Галльская война Цезаря - Оливия Кулидж

Завершение. 51 год до н. э.

Это был истинный конец Галльской войны – не последний бой вообще, но последний бой свободных вождей Длинноволосой Галлии. Когда Верцингеторикс спустился из Алезии на своем коне, сверкая как солнце, он позволил нам в последний раз краем глаза увидеть, что такое их неукрощенная гордость. Потом он исчез, отправленный умирать заживо – как именно, тогда никто не знал, – и не оставил себе подобного.

Мы сражались с разбойниками. Мы воевали против отчаявшихся и озлобленных людей, а вожди арвернов и эдуев снова интриговали, стараясь добиться благосклонности Цезаря. Цезарь зимовал в Бибракте, а свою армию разместил вокруг себя. В январе он, несмотря на погоду, повел два легиона против битуригов.

Сам я тогда находился на реке Соне под началом Квинта Цицерона, который руководил поставкой зерна вверх по течению реки из страны эдуев и от аллоброгов из провинции. В феврале до нас дошли новости о том, что Цезарь принудил к покорности битуригов, снова находится в Бибракте и отправил свои легионы обратно на зимние квартиры. Кроме того, нам сказали, что он пообещал за эту зимнюю кампанию награду в двести сестерциев каждому рядовому солдату и в две тысячи – каждому центуриону. Мы все завидовали тем, кто служил в одиннадцатом и тринадцатом легионах, и я помню разговоры о том, что могут получить офицеры. Считалось, что они служат за свой собственный счет, поэтому денежная награда от Цезаря в этом случае им не подходила. Но не было сомнения, что Цезарь будет щедрым. Квинт Цицерон, который был у нас главным знатоком в политике благодаря тому, что постоянно получал от брата письма из Рима, тоже придерживался этого мнения.

– Это только начало, – заявил он, поджав губы и покачивая головой с видом мудреца. – Запомните мои слова: следующими будем мы, а если не следующими, то наша очередь наступит скоро. Эти военные действия зимой просто предлог. Цезарь покупает нашу верность.

Мы не стали притворяться, будто не поняли, о чем идет речь, но было видно, что некоторые удивились. Вдалеке от Рима, узнавая новости только из случайных писем, совершенно теряешь нить событий. И разумеется, нас целиком поглощали галльские дела. К тому же Квинт Цицерон, желая похвастаться своими знаниями, сказал слишком много.

– Ты хочешь сказать, что Цезарь уже смотрит в будущее и думает о том дне, когда должен будет сдать командование? До этого ведь еще два года, – осторожно спросил молодой Марцелл.

– Совершенно верно, – согласился Квинт Цицерон. – А что будет потом?

– Он выдвигается в консулы, – вставил я, немного беспокоясь о том, чтобы разговор не принял неудобное направление. – Он не был консулом уже десять лет.

– Ну да, выдвигается, – не отставал от нас Квинт Цицерон. – Но как он это сделает? Может он приехать в Рим в 49 году как частное лицо и пойти на выборы? Его командование здесь кончается первого марта. Раньше мы думали, что он сохранит должность за собой до конца года, потому что заместителя не смогут отправить раньше. Закон Помпея, принятый прошлым летом, изменил это.

– Там сделано исключение для Цезаря, – неуверенно сказал Марцелл.

Цицерон рассмеялся. Никто из нас не засмеялся вместе с ним. Мы знали, что закон Помпея имел целью выманить Цезаря из его владений так скоро, как только допускает наше законодательство. Мы знали также, что, если Цезарь появится в Риме как частное лицо, он погибнет. Его многочисленные враги сфабрикуют против него обвинения и подадут на него в суд либо за что-то, что он сделал в своей провинции, либо за какие-нибудь его поступки во время прежнего консульства, которые они пожелают объявить незаконными. Состав суда подберут пристрастно, и Цезарь будет приговорен к изгнанию или смерти. Изгонят его или казнят, все равно это будет его конец. Чтобы уцелеть, Цезарь должен был оставаться проконсулом Галлии до конца декабря 49 года, а 1 января уже должен стать консулом в Риме. Мы все знали это, но старались не говорить на эту тему.

– До этого еще два года, – сказал я, пожимая плечами. – Два года – это целая вечность!

Цицерон снова засмеялся над моим невежеством:

– Два года! Цезарь не рискнет ждать, пока ему придется сдавать командование! Он должен будет действовать, когда Сенат попытается назначить ему преемника в марте 49 года. Вот почему он как можно быстрее покупает поддержку легионов. Говорю вам: наша очередь подходит.

На этот раз никто не сказал ни слова. Мне кажется, никто из нас до этого времени не задумывался над этим всерьез. Я покосился краем глаза на Марцелла. Его дядя был в том году консулом, и было известно, что этот дядя – враг Цезаря. О том, что мы сейчас обсуждали, было бы гораздо лучше совсем не говорить с Марцеллом: никогда не знаешь, кто доживет до часа, когда пожалеет о таком разговоре.

