашей любезной хозяйкой, когда она в столь дурном настроении.

— Но, сударь?

— Ты ее видел?

— Видел…

— Вот то-то. Собирай вещи, проворно!

— Сударь, я за вами готов в огонь и в воду, но объясните, наконец, что случилось…

— У нее клеймо на плече, — тихо сказал д'Артаньян. — Нет, не французское — венецианское. Вид у него такой, словно его наложили довольно давно тому — и обладательница долго и старательно пыталась его свести всякими притираниями… сейчас ей лет двадцать шесть… Она должна была натворить что-то серьезное, если ее заклеймили черт-те сколько лет назад… совсем молоденькой…

— Ваша правда, сударь, — вздохнул Планше. — За такие секреты и в самом деле могут глотку перерезать. Бегу укладываться… «ей просто некого послать за сообщниками, — размышлял д'Артаньян, подойдя к двери и чутко прислушиваясь. — А сама она вряд ли рискнет бегать в одиночку по ночным парижским улицам. Несомненно, что-то опасное замышлялось — но что? Она отослала прислугу, заранее принесла в спальню вино — значит, и слезы, и мнимое раскаяние, и просьбы о помощи… Все было притворством… Но не зарезать же в постели меня она собиралась? А почему бы и нет? Бывало и такое, даже в Библии написано… Но какова хрупкая кастелянша! То-то у нее плечи всегда были старательно прикрыты, даже тогда, в Лувре… Когда вернемся из Англии, обязательно расскажу все монсеньёру, он что-нибудь да посоветует, а главное, дознается, за что в Венеции клеймят молодых девиц…»

Глава четвертая Учтивые беседы в трактире «Кабанья голова»

— Надобно вам знать, сэр, — говорил трактирщик, удобно расположившийся на скамье напротив д'Артаньяна, — что поначалу этот прохвост не был никаким таким герцогом Бекингэмом. Он был попросту Джордж Вилльерс, младший сын дворянина из Лестершира, и не более того, — обыкновенный сопливый эсквайр без гроша в кармане. Явился он во дворец при покойном короле, разодетый по последней парижской моде на последние денежки, — фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Много при дворе бывало прохиндеев, сами понимаете, возле трона они вьются, как, простите на скверном сравнении, мухи вокруг известных куч, — но такой продувной бестии до него еще не видывали, это вам всякий скажет. Уж не знаю как, но он быстренько втерся в доверие к королю, начисто вытеснил старого фаворита, графа сомерсета, — и пошел в гору, и пошел, будто ему ведьмы ворожили, а то и сам сатана! Глядь — а он уж виконт! Оглянуться не успели — а он еще и маркиз! Проснулись утром — а он уже герцог Бекингэм, извольте любоваться! Верно вам говорю, душу не продавши нечистой силе, этак высоко не вскарабкаешься… Хвать — и он уж главный конюший двора, или, по новомодному титулуя, главный шталмейстер… Как будто чем плох старый чин — «конюший», деды-прадеды не глупее нас были, по старинке господ сановников именуя… Шталмейстер! Этак и меня, чего доброго, обзовут как-нибудь по-иностранному, как будто у меня от этого окорока сочнее станут и служанки проворнее! Глядь-поглядь — а этот новоиспеченный Бекингэм уже главный лорд Адмиралтейства, то бишь, говоря по-вашему, военно-морской министр! Ах ты, сопляк недоделанный! Ведь, чтобы дать ему место, выгнали в отставку доблестного господина главнокомандующего английским флотом, разгромившего испанскую Великую Армаду! А знаете, чем он себя на этом посту прославил, наш Вилльерс? Да исключительно одной-единственной подлой гнусностью! Когда его карету обступили матросы и стали просить задержанного жалованья, он велел похватать зачинщиков и тут же на воротах вздернуть…