Млечный путь - Меретуков Вионор

Я стоял, смотрел на Леву и спокойно улыбался.

— Ты же сам сказал Бутыльской, что Пищик был склонен к суициду. И потом… — я решил выложить главный козырь. — Пищика же кремировали, какие могут быть следы в прахе, который в основном состоит из сгоревшего гроба?

Фокин дернул себя за ус.

— Я уверен, это ты приладил Пищика к подоконнику.

— Уверен? — я засмеялся. — Эти и есть твое доказательство?

Надо было менять тему разговора. Тут очень кстати вернулась Маша. За ней плелся кот.

— Товарищ Фокин, — обратилась она к Леве, — надо бы покормить кота. А то он все обдерет здесь.

— Черт с ним, с котом… Маша, Машенька… — задумчиво сказал Фокин. Я уловил в его голосе угрожающие нотки. Фокин поманил Машу пальцем. Та послушно приблизилась. Он сделал шаг ей навстречу и вдруг обеими руками вцепился ей в горло. Глаза девушки выкатились, а лицо пошло лиловыми пятнами.

— Это ты грохнула маршала Богданова, паскудина? А картина? Куда ты ее дела? Признавайся! — орал он.

— Я видела завещание… Старый хрыч издевался, он показал мне… — хрипела Маша, пытаясь вырваться, — он, смеясь, показал мне завещание, а там Эра Викторовна, с которой он раньше писал свою книгу, а обо мне всего два слова…

— Он оставил тебе в наследство кота?! — Фокин ослабил хватку и захохотал.

— А ведь он обещал… Я там столько всего вытерпела, а еще птиц корми…

— А чем ты его?.. — Фокин убрал руки с ее горла.

— Половником… — Маша опустилась на ковер и заплакала.

— Илюша! — он повернулся ко мне. — Теперь ты видишь, с каким преступным материалом мне приходится иметь дело! Как измельчал человек! Шандарахнуть полководца, почтенного военачальника по колгану! И чем! Суповым половником! Черпаком по тыкве, как какого-нибудь штатского болвана! Вообще-то маршалы обыкновенно погибают от молнии, прямого попадания бронебойного снаряда, в крайнем случае, от разрывной пули. А тут половник. Такое славное боевое прошлое — и такая позорная смерть! Как это у тебя рука поднялась, скажи?

— Не знаю…

— Она, видите ли, не знает… Дальше что?

— Дальше помню смутно.

— Помнит смутно, а картину слямзила, так?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Я видела, как вот этот… — она глазами показала на меня, — как он фоткал картину, видела, видела, видела!

Я с укоризной посмотрел на девушку, которая еще совсем недавно, каких-то шесть часов назад, очень убедительно стонала в моих объятьях. Особенно меня покоробило слово «этот». Господи, я спал с предательницей и убийцей!

— Ага! — торжествующе возопил Фокин. — Значит, это ты, мой милый друг, украл картину, подменив ее копией! Ну, ты и ловкач!

— Оговор! — возмутился я. — Наглый, циничный, бездоказательный навет!

— Это решит суд! — воскликнул Лева.

При прощании он ладонью похлопал меня по груди. Ключик отозвался нежным звоном.

— Заруби себе на носу: со мной тягаться бесполезно, тем более что я о тебе очень много всего знаю. Не меньше, чем твой друг Корытников. Если не хочешь отдавать ключик, спрячь его подальше. Он нам может пригодиться. И запомни, мы с тобой, как каторжники, прикованы к одному ядру. Ты знаешь, есть такие пушки, которые стреляют золотыми и брильянтовыми ядрами. А картину придется вернуть, — сказал он тихо, продолжая свои похлопывания.

— Если бы она у меня и была, не отдал бы. Во всяком случае, тебе.

Только так и можно было с ним разговаривать. Если бы у него были какие-то конкретные доказательства моей вины, он бы так со мной не миндальничал. Нет у него ни черта.

Я хорошо помнил, что говорил мой дед, который с ног до головы был напичкан пословицами и поговорками. Одну из них я запомнил: «Хороший нос кулак за версту чует». Другими словами, предусмотрительность — мать безопасности. А коли так, спрячу-ка я ключик подальше.

