Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна

– Жилище Гоши, – сказала Ира, – можно было бы назвать приютом отшельника, все ветхое, полуразрушенное, – если бы не шкура питона, висевшая на стене и своим экзотическим видом нарушавшая представление о запредельной бедности простого читинца. Хотя церковные люди умеют скрывать эмоции, моя спутница не выдержала и выказала свое изумление. На что старик Граубин воскликнул горделиво: “Это я его убил!..”

Про Марка Соболя кто-то отозвался уважительно:

– Он хоть и старый был, но ухажёристый.

В нижнесергинский книжный магазин, к удивлению односельчан Лёни Тишкова, завезли книгу “Самоучитель стриптиза”, внизу помельче подзаголовок: “Стриптиз в домашних условиях”. Новенькое, с иголочки, глянцевое издание. А рядом на полке – выцветшая от времени, пожелтевшая брошюра: “Грибы у дома”.

– Вот как в разные времена манипулируют нашим сознанием! – заметил Тишков, глядя на это странное соседство.

Я рассказала Ковалю, что была на приеме у психотерапевта и мне установили два синдрома: синдром Отелло и синдром “перелетных птиц”.

– У вас, Юрий Осич, – спрашиваю, – нет ли подобных синдромов?

– “Перелетных птиц” – пожалуй, – ответил Коваль. – А вместо синдрома Отелло у меня синдром Дездемоны.

Яков Аким и Юрий Коваль после открытия “Книжкиной недели” пригласили нас с Бородицкой в ресторан под названием “НИЛ” (“Негодяи и Лизоблюды”, – Коваль расшифровал), вроде филиала Дубового зала Дома литераторов.

Сначала все было на широкую ногу: соленая форель, борщ, хаш, мы наелись, напились, а нам все подносят закуски, горячее на необъятных тарелках, графинчики с коньяком. В какой-то момент Юрий Осич заерзал и стал намекать, дескать, здесь вообще-то все очень дорого. Но внезапно проголодался и заказал долму. Потом Бородицкая ушла. Мы пировали втроем. Тут пробил час расплаты и обнаружилось, что им не хватает. Я достаю кошелек.

Яша – гордо:

– Я у Марины не возьму.

А Юра:

– Яш, ладно тебе, давай возьмем! Не будем ее обижать. Маринка – это же человек, а не девушка!..

Яков Лазаревич Аким поздравил дочь Иру с Рождеством. Она поблагодарила, но заметила:

– Хотелось бы, чтобы это поздравление было более осмысленным.

В доме ремонт, я упаковываю вещи, смотрю – у Лёни сумка какая-то подозрительная, интимного вида. Заглянула, а там пожелтевшие письма – пачки! Объятая ревностью, выудила одно, на конверте адрес: “Мурзилка”, “Чемоданчик”… Это были письма детей в редакцию про инопланетян.

– Какой тебе роскошный свитер Маринка связала! – сказала Дина Рубина Тишкову и спросила у меня: – А почему ты не свяжешь ему штаны? И пояс верности туда бы ввязала, опять же – от радикулита хорошо.

– Да пусть она скажет спасибо, – воскликнул Лёня, – что я ей в жизни доставил хотя бы мало-мальские страдания! А то вообще было бы не о чем писать!

Сергей Бархин пригласил на премьеру “Ромео и Джульетты” в Театр Станиславского и Немировича-Данченко. Ошеломленная сценографией Бархина, слонялась я в антракте по зрительному залу и вдруг увидела великого художника Михаила Шварцмана, “первого и последнего иерата на этой земле”.

– Ну, как вам спектакль? – спросил меня библейский царь, бородатый Мафусаил.

– Чует мое сердце, – говорю я, – ничем хорошим эта история не кончится.

Потом мне передали, что Шварцман сказал:

– Марина – это фиалка с корнями дуба.

Я даже не знала, как реагировать – обидеться или что?

– Во всяком случае, это лучше, чем дуб с корнями фиалки… – успокоил меня Лёня.

Серёжа Бархин в мастерской показывает свои земляные картины.

