Красный рок (сборник) - Борис Евсеев

«Юро-юро-юро…» – чуть слышно клекотал петух.

И вот теперь, выскочив из грязной, когда-то салатной легковухи и сидя на земле, рядом с одной из подмосковных станций, Серов припоминал этот несшийся из закутка еле сдерживаемый клекот сошедшего с ума петуха. Он вспоминал петушиные утренние и вечерние крики, и ему казалось: это не он, Серов, вспоминает и вызывает в своем воображении петуха, – петух поселился у него в мозгу!

Листы доктора Воротынцева

Лист № 30

Побег Серова удался… Пока возвратилась инсулиновая сестра, пока два часа искали Серова в больнице, пока думали-гадали – сообщить Хосяку или ждать окончания поисков – листочки мои уехали… Пишу теперь просто для себя, для удовольствия. Ну и еще, чтобы подразнить Хосяка, если он когда-нибудь до них доберется. Читай, вор, читай!

Лист № 30 (продолжение)

Переполох! Побег С. вызвал страшный переполох. Хосяк и Калерия в тот же день вернулись с дачи. Целый вечер совещались с Глобурдой. При этом Глобурда гневался, что-то кричал. Хосяк смеялся. Калерия Глобурду о чем-то упрашивала. «Телетеатр» на время прикрыли. Долго допрашивали у себя на втором этаже Академа. Тот выскочил из кабинета в слезах и в панике, кричал: «Нет! Нет! Не забирайте меня! Я все сделал, как надо!» Видно, Хосяк пригрозил положить Академа в больницу. Про уехавшие листки пока не знают. Когда вычислят – будет поздно. Чего это они так переполошились?

Лист № 31

Вычислили. Вчера полдня искали листки. Сегодня Хосяк вызвал меня к себе. Стращал и угрожал, думал, я буду запираться. Но поезд уже в Москве и листки, скорей всего, отосланы по указанному мною адресу. Поэтому запираться я не стал. Сказал все и о листках, и о лекарствах, и о «театре», и об исчезающих и возвращающихся «волонтерах». Хосяк потемнел, выслал меня вон…

Может, я переборщил? Не надо было так сразу… Но за одну минуту страха, разлившегося по холеному лицу Хосяка, за одну тайную судорогу, продернувшую мгновенно тело этого мерзавца, я отдал бы, пожалуй, жизнь! Да кажется, и отдавать не придется, есть кое-какие мыслишки новые, есть…

Лист № 32

Этот лист уничтожу сразу, как сделаю запись. Делаю ее только для систематизации мыслей.

Итак, если разобраться, война сумасшедших и тех, кто пока еще не спятил с ума, у нас подготовляется! Из скорбного дома (и не только из нашего, видимо) выпускают параноиков, шизофреников, психастеников, для того, чтобы уничтожать нормальных, «чистых сердцем», то есть «идиотов» в том смысле, который придавал этому слову Достоевский. Выпускают, чтобы сделать все наше время сумасшедшим! Внести в него бред «присвоения» и бред «высокого происхождения», бред «отрицания» и бред «преследования», бред «антагонистический», бред «депрессивный», бред «ущербности». Эти сумасшедшие и те, кто ими управляет, хотят уничтожить саму густоту мысли, прямоту слова, высоту помысла! В частности, и юродство хотят уничтожить…

Кстати, надо отметить: юрод – категория моральная, а вовсе не медицинская, как утверждает Хосяк. Юродство – никакой не «клоунизм»! Имморализм юрода теснит ханжескую, мелочную, уродскую «моральность». Попирает стяжательство и гордыню, ростовщичество и наглую рекламу, это ростовщичество выхваляющую…

Лист № 33

Хосяк что-то готовит. Меня опять взяли в инсулиновую. После первого же введения инсулина я впал в коматозное состояние, в шок. Видимо, доза была очень большой. И это, как назло, тогда, когда я понял окончательно, кого и зачем он посылает за стены больницы и с чем эти люди возвращаются! Они ходят – убивать!

Лист № 34

Бесы – это люди, прошедшие спецмедобработку.

Лист № 35

Вчера и сегодня – снова два шока, две комы.

Лист № 36

Еще три шока. В один день! Неслыханно! Странно, но сердце выдержало. Приходил Хосяк. Мило поговорили. Чего я вообще к нему привязался? Он, похоже, кое в чем раскаивается. А больные… Так ведь все неизведанное не без крови, не без боли познается. И ими, больными, и нами, медиками…

Лист № 38

Сегодня сахару дали мало. Скоты! Надо пить сироп, надо есть его! Углеводы снабжают мозг. Нилыч обещал втайне от медсестер подарить коробку рафинаду. Лапушка! Сегодня неожиданно заболел доктор Глобурда. Говорят, инсульт. Странно – я всегда думал, что он без головы. Дисморфофобия? Боязнь уродства тела? У кого? У него? У меня?