Разговор был прекращен, но после него Галльская война для нас закончилась еще в одном смысле. Мы все, кроме Квинта, были слишком молоды, чтобы помнить последнюю гражданскую войну, но каждый из нас мог назвать имена родственников, погибших во время массовых убийств после того, как она пронеслась по нашей стране словно пожар. Мы увидели, как течение жизни несет нас к тому, чего мы боялись, и, похоже, стали объединяться друг с другом по новым правилам. Например, я отдалился от Марцелла, который мне нравился. Я начал задавать себе вопрос: что Марцелл пишет обо всех нас в Рим?

В том, что касалось ближайшего будущего, Цицерон оказался прав. Не прошло и десяти дней, как Цезарь вызвал нас с зимних квартир для помощи в боевых действиях, которые он вел против карнутов вокруг Орлеана. Карательные походы для очистки территории от противника – всегда невеселое дело, а этот, несомненно, был худшим из всех, в которых я участвовал. Было самое начало марта, и погода выдалась ужасная. Мы разместили свой штаб в Орлеане, для чего либо попросту выгнали галлов из грубо построенных домов, которые они поставили в этом городе на месте разрушенных, либо построили себе хижины, обкладывая свои палатки дерном и соломой. Оттуда мы ходили разорять этот край – дотягивались далеко и захватывали широко. Мы выгоняли людей из их жалких домов и они погибали в снегу, а мы тем временем возвращались в лагерь, нагруженные их вещами. В конце концов, когда большинство этих обездоленных несчастных людей бежали в соседние племена, Цезарь оставил нас в Орлеане поддерживать порядок в пустыне, которую он создал, а сам переключил внимание на своего старого друга Коммия, который вооружил против него белловаков.

Коммий не был запуган своим поражением под Алезией и сумел набрать новую большую армию из белловаков и воинов разных соседних племен, в том числе своих соплеменников. Когда Цезарь появился в тех местах, Коммий уехал просить помощи у германцев, очевидно веря, что дар убеждать людей, никогда его не покидавший, поможет ему уговорить этих варваров еще раз поискать удачи за Рейном.

Когда Цезарь увидел белловаков, они занимали обычную для галлов боевую позицию – на холме среди леса, защищенного болотами. Услышав от пленных, что галлы решили дать бой, если он привел с собой не больше трех легионов, он постарался придать своим четырем легионам такой вид, будто бы их только три. То ли это ему не удалось, то ли у белловаков не хватило мужества, но они остались стоять там, где были, – на очень выгодном для них месте – и ограничились только налетами на наши отряды, выезжавшие за кормом для скота.

Вскоре Цезарь понял, что у него с собой слишком мало людей. Галльское войско было огромным, а поскольку оно вело бои против его добытчиков корма, он увидел, что будет трудно выделять достаточно солдат для этих поездок и при этом не оголять лагерь так, что он окажется в опасности. Поэтому он вызвал через посланцев еще три легиона, в том числе и два наших, орлеанских. Дожидаясь их, он укрепил свои позиции двумя рвами и крепостной стеной; на вершине стены он приказал поставить трехэтажные башни, соединенные между собой крытыми мостиками. Мостики защищали солдат, стоявших на верху укреплений, от камней и стрел противника, а те солдаты, которые стояли на мостиках, находились высоко над головами врагов и могли метать свое оружие дальше, чем они.

Пока происходило все это, белловаки добились некоторых успехов в боях с нашей конницей, отчего приобрели очень высокое мнение о своей боевой доблести и отваге. Кроме того, Коммий вернулся в лагерь с пятьюстами германскими конниками. Это была всего лишь символическая помощь и не более, но гениальный дар убеждать людей помог Коммию представить ее как залог будущих великих побед. Каждый день конные отряды вступали в бой между собой перед стенами обоих лагерей у переходов через болота, и верх брала то одна сторона, то другая.

После довольно долгого ожидания, за время которого больше ничего не произошло, стало известно, что наши дополнительные легионы из Орлеана уже близко. Белловаки, по своему обыкновению, общему для всех варваров, собрали в своем боевом лагере не только своих взрослых мужчин, вооруженных и невооруженных, но также женщин и детей, которые иначе остались бы без защиты. Теперь эта неупорядоченная толпа начинала чувствовать недостаток продовольствия, а поскольку они взяли с собой большое количество тяглового скота, их трудности с кормом для скотины были несравненно больше, чем наши. Поэтому, быстро перейдя, как это бывает с варварами, от величайшей дерзости к растерянности и смятению, они решили отступить. Для этого им необходимо было послать обоз вперед. Но, обремененные небоеспособными сородичами и домашней утварью, галлы были вынуждены потратить всю ночь на его подготовку к отъезду. Когда наступил рассвет, последние неповоротливые остатки этого обоза еще только тяжело трогались с места, и белловаки выстроили свое войско перед своим лагерем, чтобы помешать римлянам преследовать обоз.