– Это из тех мест под Иерусалимом, где был слеплен первый человек… Это земля Умбрии, это – земля Помпеи…

Из разных мест, где рождались мифы, он привозил пакеты земли и покрывал ею холсты.

– Мне хочется, – объяснял, – чтобы, когда я умру, от меня что-нибудь осталось…

“Цыганский” писатель Ефим Друц:

– Вы когда-нибудь слышали пение цыган? Уверен, что никогда! Так я вам это устрою! У меня жена была цыганка, я кочевал с их табором. Вы должны прочитать пять моих книг – и вы все обо мне поймете. И позвоните мне.

– А в ваших жилах течет цыганская кровь? – спросила я, затрепетав.

– Ни капли! – вмешалась в разговор Ира Медведева. – Фима – просто еврей. И сколько можно доить одну корову? Там в вымени не осталось ни капли!

Подруга моего брата – про их одноклассницу:

– …Она может не смочь прийти на вечер выпускников. Ведь у нее восемь собак. Она была врачом, а потом стала экстрасенсом и поняла, что не в состоянии жить с людьми. Теперь живет с собаками. И она там не самая главная! Самая главная у них – одна большая и умная собака…

Приехала в “Переделкино” и сразу передвинула мебель в номере – по-своему разумению наладила фэншуй.

На что горничная мне сказала строго:

– Будете уезжать – поставьте все на место.

Оказывается, в этой комнате всегда останавливался слепой поэт Эдуард Асадов – тут каждая вещь для него должна быть привычна и под рукой.

Вспомнила, как в Доме творчества в Коктебеле он стоял на набережной с тростью и лицо его было обращено к морю.

Эдуард Асадов за столом в “Переделкино”:

– Серафимы, херувимы… Кто их там разберет, эту небесную канцелярию. Вот попадем туда – увидим. Если Бог даст, что Бога нет, тогда не увидим ничего.

– Экий вы богохульник, – отзывается его собеседник.

– Я – да, – отвечает Асадов. – У меня свои отношения с Богом. Но больше никому не советую.

Наш дядя Толя всю жизнь собирает марки, меняет, покупает, отслеживает.

– Немецкие марки времен войны? Это интересно! – он говорит. – Но только без Гитлера, этого мерзавца.

Моему папе Льву прописали уколы. Но нам все время некогда забежать к нему.

– А я могу выйти в метро, – предложил Лев. – Договариваемся – какой вагон, передняя или задняя дверь, поезд подъезжает, двери открываются, а я уже стою со спущенными штанами. Лёня быстро делает укол, двери закрываются, я надеваю штаны, а вы едете дальше.

Асар Эппель, узнав о том, что переводчик Миша Липкин ходит на семинар к нему и к нам с Бородицкой, воскликнул:

– Ходить к Маринам и ко мне – это все равно что ходить за продуктами в “Седьмой континент” и бегать в “Пятерочку”!

– Правда, он не оговорил, – заметил Миша, – кого подразумевал под “Пятерочкой”, а кого – под “Седьмым континентом”.

– Смотрю шестидесятую серию “Просто Марии” и никак не могу запомнить, как кого зовут, – жаловалась Люся. – Три только имени – из десяти: Кристалл, Клаудиа и Блейк.

Режиссер Татьяна Скабард снимала фильм про Лёню Тишкова для программы “Острова”. Они ездили на Урал, в маленький затерянный между сопками городок Нижние Серги, где родился и вырос Лёня. Снимали родной деревянный домишко на краю озера, с печной трубой, баб с коромыслами, детишек на салазках.

В конце фильма Скабард спросила:

– Лёнь, ты чувствуешь себя по-настоящему русским человеком?

– Я чувствую себя человеком мира, – ответил Тишков.

– В кои-то веки решила снять фильм о чистокровном русском! – всплеснула руками Скабард. – С таким трудом отыскала его среди несметных полчищ метисов и мулатов, так он оказался человеком мира!..

Люсин приятель Гена Маслов заранее поставил себе памятник на кладбище, где отразил все свои достижения и регалии.