Поздняя осень (романы) - Василе Преда

На дороге послышались голоса. «Встретились, наверное, случайно и остановились переброситься парой слов», — подумал Никулае. Он прислушался к голосам лишь тогда, когда различил среди них голос Анны. Тогда он быстро сошел по ступенькам крыльца и вышел на дорогу, отыскивая силуэты говоривших. Ему навстречу шла Анна. Когда она подошла поближе и он мог разглядеть ее лицо, то сразу понял: что-то произошло.

— Замирение, Нику! С войной покончено! Мир! По радио сказали. Все об этом только и говорят. Германия капитулировала…

— Хорошо, хорошо… Заходи в дом, я немного задержусь…

Капитулировала! Надо же — слово-то какое! Он несколько раз слышал его на фронте, но теперь это иностранное слово звучало совсем по-иному. Иностранное слово, смысл которого не сразу был понятен ему. А собственно, разве можно его понять? И слово «война» было из другого языка. Пока она не пришла, Никулае не понимал смысла этого слова, ему казалось, что его невозможно понять. Да и некогда было думать об этом.

Он воевал, а не размышлял о войне. Капитулировала! Надо же! Он пожал плечами и пошел по дороге, всматриваясь в смутные тени, двигавшиеся по улицам в лунном свете, заливавшем пустоты между раскидистыми кронами шелковиц и акаций.

Он сам не мог объяснить почему, но ему казалось нормальным, что все закончилось чем-то бессмысленным, не доступным пониманию, выражаемым странным словом «капитуляция», возможно, изобретенным с этой целью, после чего люди забудут его навсегда. Оно не нужно им.

Корчма еще не закрылась и была заполнена людьми. Каждого входящего встречали густой дым и запах перебродившей сливы, перемешавшиеся с запахом, поднимавшимся от сырого пола. Но не все сидели в корчме, многие собирались группами у забора. Никулае несколько недель не заходил сюда. С тех самых пор как привел к себе домой Анну…

— Ну а слышал кто-нибудь своими ушами? — спросил он, вступая в разговор у стойки и всматриваясь в слабом свете керосиновой лампы в продолговатое лицо Виктора Стате.

Он знал, что тот тоже вернулся с фронта, слышал о нем, но они еще не виделись, не виделись целых пять лет.

— Да, Нику, чтоб мне провалиться на этом месте! Мой брательник Ион слышал по радио. То и дело объявляют, потом играют музыку и опять объявляют…

— Так и сказали: капитулировала? Ты когда-нибудь слышал это слово? — продолжал недоверчиво выспрашивать он.

— Э, да я и сам не знаю толком, что это значит, но закончилась война — это взаправду! Чтоб меня черти забрали!

На самом деле Никулае уже ничуть не сомневался. Он оперся о подоконник, поднес к губам наполненную цуйкой стопку с длинной ножкой и посмотрел вокруг.

Односельчане. Те же самые. С первого взгляда никто не мог бы сказать, что по ним прошлась жестокая война. Прошла через них, через их кровь, их ум, отчего содрогнулись их мысли и разум. Да, односельчане были вроде бы те же. Может, только их стало меньше. Но кто обращает внимание на то, что кого-то нет?

После того как Анна ушла к Никулае, Паулина несколько дней проплакала, закрывшись одна в комнате. Она никого больше не хотела видеть, даже родителей, и те оставили ее в покое, надеясь, что она смирится. Она же ожидала: что-то должно случиться. Мысль, что все могло остаться так, как решили другие, что она не может вмешаться даже словом, приводила ее в ужас. Ей хотелось хотя бы понять, осознать случившееся. Она жила с чувством, что попала в мир людей, которые говорят на другом языке, у которых другие, неизвестные ей обычаи. У этих людей понятие «хорошо» имело другой смысл, другую цену, зло тоже понималось по-иному, справедливость и честность не существовали вовсе. Ей казалось, что все люди договорились друг с другом, чтобы осмеять ее, довести до умопомрачения. В конце концов она могла бы понять родителей. Им было почти безразлично, какая из их дочерей выйдет замуж за Никулае. Им даже было спокойнее, что он предпочел Анну, которая была в положении. Но Никулае… Как ей понять его?

Больше всего ее возмущало отсутствие у него чувства гордости. Ее с детства научили, что у мужчин есть достоинство, особенно в отношении чести женщины, ее репутации. Она все делала для него из чувства искренней и чистой любви, и вот теперь ее просто отодвинули в сторону, исключили из жизни. Неужели в сердце Никулае совсем умерла любовь к ней? А любил ли он ее когда-нибудь? Нет, он не мог любить по-настоящему, она ошиблась в нем.

