Чапаев. Мятеж - Дмитрий Андреевич Фурманов

– Никогда! – отрубил уверенно Буров, скручивая на пальце цигарку.

– Это вы уж слишком… – недоверчиво возразил Федор, – слишком… Моменты бывают – неправда, их только ловить надо уметь…

– А попробуйте с ребятами-то нашими, – усмехнулся Буров.

– Это иной вопрос…

– Да што иной… попробуйте, – как бы донимал тот Клычкова. – Оно тово, скажу вам, очень тово…

И он знаменательно поднял палец вверх, как будто загнул загадку и ждал разрешения.

– Трудно? – спросил Федор участливо.

Тот молча наклонил голову, а потом брякнул:

– Не только трудно – нельзя! Совсем нельзя! Мы, говорят, воевать пришли, а книжки читать потом будем… Когда войну кончим, тогда и книжки, вот што…

– Так вот тут-то ваша задача и начинается, – не дал ему докончить Клычков. – Комиссар как раз должен убедить в другом: должен убедить, что без политики воевать нельзя… Что же за армия будет, коли не знает, куда и за что воевать идет? И время на это можно найти… не верю, что нельзя… Попробуйте… В будущий раз сами сознаетесь, что можно… Только расшевелите всех тут – полковых комиссаров, ячейки… Да и сам… От вас – ой, как много зависит…

– Я-то – видите, – он показал на мокрую, забрызганную грязью тужурку.

– Не только, – отмахнулся серьезно Федор. – Этого мало. Тут-то как раз ваша разница с командиром и начинается. Ведь получается впечатление, что вы – лишь вояка хороший, а больше и ничего…

– Им главное это, – убеждал комиссар. – Как с ними не будешь – фью. На черта ты им нужен. Говорить – говоришь, а сам, говорят, не делаешь. Сам, говорит…

– Да погодите, погодите, – остановил его Федор. – Снова повторяю: надо… Но не одно это надо, не одно… Кто же, кроме нас, армию-то просвещать будет? Поймите, что мало быть смелым воином, надо быть еще и сознательным …

И он стал доказывать Бурову необходимость и возможность ведения политической работы даже в самой сложной обстановке. Тот не протестовал больше, но видно было, что результатов больших на этой задаче от него не будет… Командир? Да, командиром он будет отличным.

Через короткое время этому товарищу дали командную должность, а комиссаром на его место назначили другого.

Закончили разговор, подошли к столу. Елань рассказывал вчерашний случай.

– …Человек пятнадцать… Одеты как полагается, а отличий нет никаких: солдаты и солдаты. Только у командира звезда была красная – так в карман убрал. Приехали в деревню – к Совету: где председатель? А мужиков тут с полсотни набралось, шепчутся чего-то, в сторону норовят, боятся…

– Вы колчаки, што ли, солдатики? – спрашивают.

– Колчаки, – говорят ребята: прикинуться задумали, посмотреть, что из этого выйдет.

– А сюда пошто, воюете?

– Воюем, братцы, да красных вот ищем: где они тут, кому известно?

И стали мужиков расспрашивать, какие, дескать, тут воинские части у красных, да где они находятся, куда идут, как обращаются с крестьянами…

А те носы повесили да и слова путного не говорят:

– Вот Иван Парфеныч пускай расскажет, он у нас знает все – в председателях сидит…

Иван Парфеныч показался в дверях, этак пудов на одиннадцать мужчина… – обвел рассказчик руками вокруг живота, показывая, какая была солидность у Ивана Парфеныча.

Все рассмеялись.

– Да, да, – подтвердил Елань. – Тут по Советам сколько угодно таких встретишь… Не рассмотрели еще мужики, в чем дело, да и робеют… так сволочь разную иной и выберут…

Так вот, спускается с крылечка… Даже и глазом не моргнул, не оробел Иван-то Парфеныч, шествует к «колчакам» за мое почтение, кланяется от самой двери, руку под козырек берет, улыбается. «Здравия, говорит, желаю».

– Ты председатель? – спрашивают ребята.

– Так точно, – говорит и опять смеется, сукин сын… – Посадили вон, подлецы, – говорит, – и сижу… Ждали вас, родимых, на той неделе… Вот… слава богу, пришли – всю душу-то размотали…

А ребята как будто не верят, значит.

– Да что ты, дескать, нам дуру-то навертываешь, – рассказывай дело: где «ваши»?

– Какие это наши? – вытаращил глаза председатель.

– Ну, што – какие; красные где? Рассказывай, красный черт.

Тут председатель в ноги, оправдываться, свидетелей троих из толпы-то (пудов по восемь); те за него.

– Да где же, мол… Иван Парфеныч – человек положительный, он никогда с этим не связывался, мужики его заставили в Совет залезать.

Ребята с коней, зашли в Совет, написали все его показанья, дали подписать: хотим, говорят, господам офицерам материалы привезти…

Все подписал, подлец… Тут его с тремя-то защитниками на повозку да и сюда. Как понял, так и завыл: я, Христом богом, говорит, сам в большевиках состою… А мужики перепугались – говорить не знают што… Совсем оробел народ, – махнул рукой Елань в заключение рассказа.

– А где теперь? – спросил Федор.

– Всех четырех в трибунал послали… Што народ у фронта с толку сбился, это верно: на неделе по четыре раза встречали и белых и красных, спутались, кто первым приходил, кто последним, кто обижал крепко, а кто и не трогал… Лошадей што поугнали – и не счесть, а телег поломано, сараев сожжено, посуды разбито, растащено – лучше и не помнить. Со скотиной, положим, крестьяне узнали, как спасаться: загонят в чащу лесную целые табуны, да так и не выводят оттуда, корм по ночам таскают. А солдаты придут: лошади где, коровы?

– Всех угнали… подчистую.

– Кто угнал?

Тут ежели белым – так на красных говорят, а красным – на белых. Сходило. Но не всегда и тут сходило, дознаваться потом стали, разведку по лесам пускали… Отыщут табун – пригонят, а деревня – реветь… Только что же слезы поделают, когда и кровь нипочем?!

По пути к полкам заехали в какое-то село:

– Совет есть?

– Совет? – ёжились мужики. – Да был Совет…

– Где был?

– А, надо быть, в этом доме, – показывают на большой заколоченный дом.

– Теперь-то где?

– Теперь-то? А кто его знает… На селе… Там вон где-то… в конце…

– Так што же вы, ребята, неужто не знаете?

– Да чего нам… нет, не знаем ничего. Поезжайте вон на тот конец, там, может, скажут…

– Вы же сами – здешние?

– Как же – тут все живем.

– И не знаете, есть ли Совет?

– Надо быть, есть…

– А староста есть?

– И староста есть.

– А молоко есть?

– И молоко есть.

– Ну-ка, кринку, поскорее, да холодного!

– Это можно… Ванюшка, эй!

Отрядили мальчишку, послали за молоком; не знали, как держаться, о чем говорить. Нашлись двое – признали Чапаева. Но еще долго, упорно не верили, что приехавшие «не из офицеров будут». Наконец по разным признакам, по фактам, по общим воспоминаниям – поверили. Стали говорить охотно и легко. В разговоре сквозило сочувствие,