Однажды в мае - Ян Дрда

— Патроны! Черт возьми, дайте мне еще магазин!

— И у меня все! — закричала Галина.

Испанец только пожал плечами. И у него кончались последние патроны. Правда, у пана Бручека за широким обшлагом шинели был еще один полный магазин, но полицейский не хотел делиться своим запасом. Поэтому он сделал вид, что не слышит. Впрочем, возможно, что он и вправду ничего не слыхал.

Едва эсэсовцы опомнились от неожиданности, как подняли оглушительную стрельбу из десятков автоматов. От стола, служившего прикрытием пану Бручеку, так и отскакивали темные щепки. От стен, в которые били целыми очередями, летела пыль.

Потом внезапно у окна, где стояли Гошек и Галина, вспыхнули занавески. Гошек сдернул и затоптал их, но тут почему-то вся кухня оказалась в огне, вдруг сразу все воспламенилось. Надо было уходить, чтобы не погибнуть от пуль и не задохнуться в дыму.

— Товарищи, отойдем через двор! — закричал было Гошек, но, казалось, никто его не слышал.

В конце концов он стал хватать всех за руки и показывать на двери. Только тогда его поняли. Лойза Адам, у которого не осталось патронов, подхватил сидевшего на сеннике Миката и исчез с ним в дыму. Пан Бручек счел теперь нужным признаться, что у него есть еще полный магазин. Он показал его Гошеку и крикнул, что будет прикрывать отступление. Один за другим все бойцы вышли в коридор, темный от дыма, который валил из подвала, и выбежали во двор, откуда можно было перелезть через низкий забор в соседний дворик.

В последнюю минуту, перед уходом из горящей кухни, Гошек вдруг вспомнил о пани Марешовой. Что с ней? Ушла ли она? Ведь она была в кухне, когда убили вагоновожатого. Она подползла к окну, желая оказать ему помощь, приподняла ладонями голову убитого. Гошек все это видел своими глазами. А что произошло дальше? Куда она исчезла? Гошек вернулся в пылающую кухню, где в пыли и дыму уже ничего не было видно, и, пробираясь ощупью в кромешной тьме, закричал изо всех сил:

— Пани Марешова! Пани Марешова! Нельзя здесь оставаться! Мы уходим!

Рядом появился силуэт Бручека, который брел пошатываясь к двери. Толстый полицейский надсадно кашлял. Гошек тоже чуть не задохнулся от едкого дыма, который валил от горящих сенников. Вспыхнул уже и стол, за которым только что отстреливался пан Бручек. Нет, здесь никого не было. Должно быть, о пани Марешовой позаботилась Галина и увела ее с собой. Гошек бросился по коридору во двор и вслед за кашляющим и задыхающимся Бручеком перескочил через забор в соседний дворик. Надо было отойти к баррикаде, построенной из товарных вагонов на перекрестке.

В это время два эсэсовских танка, расстрелявших трамвайную баррикаду, прорвались через мост в Голешовицы. Разбросанные остатки вагонов больше им не мешали. Следом за танками, как стая саранчи, во все стороны рассыпались парашютисты с автоматами. Одни из них переправились на эту сторону реки раньше в лодках и скрывались в прибрежных уличках, другие проползли за танками через мост. Теперь они развернулись цепью и пошли через дорогу в атаку на горящие домики. В слуховом окне дома Марешей все еще развевался чехословацкий флаг. По нему началась дикая пальба. Полотнище, прорванное пулями, вздрагивало, как живое существо; наконец разбитое пулями древко переломилось. Флаг, словно раненый, опустился на мостовую перед домом.

Внезапно двери горящего домика распахнулись, и на порог навстречу фашистам вышла женщина. Это была пани Марешова. Платок сполз с головы, седые волосы растрепались, но лицо ее было совершенно спокойно. Она решила не покидать свой дом и спряталась на лестнице в подвал, не желая, чтобы ее уговорили уйти. Потому Гошек ее не нашел.

С винтовкой сына в руках, она стояла теперь на пороге своего дома прямо у расстрелянного флага. И когда цепь эсэсовцев появилась на насыпи перед домиком, она спокойно подняла ружье к плечу, прицелилась и выстрелила.

Тощий эсэсовец в пестрой плащ-палатке, может быть тот самый, которому удалось несколько секунд назад перебить древко флага, выпустил автомат из рук и скатился по склону на тротуар перед горящими домиками.

На секунду нападающие остановились, словно увидели призрак. Пани Марешова дернула затвор, дослала в ствол следующий патрон, но выстрелить еще раз не успела — на нее обрушился яростный огонь из десятков автоматов. Она молча упала прямо на дорогой ее сердцу флаг.