* * *

На следующий день я вновь отправился в Грибунино. Надо было на всякий случай запастись свежим «Колпаком свободы». Нашел миколога. Он опять был в своей рваной кацавейке и, несмотря на теплый день, поеживался, словно на дворе была зима.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну как, помогло? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

Я вспомнил «прогулку» с Петькой по крыше дома на Тверской. Вспомнил и свой страх.

— Не совсем, — говорю, — но уже лучше. Надо закрепить успех.

Он куда-то убежал и вернулся минут через десять.

— Свежего сбору! — восторженно лопотал он, протягивая кулечек. — Вмиг излечивает акрофобию…

— Акрофобию?

— Да, страх высоты, — пояснил он, продолжая поеживаться.

— А почему вы без папахи? — не удержался я. — Пропили?

— Нет, отобрали… — он жалко улыбнулся.

— Как вы здесь можете жить?! — вырвалось у меня.

В ответ он беспомощно пожал плечами.

Я бродил по крохотному старорусскому городку, по его единственному бульвару, обсаженному столетними липами, и предавался сладкой грусти. Своими улочками с двухэтажными ухоженными домишками городок напоминал мне старинные московские переулки в районе Покровского бульвара. У меня было такое чувство, будто я брожу по детству. Не хватало только матросского костюмчика, трехколесного велосипеда и деревянной двустволки.

Глава 20

В час ночной, в час бессонный и тревожный, я унимал развинтившиеся нервы и помраченное сознание с помощью чтения 44-го тома словаря Брокгауза и Ефрона. Словарь, чуть ли не сто томов, достался мне в наследство от моего насквозь коммунистического деда. Который, скорее всего, экспроприировал эту энциклопедическую роскошь у какого-то просвещенного контрреволюционного элемента. Я мусолил страницы, пытаясь найти «падшего ангела», но Брокгауз молчал. «Падуя» была, «Пасвекий Лев Семенович» был, а вот «падшего ангела» — не было. Я подумал, у Брокгауза нет, а у меня — есть. В этом я уверен. Ведь я и есть падший ангел. По крайней мере, один человек в этом меня уверял.

Во втором часу ночи позвонил Корытников. Голос у него был усталый, но тон бодрый.

— Я нашел покупателя! — возвестил он.

Утром следующего дня мы встретились. У него дома. Он вышел ко мне в пижаме, торжествующий и удовлетворенный. Словно только что овладел неприступной крепостью. Крепость, насколько я понял, была юна и миниатюрна. Дверь в спальню была открыта, и я увидел розовую пяточку, которая провокационно выглядывала из-под одеяла. Мальчик? Девочка?

— Я не святой, — сказал он, перехватив мой взгляд. Думаю, он умышленно оставил дверь в спальню открытой, чтобы я знал, что он в свои уже достаточно почтенные года еще способен одерживать любовные победы — пусть и за деньги. Он подошел к зеркалу и молодцевато подбоченился.

— Единственный способ задержать стремительный бег времени — это самому подключиться, примкнуть к этому бегу. Это молодит!

Глаза Павла Петровича возбужденно сияли. Он вздохнул и перешел на деловой тон:

— Ключ при тебе?

Я кивнул.

Корытников пристально взглянул на меня.

— По невероятному совпадению, ты очень похож на покойного Бублика.

— Мне сокрушаться или радоваться?

Мне опять вспомнилась треклятая голова с дырой вместо уха. Я решил, что настала пора рассказать Корытникову обо всем. И я рассказал ему обо всем, вернее, почти обо всем: о своей странной дружбе с генералом Фокиным, который знает о нас с Корытниковым слишком много и который по странной прихоти держит это знание при себе. И об ординарце маршала Маше, припомнил и половник, ставший орудием убийства, рассказал и о том, что Маша видела, как я фотографирую картину. Вспомнил баню, грибы, самогон, воющего и царапающегося кота. Вспомнил даже лошадь в яблоках, которую полночи разыскивал пьяный Фокин. Рассказ у меня вышел красочный, хоть сейчас вставляй в роман с продолжением.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Половником? Значит, мой мучитель наконец-то сыграл в ящик? — заржал Корытников. — А этот твой Фокин… он тебя не разыгрывает? Знаю я этих подвыпивших генералов, никому верить нельзя.