Лягушка на стене - Владимир Бабенко

Костя с ужасом смотрел на бушующее море, на летающий кораблик, на мокрые перекладины, по которым ему предстояло спускаться.

«Кажется, была такая казнь у пиратов — пройтись по доске», — вспомнил эрудированный студент и полез через фальшборт.

— Куда ты? — остановил его боцман. — Кинь сначала рюкзак, а потом сам уже лезь. Не бойся, они поймают.

И, видя, что ошалевший от страха Михайлов уже ставит ногу на первую деревянную перекладину-ступеньку, так и не снимая со спины поклажи, добавил:

— Ну хоть одно плечо от лямки освободи.

Но испуганный Костя не слышал: его внимание было полностью занято морской пучиной, колыхающейся за бортом. Заметив это, черствый боцман заорал уже не дипломнику, а матросу на палубе китобойца, придерживающему штормтрап:

— Студента не спасать! Он с рюкзаком все равно сразу ко дну пойдет!

Эта инструкция отрезвила Михайлова. Он наконец-то осознал серьезность момента, снял рюкзак и, когда «Стерегущий» взлетел под аккомпанемент деревянного перебора ступенек, бросил его на палубу китобойца. К изумлению Михайлова, его рюкзак на лету подхватило сразу несколько рук. Неуклюже спускавшегося Михайлова тоже поймали, правда, не столь нежно. Видимо, на китобойце уже знали, что самое ценное, что было у дипломника, заключалось в его рюкзаке — там находилась двухлитровая бутыль с ректификатом, которую профессор всунул ему в качестве представительского дара науки. Едва Михайлов ступил на мокрую палубу, как «Стерегущий» начал отходить от базы. Проплыл мимо ржавый борт «Командора» с болтающимся штормтрапом, мелькнул родной иллюминатор и равнодушное лицо боцмана, и Костя заспешил к матросам, бережно оглаживающим бока вожделенного рюкзака.

«Стерегущий» развернулся и, роя носом водяные валы, двинулся в бескрайние просторы Тихого океана.

Первый день плавания на китобойце не принес Михайлову ничего нового, кроме сильнейшего впечатления от фантастического всекомандного запоя. Что было с ним, Костя почти не помнил. Иногда сквозь серые полосы глухого похмельного тумана в его голове фиксировались памятными мутными фотографиями отдельные эпизоды: коряво отрезанные ломти черного хлеба, пилообразные края наспех открытых консервных банок и вездесущие стайки пустых бутылок, вожаком которых был Костин двухлитровый пузырь, холостой выстрел из гарпунной пушки — то ли в честь чьего-то дня рождения, то ли в ознаменование Дня рыбака, то ли в качестве салюта пролетевшему над ними американскому самолету-разведчику, направляющемуся к берегам Союза.

Михайлов в нетрезвом виде несколько раз перезнакомился со всеми членами экипажа, пил с капитаном на брудершафт, плясал на столе, пытался искупаться в Тихом океане, выслушал массу автобиографий и три истории о несчастной любви, отклонил предложение интимного свойства и наконец очнулся со страшной сухостью во рту, головной болью, изжогой и фиолетовыми тенями под глазами.

На китобойце единовременно кончились все запасы спиртного. После кратковременной пьянки в открытом море наступил сухой закон. Страждущая команда находила повсюду лишь залежи стеклотары, которая со страшными морскими ругательствами, спровоцированными ферментами похмелья, крушившими могучие организмы китобоев, выбрасывалась за борт.

Началась работа. Судно рыскало в северной части Тихого океана, и впередсмотрящий, стоя в «вороньем гнезде» наблюдательной площадки, выискивал китовый след в океане — ровный, прямой высокий фонтан финвала, чуть пониже и пошире — сейвала, округлый «куст» горбача, стелющуюся над водой влажную струю выдоха кашалота или совсем невысокое шаровидное облако серого кита.

Когда долгожданный знак теплого китового дыхания обнаруживали, судно гналось за зверем, преследовало его, теряло, вновь находило и снова устремлялось за такими нужными и дешевыми тоннами жира, костяной муки, комбикорма для птиц и зверей, отвратительной китовой колбасы и снимков для энциклопедии: бригада раздельщиков, стоящая на туше убитого зверя.

Иногда «Стерегущий» быстро настигал кита, иногда для этого требовалось несколько часов. Охотник наконец приближался к ныряющему гиганту, а дальше все шло так, как это описывал Мелвилл в своем знаменитом романе, но с той лишь разницей, что во времена белого кашалота людям действительно нужны были киты, что вместо весельных вельботов появились суда-китобойцы с неустающими моторами, вместо больших парусников — огромные китобазы, вместо крепких рук гарпунера — пушка, вместо остроги, которой добивали кита, — граната.

Гарпунер «Стерегущего» был отменным стрелком и даже при хорошей волне не делал промахов. Заряд в пушке был довольно слабым, над морем раздавался глухой хлопок, и блестящая стальная болванка гарпуна с четырьмя прижатыми лепестками зубцов, казалось, неторопливо летела, протягивая за собой ниточку крепкого линя к всплывающей на несколько секунд темной глянцевой спине кита. Железо попадало в уже исчезающее под волной тело зверя, и толща воды и плоти глушила разрыв гранаты.

Мертвый кит не мог долго держаться на плаву, поэтому его прокалывали тонкой металлической трубкой и при помощи корабельного компрессора в тушу закачивали воздух. Надутого кита буксировали к базе или, если поблизости были еще звери, в плавающую тушу втыкали длинную мачту с красным вымпелом — «ставили на флаг», чтобы потом легче было отыскать добычу.

Иногда охотничья удача обходила китобоец стороной. За день не удавалось увидеть ни одного фонтана. Тогда вся команда, скучая, смотрела на море, занимаясь вынужденными биологическими наблюдениями и за разъяснениями обращаясь к Михайлову.

Чаще всего над морем попадались птицы — крутящиеся над «Стерегущим» чайки: бургомистры, моевки и скользящие над самыми волнами глупыши. Два раза Костя видел огромных, как планеры, белоспинных альбатросов — бродяг с юга. У безжизненных скалистых островков над морем порхали небольшие серые птички — качурки. Они, трепеща крыльями, как бабочки, летали над самой водой, смешно свесив перепончатые тонкие лапки, как будто собираясь в любой момент присесть на воду, но так и не садясь на нее. В воде живность попадалась реже: встречались ненужные для промысловиков мелкие зубатые киты — белухи и касатки; изредка над волной показывалась заостренная морда сивуча; у берегов плавали лупоглазые нерпы. Когда судно останавливалось, можно было, перегнувшись за борт, рассмотреть и других обитателей океана. В толще воды медленно двигались почти невидимые прозрачные гребневики, заметные лишь по радужно искрящимся, переливающимся, вытянутым вдоль тела пластинкам, виднелись пульсирующие купола огромных медуз-цианей.