Тревожные облака - Александр Борщаговский

Это необходимо сказать, снять шапку перед тем, кто искал не самоутверждения в работе над спортивной темой, а был ей по-сыновьи предан от молодой поры до седой головы.

Когда Евгений Карелов снял «Третий тайм» и фильм уже собрал десятки миллионов зрителей, Григорий Липшиц и не подумал уняться. За несколько лет до XXII Олимпийских игр он загорелся идеей, в которой, право же, был резон и смысл: создать телевизионный сериал, широко охватить подлинную историю, использовать кино- и фотоархивы ГДР, ФРГ и, конечно же, наши, исследовать матч как частицу антифашистской борьбы в Киеве, дать слово участникам матча и его зрителям, пока они живы, детям, а то и внукам футболистов, в том числе и Светлане Трусевич, дочери вратаря Николая Трусевича, однажды уже выступавшей на страницах пермской областной газеты «Звезда».

Как ни увлекала его легенда матча, целостный его образ, он ценил значение сотен подробностей, находил интерес в пристальном исследовании жизни каждого из футболистов. Он осмеливался раздвинуть и временные, исторические рамки, находя в документальном фильме место и для кинокадров, снятых на матчах команды киевского «Динамо» с «Боруссией» и «Баварией». Главная его побудительная мысль была сформулирована в последнем по времени его предложении о сериале в феврале 1978 года: «Сегодня на Западе действует слишком много сил, жаждущих всеобъемлющей ревизии прошлого: одни тщатся обелить Гитлера и гитлеризм, другие уверяют, что, подпиши СССР в двадцатые годы Гаагскую конвенцию, ни один волос не упал бы с головы ни одного советского военнопленного (как будто не было жестоко истреблено 7 миллионов поляков, хотя Польша и подписала конвенцию!), третьи льют слезы по поводу «горькой судьбы» Шкуро, Власова и власовцев. Нельзя упускать ни одной возможности разоблачений такого рода взглядов и пропаганды. Киевский матч лета 1942 года дает редчайшую возможность вести серьезный разговор, причем на материале отстраненном, неожиданном, но и строго документальном, и западающем в самую душу».

Но и фильм Григория Липшица не состоялся – ни в послевоенные сороковые, ни в семидесятые годы.

Что же мешало ему появиться?

Все та же опаска и та же убежденность чиновной мысли, что дело-то не в самой истории, не в реальных ее фактах, а в том, как на них посмотреть, что из истории благосклонно взять, а что произвольно отменить. Шли годы, само событие уже не вызывало сомнений, невозможно было притвориться, что киевского матча 22 июня 1942 года попросту не было, но ведь можно осуждающе пожать плечами, скептически промолчать, надолго задуматься с оттенком недоверия, посоветовать погодить – не все ведь известно, не все открылось и откроется ли когда-либо… Играли, конечно, играли, хорошо, что выиграли, но так ли это важно – забить лишний мяч в футбольные ворота, когда земля в огне!

Уже никто не решался осуждать динамовцев, уже они хорошие, славные парни, но изворотливый казенный ум нашел новый аргумент против создания такого фильма,, нелепый, но и неотразимый, поскольку и он одет в надежную броню озабоченности, сомнений, даже дружеского участия. Как, мол, отнесутся сегодняшние немцы к такому фильму, не в ФРГ, нет, в ГДР – наши друзья, – не оскорбит ли он их достоинство?

Достаточно хоть намеком высказать такое, чтобы рука, составляющая тематические планы, замедлилась. Отчего не погодить.не отложить на год, на два? Ведь жизнь предложила крепкий, необычный сюжет, он не состарится в несколько лет. Погодим.

А мне надо было освободиться внутренне, сбросить с плеч многолетний груз. Давние уже «Динамовцы» вызывали во мне чувство профессиональной неловкости, многочисленные варианты сценария осязались как рубцы, на живом теле: порождения компромиссов, попыток ответить лукавым и противоречивым требованиям редакторов, режиссеров, худсоветов. Живая ткань обрастала диким мясом, меня не покидало горькое, сиротское чувство.

Необходимо было выразить былую жизнь и славный подвиг в единственно доступной мне форме – в прозе и, может быть, таким образом проверить, как отнесутся к этому сюжету наши друзья немцы.

Так возникла повесть «Тревожные облака».

Забегая вперед, скажу, что она очень скоро была издана в Берлине, и не однажды: в ГДР сделали и то, чего не сделали мы, хотя подвиг спортсменов сам по себе заслуживал широчайшей популяризации, – напечатали повесть у себя в «Роман-газете» (Roman Zeitung).

