Столыпин - Аркадий Савеличев

«Будьте готовы к встрече!»

Когда? Где размещать, если вместе с государем нагрянет весь его многолюдный двор?

Столыпин отправил к брату Алексею Дмитриевичу свой, тоже весьма немалый, «дворик», а новый губернаторский дом подверг очередной чистке и пристальной ревизии – от парадных ступеней до подземных погребов. Ко всему прочему следовало и о кухне позаботиться. Это ж не казачишек иль мужиков-ходоков накормить.

Но Николай II, слава богу, перенял обычай своего отца, ездившего на Балканскую войну в личном поезде. Дворец на колесах! Сейчас и дороги стали лучше; изменились паровозы и вагоны. Все гораздо надежнее. Николай II прибыл в Саратов без эксцессов и крушений. И хотя губернатор Столыпин узнал о приезде всего за несколько перегонов – тайны, все те же тайны! – встреча, хотя и наспех, получилась достойная. Пожарный оркестр славно играл встречный марш. Ученики гимназии, купно с православным детским хором, очень тепло исполнили кантату, а слова «Боже, царя храни!» прямо вышибали слезы из глаз. Девушки в старинных боярских одеждах несли на рушниках хлеб-соль. Над головами реяли державные флаги. Губернатор во главе начищенного до блеска губернского чиновничества стоял в казенном парадном строю на перроне. Не будучи военным, он довольно лихо вскинул руку к белой летней фуражке и отдал рапорт:

– Ваше императорское величество! Вверенная мне Саратовская губерния верноподданнически приносит!..

Ну что уж она там «несла», после и сам губернатор не мог вспомнить.

Николай II встречей остался доволен… а губернатор довольствовался тем, что государь следовал традициям своего отца. То есть не намеревался квартировать по губернаторским дворцам. Наоборот, после окончания торжественной встречи пригласил губернатора в свой салон-кабинет на обед и послеобеденную приватную беседу. Оказывается, Николай II неплохо знал положение дел в губернии. Ничего удивительного: в его свите был и министр Плеве, которому Столыпин отправлял еженедельные, а зачастую и ежедневные отчеты.

Николай II делал вид, что ничего плохого в войне с Японией не происходит. После тоста губернатора: «За победу русского оружия, ваше императорское величество!» – полковник среди генералов вполне благодушно кивнул аккуратной романовской головой:

– Да, да. Когда видишь народ и державную мощь, то чувствуешь силу и величие России.

Ради такого случая или по чистой дорожной случайности, бок о бок с царским поездом, опережая его, прошел на парах воинский эшелон. Раскрытые настежь двери теплушек гремели песнями и плясками. Николай II еще увереннее повторил:

– Да, да. Вот она, Россия. Пусть знают макаки!..

Это презрительное генеральское словцо дошло и до Петербурга, а в устах государя было просто уничижительным.

Столыпин был очарован скромным полковником, который самолично осматривал военные дороги. Правда, на перроны не выходил.

Пожалуй, то же очарование испытывал и Николай II. На прощание он даже уверил губернатора в своей доброй памяти:

– Вы помните, когда я вас отправлял в Саратовскую губернию, то сказал, что даю вам эту губернию «поправить»? А теперь говорю: продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно.

В продолжение всего разговора министр Плеве на каждое слово кивал старческой головой, как бы подтверждая.

Губернатор Столыпин в знак полнейшей покорности напоследок верноподданнически склонил свою голову, тоже начавшую лысеть…

Настроение у него было приподнятое.

Единственно неприятное впечатление осталось от усталого лица министра. Переговорить наедине не удалось, ибо царский поезд сразу же двинулся своим, одному Богу известным путем.

Опять загремели марши. Собранные на перроне молодые дамы из высшего губернского «света» взмахнули платками; чиновники и немногие военные взяли под козырек; губернатор у самых ступеней вагона вытянулся во весь свой немалый рост; в тамбур, как бы проверяя что-то, вышел бледный от бессонницы министр… и все быстро кончилось.

Но тяжелое впечатление от вида министра не проходило. Не будучи слишком сентиментальным да уже и растерявший прежнюю эйфорию, Столыпин подумал:

«Этот человек долго не проживет».

Он знал, что на Плеве уже было несколько покушений…

IX

Через месяц министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве был убит боевой группой эсера Бориса Савинкова.