Лист № 39 и 9 десятых

У меня острый галлюциноз! Больные никуда не исчезали по ночам, с пятнами крови на подбородке в палату не являлись. Никакие они не «волонтеры смерти». Они – мой бред… И петух наш вполне нормальный. В крайнем случае, делирий у него: споили петьку, психи… Так и Нилыч говорит. Цыпа… Цыпа… Сахару… Са…

Лист № 40, 0

Афанасий Нилыч… Калерия Львовна… Душечки… Сахару принесли! Славно…

Лист № 400000

Аф. Нил. куда-то собирается уезжать. Пятнадцатая кома. Сахару ем от пуза! Афнил – мировой парень. Больница – рай! Дома жить больному старому человеку – глупо! Трется, правда, Академ здесь. И еще кто-то. Кыш отсюда, хвостатый, кыш!

Лист №№№!

Вокруг сад райский. Курочки кудахчут, квохчут. Гузки повыставили! Петушки соловьями поют. Детки малые ходят, попками сверкают. Пузанчики! Ко мне! Вот опять пришли, сахарку принесли… Цып-цып-цып…

Лист больничный?

Чай с сиропом: пью, пью, пью… И вмещается! Куда? Не ясно. Блаженство… Благо… Бла…

Отяжелевший от сахарного сиропа и инсулина, беспечный и дурошлепистый маленький «китаец» Воротынцев вышел на крыльцо 3-го медикаментозного отделения.

Домой его отпустили нежданно-негаданно, отпустили, не дождавшись двадцатого шока. Но и незачем было действия остальных десяти шоков ожидать! Маленький «китаец» изменился бесповоротно.

Он прекратил сетовать на судьбу, перестал думать о лекарствах и об их воздействии. Хосяка называл и про себя, и вслух не иначе, как «Афанасий Нилыч», вором его более не считал, за медицинскую безграмотность не упрекал. О Серове, вывезшем дней десять назад в Москву исписанные мелко листки, Воротынцев старался не вспоминать вовсе, о юродстве и прочей чуши – забыл. О причинах грубо и подозрительно оборванного собственного лечения – думать не думал…

Маленький «китаец» стеснительно улыбался, перекладывал из руки в руку узелок с чисто выстиранной зимней курточкой и носками. «Оголи жопупожилого… Оголижо… голижо…» – радостно скандировал он придуманный несколько часов назад палиндром-перевертыш.

Вдруг за спиной Воротынцева со слабым треском – как автоматический зонтик – раскрылись, а затем легко шумнули в воображении нарисовавшиеся широкими и черными крылья. Послышался то ли птичий клекот, то ли старушечье бормотанье.

«Тоже мне! Замок призраков!» – маленький «китаец» ехидно сощурился, презрительно оттопырил нижнюю губку, храбро тряхнул плечами, свободной рукой охлопал свою круглую, упругую попку, словно от нее, любимой, отгоняя в первую очередь несвоевременные, а потому и ненужные сейчас приключения.

Стрепет широких и мощных крыл явственно выломился из вечернего сумрака, завис позади бывшего лекаря.

«Для летучих мышей сейчас холодно… Да и легче они… И…»

Мертвый удар в голову, пришедшийся чуть выше затылочной ямки, прервал размышления маленького «китайца», повалил его с ног. Лекарь упал неудачно: подломив правую руку, выронив узелок…

«Прямо в точку цянь-дин… Да, верно… Чуть пониже бай-хуэй…» – бесстрастно зарегистрировал удар отмуштрованный мозг бывшего лекаря. Воротынцев хотел, лежа на земле, перевернуться на спину, чтобы глянуть в глаза той безнадзорной скотине, которая так угостила отпущенного домой и уже не имеющего отношения к больнице человека.

Но тут же второй удар, пришедшийся на полтора цуня выше удара первого, проломил нежную черепушку лекаря, лишил его энергии «ци», питающей человеческий разум…

Три дня провисевший на тончайших паутинках бытия, три ночи стекавший ядовитой слюной по грубой корке жизни, больной З. возвращался в 3-е отделение усиленной медикаментозной терапии.

Вылегченный до бесплотности костяк мертвеца и желтоватое, улыбчиво-трясущееся тесто лица двигались несогласованно, угловато, – но споро! З. никогда не занимался вымогательством, никогда не доходил до убийств. Он выпивал сердца. Человек-Тарантул – так прозвал он себя задолго до того, как очутился в больнице. Специалист-энтомолог, он стал приобретать качества мохнатого паука давно. Но лишь с недавних пор научился ловить и обучать других пауков, приобретавших постепенно его собственные качества, качества человека. Пауки оказались великолепными учениками. Порой З. удивлялся: почему считается, что разумом наделены только люди? Вздор! Если кто и умен дьявольски, умен изощренно, – так это пауки!..

Но в последние два часа З. плотно думал не о пауках, а о враче-учителе, который во много раз усилил свойственную З. тягу к тканию невидимых паутин, к высасыванию сердца.