Поблизости от моста во многих местах пылали домики. Эсэсовцы вымещали свою злость на беззащитных жителях. Пламя выгнало на улицу удрученных матерей и голодных ребятишек, ошеломленных происходящим. Вокруг них свистели пули, исступленные эсэсовцы в пестрых плащ-палатках стреляли в окна, за которыми никого уже не было, сыпали угрозами, рыскали, как волки, вокруг беспомощных женщин, перегоняли их с места на место. Детишки жались к матерям, широко раскрытыми испуганным л глазенками смотрели на страшных «водяных», которые били подростков, рылись в их карманах, отыскивая патроны. Всех, на кого падало малейшее подозрение, что они участвовали в бою против фашистов или как бы то ни было помогали повстанцам, тотчас угоняли за пригорок перед бомбоубежищем. Оттуда то и дело слышались короткие очереди из автоматов.

Во вторник утром, когда Гошек со своей группой вел последний бой за домик пани Марешовой, пришлось освобождать и амбулаторию. Легко раненные ковыляли без посторонней помощи в более отдаленные от моста улицы, а тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, девушки-санитарки уносили на носилках. Шоферам санитарных машин несколько раз удалось проникнуть с тяжело раненными в больницы, находящиеся в центре города. При этом шоферы рисковали своей жизнью так же самоотверженно, как и стрелки на баррикадах.

Когда раненые стали уходить, поднявшаяся суматоха потревожила Пепика, который до сих пор спал непробудным сном. Он протер глаза, несколько секунд изумленно оглядывал незнакомую комнату, потом сел и, наконец, встал с сенника. Восемнадцать часов крепкого сна подкрепили паренька.

— Надо уходить отсюда! — сказала ему сестра дрожащим голоском. — Вы сами сможете идти? Или я…

Пепик не сразу понял, что происходит. Почему вокруг него столько незнакомых лиц? И почему так старательно забинтована левая рука? Он поднес было ее к лицу, чтобы понять, в чем дело, но она вдруг заболела до самого плеча. Только теперь Пепик смутно припомнил, что на баррикаде в нее попал осколок и что Галина тащила его вниз по насыпи к лодкам. Да, что с Галиной? И где сейчас отец? Ведь он… стоял на берегу у моста… и совсем не сердился на Пепика… Какой он хороший, папа!

— Где мой отец? И что стало с мостом?

— Немцы перешли мост, — тихо ответила ему сестра, и вдруг ее глаза наполнились слезами. — Танки все-таки разрушили все баррикады…

Пепику показалось, что в грудь ему вонзили нож.

— Значит… все потеряно? — с отчаянием вырвалось у него, и он вопросительно посмотрел на раненых.

Никто не ответил Пепику, а когда он пошатнулся, к нему подбежала лишь маленькая медсестра и сквозь слезы воскликнула:

— Нет, не потеряно! Прага продолжает бороться! Мы уходим только отсюда…

Эти слова немного ободрили Пепика. Он кое-как справился с подступавшей дурнотой, крепко стиснул зубы и стал натягивать рукав спецовки на здоровую руку.

— Я домой пойду! Отдохну немножечко… а потом к отцу! Мост сдали, а отец, конечно, оружия не сложил.

— А где ты живешь? — испуганно спросила его девушка.

— Под Заторами… у Сладковского. Слесарная мастерская Гошека…

— А может… там уже немцы!..

— А если мне туда нужно! Ведь там моя мама!

Сестра попробовала удержать Пепика за плечо, но тот вырвался из ее рук. Мать занимала сейчас все его мысли.

— Не держите меня! — крикнул он испуганной сестре и, растолкав толпу раненых, выскочил в коридор, а потом и на улицу.

Тупая свинцовая боль иногда становилась острой, колющей, вся левая половина тела начинала ныть, и тогда в глазах Пепика все расплывалось, но он все-таки упорно шел вперед. Отсюда до дома рукой подать, всего каких-нибудь два поворота. Как мог он в самом деле оставить мать одну? Он попытался бежать, но через несколько шагов совершенно запыхался, и ему пришлось прислониться к стене и долго отдыхать, чтобы перевести дух. На лбу Пепика выступил холодный пот, рубашка прилипла к телу.

«Мама… мама… я иду! — говорил он сам себе, а глаза сами закрывались. — Не спать же в самом деле на улице!» — сердился он на себя.

Наконец Пепик кое-как добрел по каменным ступенькам до своего домика. Неподалеку, за складами старого железа, в каких-нибудь ста метрах от Пепика, у реки, раздавались винтовочные выстрелы. А что, если эсэсовцы появятся и здесь? Пепик понимал, чем это грозит. Но каждый шаг стоил ему больших усилий, будто он шел не по тротуару, а, как водолаз, брел, с превеликим трудом передвигая ноги, по морскому дну. Вот осталось лишь поднять руку, лишь постучать в окно!.. Смутно, словно сквозь толщу воды, он увидел за стеклом неясное, расплывающееся лицо матери…