После убийства министра начальник департамента полиции Алексей Лопухин подал в отставку. «Ну их всех на ху-ху!..» – сказал он при личной встрече своему гимназическому другу Петру Столыпину. – Тоже уходи! Следующая очередь за тобой». Отставку пока не желали принимать, и Лопухин успел продать будущему преемнику-министру весьма любопытную характеристику:

«Б.В. Савинков представляет собой опасный тип противника монаршей власти, ибо он открыто и с полным оправданием в арсенал своей борьбы включает убийство. Слежка за ним и тем более предотвращение возможных с его стороны эксцессов крайне затруднительны тем, что он является хитрым конспиратором, способным разгадать самый тонкий план сыска. Близкие ему и хорошо знающие его люди обращают наше внимание на сочетание в нем конспиративного уменья и выдержки с неврастеническими вспышками, когда в гневе и раздражительности он способен на рискованные и необдуманные поступки…»

Надо отдать должное «лопоухому» Алешке: он в полной мере оценил поднимавшегося из дворянских глубин генерала террора… и заслал к нему крупнейшего полицейского провокатора – бесфамильного Евно Фишелевича, известного под кличкой Азеф. Тот получал пятнадцать тысяч годовых – не менее самого Лопухина! Будучи членом ЦК партии эсеров, Азеф ловко и незаметно выдавал лучших боевиков, но в случае с Савинковым его номер не проходил. Уж Лопухин-то знал, составляя характеристику для министра Плеве. «Необдуманные поступки» – это уже запоздалый гнев полицейского. Никогда и ничего необдуманного Борис Савинков не делал. Он, «потомственный дворянин Петербургской губернии», как значилось в полицейских анналах, шел со своей группой смертников по следам Плеве весь 1904 год. Пять покушений!

18 марта несколько бомбометателей во главе с самим Савинковым поджидали Плеве на дороге между набережной Фонтанки и Невой. Но Плеве в сопровождении конной охраны промчался как вихрь, так что метальщики не успели вытащить из схронов свои громоздкие бомбы.

25 марта бомбометатели с отчаянностью обреченных пошли со своими бомбами прямо к департаменту полиции, где пребывал в это время Плеве, но подобраться к карете не смогли.

1 апреля покушение сорвалось потому, что ближайший друг Савинкова Алексей Покотилов, готовя бомбы, сам погиб от взрыва. У бомб был недостаток – их требовалось каждый раз снаряжать заново. Они имели химический запал: оснащались двумя крестообразными стеклянными трубками. Зажигатели, детонаторы. Серная кислота в стеклянных баллонах. С надетыми свинцовыми грузилами; они при падении снаряда в любом положении ломали стеклянные трубки, серная кислота воспламеняла смесь бертолетовой соли с сахаром, взрывалась гремучая ртуть, а потом и динамит…

8 июля метальщики опять не смогли перехватить министра, потому что он каждый раз, отправляясь с докладом к Николаю II, выбирал разные дороги.

Наконец, 15 июля…

Расставив всех метальщиков, Савинков вышел на Измайловский проспект. Уже по внешнему виду улицы он догадался, что Плеве сейчас проедет, приставы и городовые застыли в напряженном ожидании. Маячили на углах филеры. Вот один городовой, во фронт – второй…

В тот же момент через Обводной канал пошел Егор Сазонов в щегольской железнодорожной форме – центральный метальщик, но были и боковые и запасные. За честь быть главным метальщиком спорили до хрипоты. Накануне выиграл Сазонов. Сейчас он шел, высоко подняв голову и держа на согнутой руке, у плеча, изготовленный снаряд. Уже слышалась крупная рысь… вороные… лакеи… конная стража!.. Секунды тянулись неимоверно долго.

Вдруг в цокот копыт, в грохот колес ворвался тяжелый и грузный звук, будто чугунным молотом ударили по чугунной плите. Задребезжали в окрестных домах вылетевшие стекла. От земли узкой воронкой взвился столб серо-желтого, по краям черного дыма. Расширяясь, столб этот на высоте пятого этажа затопил всю улицу. В дыму промелькнули какие-то обломки…

Когда Савинков подбежал, дым уже начал рассеиваться. Нестерпимо пахло гарью. Шагах в четырех от тротуара, прямо на обожженной мостовой, рядом с изуродованным трупом Плеве лежал Сазонов. По лбу и щекам текли струйки крови. У живота расползалось темное кровавое пятно. Глаза были мутны и полузакрыты.

Но он почувствовал склонившегося над ним товарища:

– Уходи, генерал… Спасай остальных…

Да, надо было спасать, уводить, разгонять по городам остальных подельников. Без команды они не тронутся с места.

ЦК эсеров издал прокламацию:

«Плеве убит… С 15 июля вся Россия не устает повторять эти слова, два коротеньких слова… Кто разорил страну и залил ее потоками крови? Кто вернул нас к Средним векам с еврейским гетто, с кишиневской бойней, с разложившимся трупом святого Серафима?.. Кто душил финнов за то, что они финны, евреев за то, что они евреи, армян за Армению, поляков за Польшу? Кто стрелял в нас, голодных и безоружных, насиловал наших женщин, отнимал последнее достояние? Кто, наконец, в уплату по счетам дряхлеющего самодержавия послал умирать десятки тысяч сынов народа и опозорил страну ненужной войной с Японией? Кто? Все тот же неограниченный хозяин России, старик в расшитом золотом мундире, благословленный царем и проклятый народом…»