Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра - Кирилл Резников

Важнейшим деянием Василия Шуйского было свержение и убийство императора «Дмитрия Ивановича». Как справедливо отмечает Платонов, именно после гибели ««Дмитрия» Смута стала общенародной. Скрынников питает неприязнь к самозванцу и не осуждает Шуйского за совершенный переворот. Но если говорить о благе России, то князь Василий вместе с боярами-заговорщиками совершили преступление. Никакая война с Турцией, затеваемая «Дмитрием Ивановичем», не принесла бы России столько человеческих потерь, горя и разорения, сколько причинил мятеж, уничтоживший простригу». В этом — вина Василия Шуйского и, несмотря на последующие страдания, он не заслуживает доброй памяти. В оценке Шуйского как властолюбца, ввергнувшего Россию в Лихолетье, стоит довериться интуиции Пушкина и мнению знатока Смуты — Платонова.

Михаил Скопин-Шуйский заслужил иное отношение. Его победы над доселе непобедимыми поляками, освобождение новгородских и тверских земель, снятие осады с героической Троицы, а йотом с Москвы дали русским людям надежду на скорое избавление, которое стало бы явью, если не внезапная смерть Скопина. В искренности любви народа к князю Михаилу у историков нет сомнений, но далеко не все уверены в его полководческом таланте. Соловьёв отмечает, что Скопин не совершил блистательных подвигов и поражающих воображение побед, а Платонов лишь пишет, что он «осторожный полководец». Отношение — явно не восторженное. Ещё дальше идет романист Куклин, приписывающий все победы гению Делагарди.

На самом деле есть все основания причислить князя Михаила к лучшим полководцам России. В 20 лет Скопин побеждал опытнейшего Болотникова; во время похода из Новгорода к Москве он одерживал победы над лучшей в мире польской кавалерией не только со шведами, но и силами одних русских. В отличие от писателя-патриота Куклина швед Юхан Видекинд, историк XVII в., видел в содружестве Михаила Скопина и Якоба Делагарди союз равных по военному знанию вождей. Он писал: «Якоб и Скопин... В то время никого не было опытнее их двоих в военном деле». Видекинд восхваляет Делагарди, высоко почитаемого шведами, но сам Делагарди, в оправдание поражения под Клушином, ссылается на «предчувствие неудачи», тяготившее его душу «после умерщвления доблестного Скопина». Соловьёв прав в том, что Скопин не совершал «блистательных подвигов», но историк не понял, что князь Михаил, несмотря на молодость, перерос уровень героя-рубаки. Он был в первую очередь стратег, и это оценил стратег такого масштаба, как гетман Станислав Жолкевский:

«Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, которые были наподобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости Москвитян научил Шум [Зомме]. Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить».

Князь Михаил проявил себя и как тактик. Видекинд пишет, что Скопин «отличался осторожностью в своих планах, отлично умел укреплять лагерь и строить перед ним частоколы из острых кольев, которых для этого он возил с собой 2 тысячи». Идею строить земляные укрепления в поле для защиты от сильной конницы Скопин заимствовал у голландского полководца Морица Оранского (учителя Делагарди), но усовершенствовал — дополнил переносным частоколом, и острожки собирали прямо на глазах. Он впервые в России, начал создавать войско «нового строя», вооруженное современным оружием[72] и обученное европейской тактике. С помощью Кристера Зомме князь Михаил обучал крепких северных ратников и немалого достиг, но дело не довершил — оборвалась его жизнь. Без Скопина всё рассыпалось под Клушином — не помог ни численный перевес русских и шведов, ни талант Делагарди. История не знает сослагательного наклонения, но можно не сомневаться, что, останься Скопин жив, королю Сигизмунду пришлось бы снять осаду Смоленска и бесславно вернуться в Польшу.

Князь Михаил заболел и умер после пира на крестинах у Ивана Воротынского. Химический анализ его останков свидетельствует, что он не был отравлен «металлическим» ядом. Писатель Куклин утверждает, что князь «сгорел не то с перепоя, не то от пережора во время бесчисленных застолий». Кроме этой оскорбительной версии, Куклин допускает версию заговора, где делится откровением, что последний пир Скопина «велся вовсе не в доме брата царского Дмитрия Ивановича, а в палатах князя В. Долгорукова — того самого русского вельможи, что входил в кружок тайных католиков Руси». Значит, «если Михаил Васильевич и действительно был умерщвлен, а не умер от перепоя и пережора, то совершено это было либо руками, либо людьми князя Владимира Долгорукова».

