Курс на юг - Борис Борисович Батыршин

«И как долго теперь от нас будет разить, как от бочки из-под гнилой селедки?..»

Но ничего не попишешь, безопасность важнее. Место оказалось удобным, с хорошо просматривающимися подходами. И, что немаловажно, снять его удалось за сущие гроши. Не то чтобы Остелецкий был ограничен в средствах, скорее наоборот, но слух о подозрительных личностях, готовых отсыпать серебряных песо по запросу за аренду укромного местечка, сразу же разойдется по окрестностям. И наверняка привлечет к группе нежелательное внимание. И ладно бы если одних только здешних бандитов…

– Господин старший лейтенант! Игнат Осадчий вернулся из города. Просится до вас с рапортом!

Вахтенный (порядки на базе завели флотские) окликнул его по-русски – лишних ушей тут не было. Остелецкий сложил газеты в стопку.

– Чего встал, зови! Послушаем, что у него там.

Унтер-офицер, ушедший в морские «пластуны» с клипера «Яхонт» и побывавший в каждом порту от Сингапура до Марселя, был отправлен на разведку. Испанского он не знал, зато владел «пиджином» – дикой смесью из английского, испанского и французского языков, на котором изъясняются моряки по всему миру. В свое время Игната по пьяной лавочке затащили на борт американского китобойца из Нантакета («зашанхаили», как называют такой метод вербовки), и два года он бороздил южные моря, пока однажды не встретил в одном порту русский корвет и не сбежал вплавь с опостылевшей американской посудины. Унтер при случае мог объясниться с матросом любой национальности, был хитер, сообразителен, хорошо знал повадки портового жулья. Лучшего лазутчика Остелецкий не смог бы найти при всем желании.

Доклад не занял много времени. В числе прочего Осадчий поведал, что в военной гавани разгружается британский пароход – на пирс с него спускают пушки, ящики и даже небольшую миноноску.

– Портовые власти, – рассказывал унтер, – видать, не поделили с военными, кто будет отвечать за ценный груз. Сам видел, как таможенный чиновник сцепился с офицером, и тот его чуть не по зубам хлестал. В результате и орудия, и ящики, и миноноска на деревянных козлах так и стоят на пирсе, и стоять, надо думать, будут до самого утра. Вот здесь, вашбродие, я на бумажке отметил…

Остелецкий развернул засаленный листок, на котором карандашом довольно толково была набросана схема порта. Жирный крестик отмечал нужный пирс.

– И что, даже часовых не выставили?

– Как можно! – прогудел унтер. – Стоят, конечно, но не англичане, а местные, которые чилийцы. Одно слово, вашбродь, что часовые: кто цигарку смолит, кто на ящики присел и баланду травит, а кто и вовсе в теньке прикорнул. У нас бы таким прописали ума в задние ворота! Так что не сомневайтесь, вашбродь: сейчас до ентого груза добраться – пустячное дело, и даже без ножиков обойдемся, без крови. И до ящиков доберемся, и до орудиев, и до миноноски. С ней сейчас возятся механики, заводскую смазку с механизмов снимают, то-се, но к вечеру, надо полагать, уйдут. И вот тогда самое время будет, вашбродие!

Остелецкий покачал головой. Идея была соблазнительной. Он представлял, какую ценность для чилийцев представляет английская военная помощь. Если и вправду пробраться на вожделенный пирс…

– Слышь, Игнат, ты в порту, часом, чугунных труб не приметил? Чтобы можно стянуть без особого шума?

– А то как же! – расплылся в довольной ухмылке Осадчий. – Вот туточки, вашбродие, за стенкой склада, лежат штабелем, перетянутые проволокой. И сторожа нет – приходи, бери!

– Зачем вам понадобились трубы, Вениамин Палыч? – удивился Серебренников.

– Про бомбочки-македонки когда-нибудь слышали? Балканские инсургенты нередко ладили их из обрезков чугунных труб. Вот и мы можем их наделать. Динамита у нас в достатке, осталось раздобыть трубы. А их, спасибо нашему унтеру, теперь есть где позаимствовать. Снаряжать бомбочки поручим юнкеру Лукину, это как раз по его части.

– Не понимаю… – нахмурился корнет. – Грузы на пирсе мы и динамитными патронами подорвать можем. Македонки – они же против живой силы, разве нет?

– Так и есть, юноша. И поверьте, они нам еще пригодятся именно в этом качестве. Но македонками мы займемся позже, когда разберемся с британским подарочком.

Он посмотрел на часы.

– Сейчас, господа, пять пополудни. Часиков около десяти двинемся. Как раз, как стемнеет, будем в порту. Не заблудишься, Осадчий?

– Как можно, вашбродие! – обиделся унтер. – Да я с закрытыми глазами…

– Вот и хорошо. А вы, корнет, пока прикиньте вместе с унтером, как нам эти трубы назад тащить. Весят-то они, надо думать, о-го-го!..

– А ящики, пушки, миноноска, наконец? Их-то когда?..

– Ночь длинная. Осадчий с Лукиным еще раз прикинут подходы к пирсу, как расставлены посты, где разместить подрывные заряды. А мы, как управимся с трубами, присоединимся к ним. После фейерверка, который мы там собираемся устроить, будет не до них.

III

Декабрь 1879 г.

Чили. Гавань Вальпараисо

Толчок был такой силы, что Греве скатился с постели. Широченной, двуспальной, заменявшей в их с Камиллой каюте судовую койку с низенькими поручнями, не дающими свалиться при качке. Но – какие поручни на супружеском ложе?

Снова громыхнуло. Палуба заходила ходуном, «Луиза-Мария» вздрогнула всеми своими тремя с половиной тысячами тонн водоизмещения.

Ночь – непроглядная, угольно-черная ночь Южного полушария – озарилась огненными языками. Причудливые изломанные отсветы заплясали на стенах каюты.

– Что происходит, Шарль, дорогой? Мне страшно!

Камилла сидела на постели, прижав к груди простыню – волосы растрепаны, голос испуганный. Барон вскочил, подтянул кальсоны и кинулся к иллюминатору. Взрывы сменились гулкой трескотней, словно рвались в печке револьверные патроны, брошенные туда малолетним проказником. Оранжево-дымный пузырь, набухающий за частоколом корабельных мачт, подсветился изнутри частыми вспышками.

Барон отошел от иллюминатора и зашарил по полу в поисках одежды – вчера вечером они не удосужились аккуратно развесить ее по спинкам кресел…

– Ну, что там происходит? На гавань напали? Да не молчи, что за ужасная манера!..

Похоже, отметил Греве про себя, дражайшая супруга постепенно приходит в себя. Вон, уже требует, возмущается…

Он кое-как натянул брюки, приладил на культю протез, накинул на голое тело китель. Уже на пороге обернулся к жене:

– Потерпи, Камилла, любовь моя, я скоро. И вот еще что…

За иллюминатором разгоралось зарево, озаряя каюту тревожными ярко-оранжевыми сполохами. Барон невольно залюбовался супругой – в этом освещении она походила то ли на принцессу, застигнутую врасплох в осажденном замке, то ли на ведьму, с удобствами устроившуюся на разложенном для нее костре. …Фу ты, и придет же такое в голову…

– Сейчас же одевайся и выходи на палубу, горничную свою тоже прихвати. И пошарь под постелью, там пробковые пояса, спасательные, возьми и