Казалось, теперь пала последняя преграда.

Но так только казалось. Инерция была сильнее, прошло еще пять лет, и только случай подтолкнул «Мосфильм» к запуску готового, ждавшего своего часа сценария.

4

Если читатель обратился к этим страницам прочтя повесть, то он уже так или иначе произнес внутренне свой суд над ней, и я пишу об уроках прошлого вовсе не для того, чтобы переменить этот суд.

Четверть века для труда литератора – огромный срок. Роман «Русский флаг», повести «Пропали без вести» и «Тревожные облака» – начало моей работы в прозе, двадцать пять лет прошло после первой публикации «Тревожных облаков». За эти годы больших успехов добилась наша военная проза, в том числе и авторы книг о сопротивлении народа на землях, захваченных фашистами, в концлагерях или в небывалых условиях ленинградской блокады. Достаточно назвать только несколько книг, таких, как «Каратели» А. Адамовича, «Нагрудный знак – ОСТ». В. Семина, «Блокадная книга» Д. Гранина и А. Адамовича, чтобы ощутить, насколько мы стали богаче.

Но сохраняют свою поэтическую, убеждающую силу и книги, созданные в годы войны или вскоре после нее, несущие на себе печать своего времени. Нам и сегодня интересна «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Март – апрель» В. Кожевникова, «Звезда» Э. Казакевича, «Непокоренные» Б. Горбатова, не говоря уже о таком шедевре, как «Спутники» В. Пановой. Хотя в последующие годы литература достигла более впечатляющих результатов, глубина и сила ее реализма достигли большего, искренняя романтика тех старых книг действительна.

Возможно, что и я сегодня написал бы своих футболистов суровее, глубже ушел бы в быт, в оккупационную жизнь, драматичнее воплотил бы характеры людей. Можно тешить себя этой мыслью, но как отменить уже выраженную жизнь, людей, персонажей, которые сделались частицей тебя самого?

Вот почему, перечитывая эту давнюю свою книгу, я позволил себе тронуть сегодняшним пером. только стилистику, слова, мелкие подробности.

Среди многих вопросов есть такие, которые возникали едва ли не каждой читательской конференции по «Тревожным облакам». Почему автор избрал форму свободной, беллетризованной, скажем мы, а не строго документальной повести? Зачем изменены имена: вместо Николая Трусевича – Николай Дугин и т. д.? Почему не воздать должное подлинным героям, мертвым и еще живущим, чтобы и художественная литература сохранила их настоящие имена? Ведь в повести «Пропали без вести», написанной за год до «Тревожных облаков», я назвал персонажей – шестерку героев с китокомбината «Подгорный» на о. Парамушире – их собственными именами; зачем же имена футболистов заменены вымышленными?

Здесь есть две стороны, два направления мысли, и одним из них трудно, если не невозможно, командовать. Прежде всего это интуитивный, почти непроизвольный выбор художника. Ведь и «Мексиканец» Джека Лондона основан на подлинном жизненном эпизоде, у героя рассказа было свое имя, но писателя это нисколько не связало, он стремился создать нечто значительное, поднимающее случай до высоты типического, в конечном итоге – всечеловеческого.

Одно дело сказать: тогда-то, в такой-то день и в названном месте случилось нечто заслуживающее почтительного внимания. Вот как это было, говорит очеркист, строго придерживаясь действительных фактов и подробностей, создавая свою поучительную, нужную книгу. Автор же повести или рассказа не всегда держится строгой хронологии и не остается рабом действительных событий. Да и как в художественной прозе обойтись без вымысла: ведь вымышлены диалоги, ход и характер размышлений действующих лиц – вся эта плоть прозы, главный ее пласт, попросту не могут быть документально установлены.

В «Пропали без вести» задача решалась относительно просто: я отыскал своих героев на Камчатке, на Парамушире, во Владивостоке и Темрюке, подолгу говорил с ними, скрупулезно восстановил 82-дневную эпопею зимнего дрейфа катера «Ж-257» на севере Тихого океана, более того – имел возможность показать некоторым из них рукопись повести, так сказать, сверить хронометры – ведь неизбежно возникают недоразумения и несогласия даже у очевидцев, у самих участников событий.

А как быть с теми, кого нет?

Как установить, почему изо всей команды были казнены только Трусевич, Кузьменко, и Клименко?

Спросить у живых, уцелевших?

Я не стал этого делать, узнав от друзей и от того же Григория Липшица, как болезненны для живых такие вопросы: не странно ли – одни заслужили у гитлеровцев кару, другие, выходит, не заслужили? Почему? Отчего смягчилась их участь?