Яд для королевы - Жюльетта Бенцони

— Понимаю. Но мне в этом видится вмешательство в сферу моих полномочий. Разве я не королева Испании, и разве эти девушки не у меня на службе? Король Франции не властвует в Испании, и я считаю оскорбительным его вмешательство в дела моего дома. Я отказываюсь удалять этих фрейлин от моего двора!— Мадам! Ваше королевское величество! Неужели вы хотите осложнений? Вы совершенно правы, утверждая, что французский государь не вправе устанавливать законы в доме испанского короля, но осмелюсь напомнить вам, что Его величество король Людовик XIV, если делает что-то, то имеет на это серьезные основания. Осмелюсь напомнить и другое: если Ваше величество воспротивится, то простое послание из французской королевской канцелярии без труда превратит просьбу французского короля в приказ короля испанского!

— Я знаю, что дядя никогда не действует без оснований. Вот эти основания я и хотела бы уяснить!

И вдруг Марии-Луизе пришла в голову важная мысль. Она обвела взглядом придворных дам, которые стояли кругом вдоль стен гостиной, где она принимала маркиза де Виллара и, понизив голос, спросила:

— Знаете ли вы что-нибудь о господине де Сен-Шамане?

— Ничего, ваше величество. Поскольку он не вернулся в Испанию, я полагаю, что он остался во Франции.

— А не могли бы вы получить о нем какие-нибудь известия? Мы знакомы с ним с самого детства.

— Если королева этого желает, то я сделаю все возможное, чтобы удовлетворить ее желание.

Первая статс-дама сделала шаг по направлению к ним, давая понять, что аудиенция близится к концу, и маркиз де Виллар принялся отвешивать положенные по этикету поклоны, после чего, пятясь, удалился.

Спустя несколько недель он был готов дать ответ на последний вопрос королевы: ни один человек не знал, что сталось с преданным влюбленным. Довольно долгое время он жил в Пале-Рояле, а потом исчез. Испарился. Осторожный маркиз сообщил королеве, что Сен-Шаман «удалился в свое поместье». Что, однако, не соответствовало действительности...

И вот наступило время двум молоденьким фрейлинам возвращаться во Францию. Прощание не обошлось без слез. Сесиль, круглая сирота с раннего детства, не имея другой родни, кроме старшего брата, который недавно женился, росла и воспитывалась вместе с Марией-Луизой. А Шарлотта за эти месяцы очень привязалась к королеве. Королева же с отъездом юных фрейлин лишалась последних искорок веселья, которые хоть иногда мерцали для нее при мрачном испанском дворе. Каждой из девушек она подарила по аграфу для корсажа — рубин, обрамленный мелкими жемчужинами, с тремя крупными грушевидными камнями внизу, в виде подвески.

— Вспоминайте обо мне всякий раз, когда будете их надевать, — сказала она, целуя своих девушек. — Я желаю от всего сердца, чтобы мы когда-нибудь снова увиделись.

Если девушки надеялись, что будут путешествовать самостоятельно, то напрасно. Маркиз де Виллар, предоставив им один из своих экипажей, который должен был доставить их в Сен-Жан-де-Люз, где их ждала специально подготовленная почтовая карета, назначил им сопровождающего, оказав и подобающую честь, и не оставив без присмотра. Эта роль выпала на долю старейшего советника посольства некоего Исидора Сенфуэн дю Бульуа, который направлялся во Францию получать наследство. Это был небольшого роста седой человечек лет шестидесяти, с внушительным носом и большим лягушачьим ртом, не пожелавший скрыть его с помощью бороды или усов. Весь в черном с головы до пят и в белейшем плоеном воротнике по старинной моде, он производил впечатление человека крайне набожного: на левой руке у него висели буксовые[42]четки, которые он постоянно перебирал, а правой он время от времени выуживал из обширного кармана молитвенник и погружался в сосредоточенное чтение, в результате чего неизбежно засыпал. Если бы не молитвы, которые он бормотал вполголоса, можно было бы подумать, что он вдобавок и немой, потому что, поздоровавшись со своими попутчицами вежливым поклоном утром и попрощавшись вечером, он больше не обращался к ним ни с единым словом ни в карете, ни за ужином, когда они останавливались ночевать в придорожных гостиницах. Не интересовали его и виды, открывающиеся из окна кареты, зато с самого начала путешествия он занял место в ее глубине на диванчике, разделив неразлучных подруг. Занять переднюю скамеечку, как требовало бы приличие и вежливость, он не мог, по его словам, во-первых, из-за больной спины, во-вторых, он считал, что просто не в состоянии был доставить никому неудобства по причине своей худобы, а, в-третьих, молодежь должна была уступить ему это место из уважения к его седым волосам. Волос, надо сказать, на его голове было меньше, чем перьев на шляпе: когда он, отвешивая поклон, снимал ее, неизбежно обнажался его голый череп. Позиция на диванчике весьма украсила путешествие старичка: девушки поддерживали его с двух сторон, и в его распоряжении всегда было одно или другое удобное плечико, на котором он мог завершить свою молитву.

Не стоит и говорить, что девушкам такой спутник доставлял мало радостей. В довершение всего, стояла удушающая жара, неожиданная для мая месяца, и подъем по горной дороге в зной был очень мучительным. Девушки только и мечтали, что о вечерней остановке в гостинице, когда они смогут наконец избавиться от своих платьев, помыться и как следует выспаться, растянувшись на постелях, даже если в комнате так же жарко, а матрасы как будто набиты персиковыми косточками. На заре они садились в карету, вновь пылила дорога, и путешествие продолжалось...

Через несколько дней пути путешественники добрались до Бидассоа, пограничной реки в краю басков, и, как только они пересекли границу — о, чудо из чудес! — на них обрушился настоящий потоп. Солнца не было и в помине, со всех сторон теснились темные тучи. Сенфуэн дю Бульуа приказал вдруг остановить карету и, к несказанному изумлению своих попутчиц, проворно выскочил из кареты, сбросил шляпу, встал на колени, коротко помолился, а потом, глядя на небо и воздев к нему руки, исполнил что-то вроде овернского бурре[43] с такой живостью, какую никак нельзя было в нем и заподозрить. Так же бодро он вернулся в карету, и девушки постарались отстраниться от него, чтобы он их не замочил своей мокрой одеждой. Но месье Сенфуэн дю Бульуа великодушно уселся на переднюю скамейку, больше того, он даже им улыбнулся!

— Одиннадцать лет! — проговорил он с непередаваемым чувством. — Одиннадцать лет в этой проклятой стране я ждал зимы и вспоминал снег. Но нет! Светило солнце! Всегда светило солнце! А я терпеть не могу солнце. Я очень плохо переношу жару!