Царь нигилистов - Наталья Львовна Точильникова

первая половина, а Стивенсон с Конан Дойлем — совсем конец.

Задумался и написал:

«Англия:

Майн Рид „Всадник без головы“; Чарльз Дарвин „Происхождение видов“ (теория эволюции)».

С Германией было еще хуже.

И Саша написал:

«Германия:

Карл Маркс „Капитал“».

Подписался:

«Ваш верный сын Саша».

Перечитал список. Ну, вкусовщина, конечно. И ведь такой упертый либерал-западник, а любит он, однако ж, морс, квас, борщ и Федора Михайловича.

И положил сушиться исписанные листы.

— Песочком можно посыпать, — подсказал Гогель.

К чернильнице действительно прилагалась баночка с дырочками, до боли напоминающая то ли солонку, то ли перечницу. А он-то думал, зачем она!

Обильно посолил песком письмо. Наверняка пересолил с непривычки! И вернул на подоконник.

— Григорий Федорович! Это папá в собственные руки. Никто не должен прочитать!

— Запечатать надо.

— У нас есть конверты?

— Куверты? — переспросил Гогель.

— Наверное…

Гувернер кивнул и достал из секретера у стены вполне нормальный конверт с двуглавым орлом в кружочке. И у него даже была полоска с клеем.

Так что письмо было запечатано и отправлено с лакеем к папá.

Саша вынул брегет. Без пятнадцати десять.

— О! Супер! — прокомментировал он. — Пятнадцать минут в загашнике.

И запрограммировал звон на очередные два часа. Так и хотелось это назвать «таймером»!

Гогель смотрел с уважением.

А Саша взялся за французский. Точнее за оригинал письма Александра Павловича.

Это было тяжело! Зато гувернер успел прочитать «Ведомости» и его можно было без зазрения совести дергать на консультации по произношению.

Около двенадцати лакей принес письмо от Никсы.

— Отлично! — отреагировал Саша. — С правом переписки.

«Дорогой Саша, — писал Никса. — Гончаров принес мне известную тебе сказку в опубликованном виде. Вышла в начале года в „Библиографических записках“. Но она там меньше, чем на страничку и заканчивается словами:

Ничего иль очень мало,

Все равно — недоставало.

Это ведь не все, как я понимаю?

Я ему это и высказал. Но он только пожал плечами и сказал, что дальше не знает. По-моему, соврал.

Я спросил, нет ли у него романа под названием „Обломов“. Он был крайне удивлен, сказал, что „Обломова“ он как раз дописывает, и что, видимо, книга выйдет в начале следующего года.

И заметил, что рассказывал о своей работе только самым близким людям.

Тут уж я пожал плечами и сказал: „Ну, наверное, проговорился кто-нибудь, а кто мне сказал — не помню“.

А потом…

Я, наверное, должен перед тобой извиниться. Я с самого начала собирался это сделать, когда попросил тебя написать японские слова. Мы с Гончаровым проверили их по словарю Тумберга. Некоторых слов не хватает, некоторые немного иначе произносятся, но совпала большая часть.

Ты простишь меня за то, что я тебя проверяю, братец Медведь?

Мне кажется, я должен рассказать обо всем этом папá…

Что ты об этом думаешь?

Обнимаю тебя мысленно!

Твой братец Лис».

«Вот оно! — подумал Саша. — Работает!»

— Чему вы так мило улыбаетесь, Александр Александрович? — поинтересовался Гогель.

— У меня просто совершенно замечательный брат, — сказал Саша. — Можно мне ему написать?

— Конечно, — сказал Гогель.

«Dear, Niksa!» — начал Саша.

И продолжил на языке Шекспира:

«Прости меня за домашний арест, это я виноват.

Сказка, конечно, не вся. Там гораздо больше.

Папá пока не говори. Давай оставим это на самый крайний случай. Если меня действительно решат отправить в сумасшедший дом — скажешь. Пока пусть сам делает выводы. Это надежнее. Материалы для размышления я ему послал.

В отношении японского ты совершенно прав, тебе не за что извиняться. Ты молодец! Никогда и ничего не принимай на веру!

Оказывается, словарь есть…

Как ты насчет того, чтобы попрактиковаться в английском?

Твой верный братец Медведь».

— Это тоже секретное письмо? — поинтересовался Гогель.

— Нет, нисколько, — сказал Саша.

Протянул письмо гувернеру и стал внимательно следить за его лицом.

В шпионы Григорий Федорович явно не годился. Вся внутренняя борьба отражалась на физиономии. Было совершенно очевидно, что не понял он ничего или почти ничего. И теперь у него было две линии поведения: смириться с англоязычной перепиской или попросить писать на понятном языке.

В первом случае он мог проглядеть какое-нибудь их подростковое хулиганство, а во втором, может, и должности лишиться. Воспитатель обязан воспитанников понимать. А должность-то теплая…

Тем более, что папá с ним явно поговорил. Гогель не жаловался, но провожал подопечного даже до туалета.

— Хорошо, — сказал он. — Пусть Митька отнесет.

Никса ответил только через час.

По-английски он писал с ошибками:

«Дорогой Саша!

Ты не виноват в нашем домоседстве. Последнее слово было за мной, и я не сомневаюсь, что, если бы я это запретил, ты бы послушался.

Английский я знаю посредственно, но я понял, почему ты на него перешел. Да, тот генерал, что надо мной, тоже его не знает. Как и твой ветеран польской кампании.

Так что давай практиковаться.

Насчет „не принимать“ на веру, ты мне объяснение спиритизма обещал. Ведь с ним что-то не так, правда?

Твой Никса».

Обед состоял из щей и кваса. Надо сказать, что Гогель ел тоже самое.

Никсе Саша ответил уже после обеда.

«Любезный братец Лис!

Знаешь, в чем главное отличие моих предсказаний от предсказаний спиритов? Ни блюдца, ни крутящиеся, ни стучащие столы никогда не рассказывают о том, чего не знают или не предполагают присутствующие. Да, иногда они предсказывают будущее. Иногда даже верно. Но это значит, что кто-то из сидящих за столом уже просчитал этот вариант развития событий. Не обязательно он его желает, иногда боится.

Ничего конкретного — ни фамилий, ни названий, ни дат — блюдце тебе не скажет. Впрочем, даты может. Но почти наверняка ошибется. Блюдце никогда не напишет тебе название не изданного романа, если только за столом не сидит автор или кто-то еще, читавший черновики.

Сейчас уже развлекаются вызовом духов поэтов, чтобы записать их посмертные стихи? Действительно похоже получается, потому что у присутствующих есть коллективное представление о стиле того автора, которого они вызывают.

Но попробуй назвать им имя поэта, которого никто из них не знает. И пусть вызовут. Может и придет и даже что-то продиктует, только потом будешь смеяться.

Мои предсказания можно проверить.

Предсказания спиритов — только опровергнуть.

И папá, думаю, скоро