Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич

Если у первых в историческом поединке культуры достоинства и традиции невежества в итоге победила культура, то у вторых, за неимением таковой, непререкаемо восторжествовал её абсолютный антипод — невежество. Когда нет естественной борьбы противоположностей, то самым неестественным способом начинает безраздельно доминировать, подчиняя себе всё и вся, лишь одно начало, которое с силой законов природы влечёт всех своих приспешников к неминуемому концу истории соответствующего народа, гораздо более реальному и опасному, чем тот, о котором так наивно и поверхностно, но весьма многословно и красноречиво поведал нам в своей знаменитой книге «Конец истории и последний человек» американский философ Фрэнсис Фукуяма. По силе разрушения общественной и государственной системы последнее можно уподобить разве что атаке смертельно опасного вируса на организм человека при полном отсутствии какого-либо сопротивления со стороны его иммунной системы.

В этом-то процессе и таится ключ к разгадке злосчастной судьбы населения Российской (советской) империи, что нашло своё наглядное выражение в её неоднократном крушении, как в 1917 г., так и 1991 г. о чём и пойдёт речь ниже.

Раздел 2

ТРАДИЦИЯ НЕВЕЖЕСТВА

«Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас». Этими пронзительными предсмертными словами чешского журналиста, автора знаменитой книги «Репортаж с петлёй на шее» Юлиуса Фучика (1903–1943) и хотелось бы начать этот самый тяжкий, самый мучительный и самый болезненный для автора и читателей раздел настоящей книги. Не буду скрывать, что эта часть работы далась мне с невероятным напряжением нравственных сил. Она потрясла меня до основания, опустошила душу, воспалила мозг, не раз вызывала слёзы, не давала спать, мучила днём и ночью и, пожалуй, отравила мне жизнь до конца дней моих. Но я обязан был её сделать, чтобы наши дети и внуки, их дети и внуки, их отдаленные потомки никогда впредь не сталкивались с тем, что так жестоко и нещадно, низко и подло оборвало жизнь неисчислимого множества наших близких и родных, наших единоверцев и соплеменников, наших соотечественников, Божьих детей в конце концов. Посему пусть эта выдержанная в абсолютно тёмных тонах часть повествования станет хоть в какой-то мере данью их светлой памяти в наших бесконечно скорбящих и плачущих сердцах. Пусть она станет своего рода символической могильной плитой, памятным обелиском всем тем, кто пал жертвой этнической, религиозной и классовой ненависти на этой земле. Мы не вправе ни на секунду предавать забвению память об их предсмертных муках. В этом вопросе я предпочитаю следовать завету французского религиозного мыслителя и математика Блеза Паскаля (1623–1662) заявившего, что «смертные муки Иисуса Христа будут длиться до скончания мира — а потому все это время нельзя спать!».

Перед тем, однако, как перейти к сути исследуемого явления, необходимо уделить внимание описанию хотя бы в самых общих чертах той политической, правовой, духовной, нравственной и психологической атмосферы, которая стала питательной и весьма благодатной средой для его укоренения в повседневной жизни Российской (большевистской) империи на протяжении всей её истории. Это та система координат жизни её населения, без учёта которой определение искомого феномена останется не только не понятым, но и покажется искусственной, зависшей где-то в воздухе, лишенной каких-либо корней в толще народного бытия терминологией. Это самое бытие и получило своё образное, но адекватное воплощение в известных четверостишиях российского поэта Максимилиана Александровича Волошина (1877–1932):

В этом ветре — гнет веков свинцовых,

Русь Малют, Иванов, Годуновых,

Хищников, опричников, стрельцов,

Свежевателей живого мяса -

Чертогона, вихря, свистопляса —

Быль царей и явь большевиков.

Что менялось? Знаки и возглавья?

Тот же ураган на всех путях:

В комиссарах — дурь самодержавья,

Взрывы Революции — в царях.

Вздеть на виску, выбить из подклетья,

И швырнуть вперед через столетья

Вопреки законам естества —

Тот же хмель и та же трын-трава.

Если окинуть беспристрастным взором всеобщую историю борьбы за права человека, то мы столкнемся с повествованием гораздо более печальным, чем все самые знаменитые шекспировские трагедии, вместе взятые. При этом нельзя не заметить, что победу в поединке с силами зла в конце концов одерживали лишь те народы, которым хватило мудрости проявить общенациональную солидарность, стойкость и последовательность в отстаивании достоинства, свободы и прав человека как сердцевины своих национальных интересов и национальной безопасности.

На бескрайних же просторах Российской (большевистской) империи борьбу за достоинство и свободу человека вели, по ироничному утверждению одного видного российского сановника, лишь нищие и философы. Но при этом ни первые, ни вторые никогда не были в фаворе или в чести у российского (советского) народа. Поэтому всякий раз в этом неравном поединке победу одерживала роковая для этой державы традиция. Традиция, вошедшая в «плоть и кровь» национального архетипа. Традиция, которая обращала на себя пристальное внимание отечественных журналистов, писателей и мыслителей, а также не осталась незамеченной для иностранных наблюдателей и путешественников. Интересное наблюдение за действием подобной традиции, бережно пронесённой народом в неизменном виде сквозь царскую и советскую эпоху и проявившую себя в стереотипе его поведения уже и на постсоветской стадии его жизнедеятельности привёл в упомянутой книге В. А. Коротич: «Народ любит тех, кто в нем растворен и ему понятен. Не могу избавиться от ощущения, что к вождям так называемого путча ГКЧП в августе 1991-го отношение в массах стало постепенно куда более сочувственным, чем бывало оно к академику Сахарову. Это историческая традиция, и для прогнозирования политического процесса очень важно понять, с кем народ себя идентифицирует». А народ всегда идентифицировал себя с грубой и беспощадной силой, что лучше всех правителей Российской (большевистской) империи, к слову сказать, понял именно Сталин.

Своё бессилие в борьбе с этой отечественной напастью одним из первых признал император России Александр I (1777–1825), заявив, что «если бы цивилизация была более развитой, я бы прекратил крепостное право, даже если это бы мне стоило головы». Иными словами, просвещённый монарх оценил рабское состояние многомиллионного населения России в качестве единственно приемлемой формы удержания последнего в некоем состоянии верноподданности и мирного сосуществования, начисто при этом отметая правовые нормы и правовое воспитание как метод государственного управления страной. По всей видимости, уже в этом признании русского царя содержался ответ на многие вопросы российской истории: в империи отсутствовал какой-либо иммунитет к мгновенному выходу народа из состояния подчинения и гражданского мира. Очевидно, что российское общество было подвержено тяжкому и неизлечимому недугу, диагноз которого заключался в полном и безусловном отторжении Права как наиболее оптимальной формы национального бытия. Как справедливо по этому поводу заметил видный российский правовед Борис Николаевич Чичерин (1828–1904): «Сознание права не находило почвы в России». Образно говоря, империя дышала инстинктивной неприязнью к Праву, к ценностям западноевропейской цивилизации. По сути, впору говорить о некой патологии менталитета, пораженного вирусом нетерпимости к более высокому уровню культуры человеческих взаимоотношений.