Новый Мир ( № 2 2013) - Новый Мир Новый Мир

*      *

    *

На полях забвения хлеб не скошен,

На воде не зыблется тень весла,

И забыто прошлое, и заброшен

Инвентарь рыбацкого ремесла.

Где кухарки, прачки и белошвейки,

Кузнецы, оратаи, рыбари?

В запылённом скверике на скамейке

В золотых коронах сидят цари.

Не дожить им, видимо, до получки…

Дождь стучит по косточкам домино.

А принцессы — плаксы и белоручки —

В белоснежных блузках идут в кино.

Где пророк Иона?

— Уехал в Сочи.

А пророк Исайя?

— Живёт в Туве…

И какой-то странный чернорабочий

Вышивает золотом по канве…

*      *

    *

Четыре жирных быка и двенадцать овец,

две бочки вина, к ним — серебряный кубок,

рожь, пшеницу, масло, восемь свиней, наконец,

за луковицу тюльпана — лучшую из покупок —

отдал один чудак. В придачу ещё — гардероб,

множество платьев жены,

из китайского сшитых шёлка…

— Что же мне с нею делать? Взять ли с собою в гроб

или оставить здесь — до весны, положить на полку?

Так накануне смерти один рассуждал чудак.

Что он жене оставит?

Память?

Пустой чердак?

Время, как лошадь в мыле, мчится из дальних стран,

а на одной могиле красный цветёт тюльпан…

*      *

    *

   1

Млечный Путь подобен многоточью

Летом, под созвездием Стрельца,

Я случайно просыпаюсь ночью

С ощущеньем близкого конца.

Я встаю с постели. Пахнет мятой,

Слышен слабый запах лебеды.

Вижу я на простыне измятой

Отпечаток будущей беды.

Что же, опыт смерти — тоже опыт,

Он, наверно, ни хорош, ни плох.

И твержу, переходя на шёпот,

Я молитву “Да воскреснет Бог”.

   2

Когда человек умирает,

Сильнее шиповник цветёт.

Кто душу свою потеряет,

Тот снова её обретёт.

Но что же с душой происходит

В тот самый таинственный миг,

Когда она в землю уходит

И бьёт из земли, как родник?

Душа

Ты плачешь, ты хочешь нравиться,

оглядываясь на бегу,

с тобою, моя красавица,

я справиться не могу.

Какое ты слово пестуешь,

какое дитя растишь?

Ты в прошлое путешествуешь —

и в будущем ты гостишь.

О, как мне ещё аукнется,

душа, твой былой размах!

Разбойница ты, преступница,

изгой на чужих кормах.

А я — только тело ветхое,

защита тебе и кров…

Пометь меня звёздной меткою,

владычица двух миров!

Дым

Потеряв своё прежнее имя,

в зимнем воздухе чудно клубясь,

дым несётся, с мирами иными

обнаружив незримую связь.

На него не устроишь облавы,

не даётся он в руки врагам…

Дым отечества, облачко славы

жизнь относит к иным берегам.

И отшельник лукавого беса

изгоняет из кельи постом:

бес — как дым — ни объёма, ни веса,

ни простого родства с веществом.

Облаков тонкорунных отару

в небе ласковый пастырь пасёт,

и душа в виде дыма и пара

достигает незримых высот.

Достигает неведомой цели,

к родникам припадает родным…

Неужели, мой друг, неужели

жизнь земная похожа на дым?

*      *

    *

Ты, грызущий яблоко истин падших, —

человек, не помнящий братьев младших —

муравья, ползущего по дороге,

воробья, не платящего налоги,

мотылька, скрестившего правду с ложью,

стрекозу, а также коровку Божью,

ты, забывший горлицу, краснопёрку,

да дверную щёлку, ржаную корку,

ты, не слышащий перебранки

двух синиц,

но владеющий счётом в банке,

дорогим авто с голубым экраном

и экспрессом жизни с его стоп-краном,

ты один не знаешь, о чём ты тужишь,

ты один не помнишь, кому ты служишь,

и понять не можешь ты — что ты значишь…

Ты идёшь один по земле и плачешь.

*      *

    *

...Адама охватило ликованье,

когда он Книгу Бытия прочёл.

Он ввёл в простую ткань существованья,

а, может быть, и в ткань повествованья

фрагмент из жизни медоносных пчёл.

Предмет и слово были для Адама

единой сутью. Он не различал

двух планов жизни, двух её начал,

тревожных и простых, как звук тамтама.

Адам следил за тем, как из дупла

таинственные пчёлы вылетали,

рассматривал какие-то детали,

которыми украшена пчела:

вот усики, вот лапки, вот крыла,

вот хоботок подвижный — и так дале.

(Как странно сотворён пчелиный рой!

Он на роман похож или на повесть,

где некий собирательный герой

пыльцой цветов свою врачует совесть.

Он пьёт нектар, как олимпийский бог,

и чёрной не боится он работы,

и душу, что отдал ему цветок,

спокойно запечатывает в соты.)

Роились непонятные слова

вокруг Адама; жалили, жужжали,

но каменные ждали их скрижали —

там, на Синае, в глубине времён,

где он, Адам, грехом своим пленённый,

был смертным мёдом жизни опьянён...

Стрекозы

Даже в мире нездешнем чудесен

Мандельштам, воспевающий ос…

Но как строен, бесплотен и тесен

строй летящих на волю стрекоз!

Их, задержанных в клетке воздушной,

их, закрытых от нас на крючок,

выпускает какой-то послушный

Божьей воле седой старичок.

Сны, принявшие странные позы,

словно люди, вкусившие яд…

Но летят голубые стрекозы,

голубые стрекозы летят.

И одна стрекоза ненароком,

одолев непонятный испуг,

подлетает к печальному Блоку

и садится на серый сюртук.

*      *

    *

Плода запретного вкушение,

Тоска, и мука, и вина…

Обломки кораблекрушения

На берег вынесет волна —

Ковры, торшеры, кресла дачные,

Цветастые половики,

Размокшие контракты брачные

И тени рыб со дна реки.

И жёны, бытия виновницы,

Чтоб завести в домах уют,

Из листьев мяты и смоковницы

Своим мужьям одежду шьют.

*      *

    *

Живёт моя печаль, как стёклышко в глазу.

Прозрачное стекло похоже на слезу,

на краденый алмаз у перехожих калик —

зачем у них в суме таится сей кристалл?

Печаль по временам похожа на хрусталь.

А может быть, она сама — хрусталик?

Но мир вокруг меня прекрасен и велик.

Презрев мою печаль, смеётся сердолик,

сияет бирюза, как волосы Мальвины.

Но если грянет гром и я с ума сойду,

я снова окажусь в бессмертном том саду,