Но больше всего ее удивило отношение односельчан. Даже девушки, с которыми она делилась всеми своими тайнами, говорили, что Никулае поступил правильно. Ей казалось, что всем было известно нечто неведомое ей, и никто не хотел ей сказать. Это выводило ее из себя.

Она все время плакала. А что ей оставалось делать? Паулина не могла ненавидеть свою старшую сестру, она просто ее не понимала. Ей, выросшей и воспитанной в духе обычаев, которые она считала святыми, поступок Анны казался святотатством. Вера, которую она считала непоколебимой, рухнула в ее душе, и она не могла ее возродить. Что ей оставалось делать?

Она долго думала и пришла к страшной мысли, что ей больше нет места в селе. Ее жизнь среди этих людей невозможна, она не могла жить с ними, как прежде, все изменилось. Ее ничто не связывало с односельчанами, хотя они уважали и жалели девушку.

Положить конец своей жизни? Нет. У нее было слишком много надежд в душе, она слишком любила жизнь. Самоубийство в ее ситуации было бы равно бессилию, тем самым Паулина признала бы за собой несуществующую вину.

Она вспомнила о сестре отца, которая жила в Бухаресте, и задумала поехать в город. Правда ли, что у людей иногда хватает сил начать жизнь сначала? Человек как будто рождается во второй раз. Зачем ей оставаться? С родителями, не сумевшими понять ее, с сестрой, бесстыдно отобравшей любимого, рядом с мужчиной, которого она все еще любила, но к которому не имела права даже приблизиться?

Несколько дней Паулина попыталась страдать по-иному: сделать так, чтобы другая боль, физическая, хотя бы на какое-то время заглушила душевную боль. Она ничего не ела два дня подряд, она хотела заболеть, чтобы помучиться, отвергая жалость и помощь других людей. Ей хотелось умереть в мучениях. Но ей казалось, что души людей зачерствели, что им безразличны ее страдания. Конечно, ей нужно бежать, как говорят, куда глава глядят. У нее не было выбора.

К ее удивлению, на этот раз Матей согласился с ней. И даже мать, некоторое время похлюпав носом, не очень настойчиво противилась этому. Как-то утром с восходом солнца Паулина в сопровождении отца уехала на вокзал. Да, да, она уезжала в Бухарест, в огромный город, о котором она знала лишь, что там много огней, что в нем очень легко заблудиться — так ей показалось в детстве, когда ее возили к тетке в гости. С этим чувством она уезжала и сейчас, но теперь она порывала со всем, что относилось к ее прежней жизни…

Может быть, она станет портнихой, как много лет назад предлагала ей тетка? Но эта профессия ей не нравилась, она бы стала тяготиться ею. Паулина слышала, что в городе женщины работают на фабриках, как и мужчины. Ей хотелось трудной работы, чтобы все поняли, на что она способна. Жизнь осталась у нее в долгу, и она докажет, что заслуживает счастья так же, как Анна-Паулина ни с кем не попрощалась. Даже с отцом, который подвозил ее на кэруце до вокзала. Она бросалась, будто в пропасть, в незнакомый мир, навсегда покидая село. В ее детской душе рухнула гора представлений и законов, в которые она верила на протяжении всей жизни. Она не была на войне, но все же война ее убила. Потому что только война всему виной. Теперь она знала одно: ей нужно все забыть и начать жизнь заново…

Последний раз мысль о самоубийстве пришла ей в голову в поезде. От мелькания деревьев вдоль железнодорожной линии у нее кружилась голова. Да, как просто она могла бы решить все проблемы, бросившись головой вперед в открытое окно вагона… На какое-то мгновение она уже видела себя разбившейся на острых камнях насыпи, мертвой, оплакиваемой всеми — Никулае, Анной. Она наказала бы их своей страшной смертью. Потом она горько улыбнулась, посмотрела через запыленное окно на проплывавшие мимо столбы. К чему это? Она так любила жизнь и была уверена, что, уехав из села, сможет забыть и свою несчастную любовь, и людей, не захотевших ее понять.

Ведь ей так хотелось познать мир, заново найти понимание смысла жизни. Возможно, здесь была самая ее большая ошибка: она хотела понять все и надеялась на понимание других. Тогда кто же виноват в случившемся?

Паулина видела вокруг себя солдат — людей подавленных, печальных, с потухшими взглядами, неразговорчивых. Конечно, причиной тому тоже была война, она оставила свой след в каждом сердце, независимо от того, воевал ты или нет.

Как жить дальше? На тысячи вопросов искала она ответы. Ее мучила мысль, что есть что-то такое, что пока ускользает от ее понимания… Она только знала, что должна стать другим человеком, должна изменить себя. Стать человеком времени, которое наступало. У нее были для этого силы, она имела на это право!