Майне либе Лизхен - Марина Порошина

– Ну и погода сегодня! Конец света! Трамваи, как всегда, встали на Кольце – красота! – Левушка отряхивался от снега, дул на красные озябшие пальцы. – А ветрище! Прямо с ног сдувает! Вообще, думал, не дойду…

– Ты ужинать будешь? – Этот простой вопрос, прозвучавший вместо приличествующих случаю сочувственных охов и ахов, поставил Левушку в тупик.

Как?! Он замерз, у него руки вон красные от холода, он тащился пешком две последние остановки, мечтая побыстрее оказаться в тепле и пожаловаться Ба, так еще и дома его встречает небывало холодный прием? А кто будет его жалеть, подсовывать колючие шерстяные носки, ругать погоду, ворчать по поводу забытых дома варежек?! А главное, за что такая немилость? Он перестал радостно суетиться и внимательно посмотрел на Ба.

– Что случилось? Ведь случилось же что-то?

– С чего ты взял? – вопросом на вопрос ответила Ба. Она просто хотела выиграть время и не затевать ссору с порога, а Левушка, как всегда, немедленно догадался по ее интонации, что она недовольна. Что ж, тем хуже: если он такой тонкий и чувствительный, значит, он уж наверняка нарочно подсунул Герману Ивановичу эту распроклятую книгу с черепом на обложке и кровососущим Карлом Марксом внутри. Не мог не понимать – значит, сделал намеренно. А это гадко.

– Что – гадко? – изумился Левушка, вытаращив глаза на Ба. Оказывается, последнюю фразу она произнесла вслух. – Ты мне уже скажешь или нет?

– Зачем ты подарил Герману Ивановичу эту книгу про кладбища? – решила не откладывать неприятный разговор Ба, хотя обычно она предпочитала не затевать ссор на голодный Левушкин желудок. И по тому, как внук смутился и отвел глаза, поняла – нарочно. Для того и подарил, чтобы сделать гадость.

С минуту они стояли молча посреди прихожей. Они так давно не ссорились, что почти разучились это делать. После отъезда матери Левушка как-то враз оставил все свои вредности и капризы, свойственные переходному возрасту, будто повзрослел за несколько дней. Бабушка и внук понимали друг друга с полуслова, а чаще всего и слов не надо было, хватало взгляда, вздоха, интонации, чтобы понять – близкий и любимый человек чем-то расстроен или, наоборот, обрадован, хочет немедленно поделиться новостью или надеется, что его оставят в покое и не будут донимать расспросами. И что теперь? Ба была в растерянности. С одной стороны, полагалось объяснить Левушке всю низость его поступка, но с другой – он и сам отлично все понимает. О чем тогда говорить?

Ба повернулась и молча прошла в комнату, причем не в гостиную, а в свою. Это означало, что разговор она продолжать не желает по причине его всем понятной бесполезности. Но Левушка, потоптавшись и повздыхав, потащился вслед за ней. В комнате Ба уселась в кресло, Левушка – на диван. Еще помолчали.

– Есть я не хочу, мы с ребятами в кафе заходили, – кстати сообщил Левушка и опять замолчал. Он чувствовал себя очень неловко. Когда он придумал подсунуть Герману Ивановичу эту книжку, идея показалась ему остроумной и ужасно смешной. Но о последствиях он как-то не подумал. Точнее, он предполагал, что пламенный сторонник идей марксизма будет метать громы и молнии на своей территории, потому что на самом деле все это выеденного яйца не стоит. А он, видите ли, явился к Ба, наябедничал, испортил ей настроение. Противный капризный старик, вздорный и недалекий. Обретя таким образом необходимую степень сердитости, Левушка поинтересовался независимым тоном:

– Он что, ругаться приходил? Подумаешь… Он просто шуток не понимает.

– Он уезжать собирается, – тихо проговорила Ба. – Думает, что ты его ненавидишь. Из-за Жени. И считаешь, что старики вроде нас не имеют права на… личную жизнь.

Этого Левушка не ожидал. Он – ненавидит?! Он злился – да, потому что Женя – находка Германа Ивановича, почти его собственность, он носится с ней, как с писаной торбой, это смешно и неуместно… в его возрасте. Он ревнует, черт побери, потому что Женя должна общаться не с Германом Ивановичем, а с ним. Смотреть на него, пить чай по вечерам с ним, обсуждать прошедший день с ним, с Левушкой. Она – и Левушка. Ну, и Ба. А Герман Иванович здесь ни при чем. Мешает, суетится, говорит всякие глупости. Но ненавидеть… Нет, на это Левушка не способен.

– Я не ненавижу, – растерянно сказал он Ба. – Я только хочу, чтобы он… Чтобы Женя…

– А какое право ты имеешь хотеть за других? – так же тихо спросила Ба. – Они взрослые люди и делают то, что считают нужным. И ты тоже можешь делать то, что считаешь нужным, только если это не причиняет боли другим людям.

Левушке было так стыдно, что он едва не расплакался. Конечно же, Ба права. Женя – не игрушка, которую Герман Иванович, найдя, мог бы при желании передарить Левушке, перевязав бантиком. И главное, он сам, как дурак, ждет чего-то от Германа Ивановича, от Жени, как будто они обязаны догадаться о его чувствах и что-то предпринять. То есть ведет себя как капризный закомплексованный мальчишка и даже сам себе не может в этом сознаться, а Ба все понимает. И как мальчишке объясняет. А он уже взрослый! Ему уже девятнадцать! И он сам все знает, и не надо его отчитывать, как ребенка!

– А почему ты всегда за всех заступаешься? – звенящим от еле сдерживаемой досады на самого себя голосом спросил Левушка. – Ты за всех хлопочешь, всем помогаешь, всех понимаешь. А меня, меня?! Ты за меня должна!

– Что «должна»? Заступаться? – удивилась Ба. – Это как? Ты маленький был, в песочнице с мальчишками ссорился, я за тебя всегда заступалась. Мать тебя ругала за двойки, я тоже заступалась. А сейчас? Как ты себе это представляешь, скажи на милость?

– Ну… Скажи ему… – неуверенно предположил Левушка. – Спроси. Что он вообще думает…

– Что Герман Иванович думает – он сам сказал, и неоднократно. – Ба смотрела на Левушку с возрастающим интересом, и ему это выражение ее лица ужасно не нравилось. – Тебя его планы не устраивают, как я понимаю. А что я, по-твоему, должна ему сказать? Что ты отличник учебы и увлекаешься ихтиологией? Или что перчатки всегда дома забываешь?

– Скажи ему, чтоб от Жени отстал! – взвился Левушка, оскорбленный ее иронией, совершенно неуместной, по его мнению, когда разговор идет о таком жизненно важном для него предмете.

Ба улыбнулась и махнула рукой. Нет, все-таки ссориться они с Левушкой не умеют. Да и как с ним ссориться, скажите на милость, если он такой дурачок? Ладно, он все прекрасно понимает, просто еще не умеет владеть собой, да и в чувствах своих только учится разбираться. Милый мальчик, совсем ребенок, хотя и ростом за метр восемьдесят – в день его рождения они каждый раз делают отметку на дверном косяке, а потом Ба измеряет расстояние от пола до новой черточки портняжным сантиметром и подписывает дату. Этой осенью как раз и было сто восемьдесят три.