Этот пример показывает, какими приёмами создается новая мифология (или антимифология). Ведь читатель может поверить, что Скопин был обжорой и пьяницей и что Куклин не только опроверг им же изобретенную версию, что Скопин пировал у Дмитрия Шуйского, но раскопал, что пир был в доме тайного католика Долгорукова. Между тем во всех источниках указано, что пир проходил в доме у князя Ивана Воротынского. Нет данных и о переходе в католичество Владимира Долгорукова и других бояр (тех же Романовых). Роман Куклина «Великая Смута» рассмотрен здесь потому, что он может вызвать доверие у читателей, не изучавших Смутное время. По непонятной причине роман получил в 2003 г. благословение Московской Патриархии, а в 2005 г. — премию имени Льва Толстого Союза писателей России. Но эти отличия не делают произведение Куклина более правдивым, и вряд ли русской истории нужен второй Виктор Суворов, обращенный в XVII в.

Л.Н. Гумилёв называл Скопина-Шуйского «национальным героем России, спасителем Москвы». Нет сомнений, что юный князь заслужил почетное место в пантеоне русской воинской славы и современные писатели не имеют права порочить его имя. Есть и люди, желающие сберечь память о Скопине. К ним относится историк Я.В. Леонтьев — автор статей об ополчении Скопила и научный директор программы «Под княжеским стягом». В рамках программы организуются ежегодные экспедиции школьников, студентов, педагогов и краеведов Тверской, Новгородской, Владимирской и Московской областей по памятным местам похода Скопина-Шуйского. Появляются памятники Скопину: в 2007 г. первый в России памятник полководцу[73] был воздвигнут в поселке Борисоглебский Ярославской области, а в 2009 г., к 400-летию победы Скопина под Калягиным, князю был поставлен памятник у Вознесенского собора в Калязине Тверской области. Думаю, что Москва, освобожденная от осады Скоииным-Шуйским, может найти средства на памятник, а Мосфильм на художественный фильм — ведь жизнь князя Михаила несравненно кинематографичнее надуманного сюжета фильма «1612».

2.2. ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ ЮРЬЕВНА И ВТОРОЙ «ДМИТРИЙ»

Случайные монархи Смутного времени. Смута начала XVII в. изобилует честолюбцами. Одни искали царского венца, другие — богатства и власти, и все упорно пробивались к вожделенной цели. Но были честолюбцы, достигшие высот без особых усилий. Речь идет о Марине Мнишек, ставшей российской царицей по воле влюбленного «императора Дмитрия», и шкловском учителе, названном царем взамен погибшего самозванца. Судьбы царицы Марии Юрьевны (Марины) и второго «Дмитрия», прозванного поляками «цариком», а недругами «Вором», объединил случай, вознесший их в ранг особ царского звания, а затем брак Плодом брака был царевич — «ворёнок», родившийся после убийства отца. Через четыре года ребенка казнили, а мать уморили в тюрьме. Считают, что Вору и Марине воздалось по заслугам. Попробуем разобраться в фактах и мифах об этой паре.

Марина Мнишек, её происхождение и воспитание. Польская ветвь Мнишков берет начало от чешского дворянина Николая Мнишка, выехавшего в 1533 г. в Польшу. Николай сделал блестящую карьеру, он стал королевским дворянином, бургграфом Краковского замка и коронным подкормием[74]. Женился он на дочери магната Каменецкого. Сыновья Мнишка—Ян и Ежи, служили при дворе короля Сигизмунда-Лвгуста. Престарелый король тосковал по умершей жене и постоянно менял женщин, ища замену. В поисках идеала ему помогали братья Мнишки. Особенно отличился Ежи. Переодевшись женщиной, он проник в монастырь, где воспитывалась 16-летняя красавица Барбара, и уговорил ее бежать из монастыря и стать любовницей короля. Мнишки пользовались у короля полным доверием: он не глядя подписывал им любые бумаги. Когда король умер, братья вывезли ночью из замка несколько тяжело нагруженных сундуков. Умерший оказался гол как сокол, его не во что было даже обрядить, а братья разбогатели.