Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

— Андрей…, - тихо прошептала Анна, когда, отпустив на волю ее запястье, он обхватил ладонями ее лицо, склонился над ним. Совсем не осознанно назвала его по имени, пульсирующему в ее голове сейчас, подражая стуку сердца. Он улыбнулся уголками губ в ответ на этот тихий шепот, а потом поцеловал ее.

Сначала легко, едва коснувшись губ, будто прося позволения на свою вольность. Отстранился на миг, заглянул в ее широко распахнутые глаза, в которых плескалось изумление и которые тут же стало заволакивать легкой дымкой, вмиг вскружившей ему голову, заставившей сделать свой последующий поцелуй более глубоким, более волнующим. Анна спустя миг положила свои пальчики на его ладони, и Андрей прервался, решив, что она хочет отстраниться от него. Но она всего лишь встала повыше на цыпочки, чтобы быть ближе к нему, к его губам, и он снова склонился к Анне, видя, как она тянется к нему.

Неужели Анна ранее думала, что никогда в своей жизни не позволит кому-либо так терзать ее рот, как когда-то это было на московском балу? Неужели желала запретить своему супругу даже мимолетно касаться ее губ некогда? О, какой глупенькой она была! Но разве могла она тогда подумать, что поцелуи могут быть такими схожими, но в то же время такими разными? Тот был злым, грубым, настойчивым, а этот… От этих поцелуев шла кругом голова, а мир вокруг, казалось, замирал, чтобы после засиять ярче, более глубокими насыщенными красками раскраситься вмиг. Хотелось, чтобы эти губы никогда не отстранялись, чтобы эти руки медленно и ласково гладили ее скулы и не останавливались ни на минуту.

— Почему не дышишь? — прошептал ей прямо в губы Андрей, и Анна едва сообразила, о чем он говорит, где они находятся, и кто вообще она такая. — Не надо… дыши, милая… дыши…

И она попробовала сделать вдох и выдох во время поцелуя, как он сказал, с удивлением обнаруживая, что это возможно, что нет нужды таить дыхание, как она делала ранее. И тогда Андрей поцеловал ее по-иному, еще глубже. От этого поцелуя ноги вдруг стали ватными, захотелось прижаться к нему теснее, и она вдруг позволила это себе: обхватила руками его шею, запустила пальцы в его мягкие волосы.

— Моя милая, — прошептал Андрей ей прямо в губы, и она улыбнулась, чувствуя, как распирает грудь от счастья, вспыхнувшего в ней в тот миг, едва она увидела его голубые глаза. — Моя милая!

От этих простых слов, от его нежного шепота у Анны снова кругом пошла голова. Отчего, удивлялась она, отчего ей так хорошо, когда его руки легко гладят ее спину через ситец платья? Отчего ей так покойно ныне, когда он смотрит вот так ей в глаза?

— Простите мне мою вольность, — тихо проговорил Андрей позднее, выпуская ее из своих объятий, но не из рук — он не в силах был сейчас отпустить ее ладони, не в силах не целовать ее тонкие пальчики. — Я не должен был… не должен… Но я увидел вас там, понял, что вы пришли. Отчего вы пришли? Я позволил себе надеяться, что вы были там из-за моей скромной персоны, не из-за страха за поручика Бранова.

— Бранова? — воскликнула Анна с таким протестом, что Андрей не мог не улыбнуться, и она потупила глаза в смущении. — Вы правы, я пришла туда из-за… не из-за поручика. Отчего? Ну, отчего вы все же стрелялись? Ах, какое безрассудство! Что если бы…?

— Не может быть «что если бы», милая Анна Михайловна, — покачал головой Андрей, по-прежнему улыбаясь. Ему нравилось ее девичье смущение, ее растерянность, ее наивность. Перед ним ныне снова была та Анечка, которую он порой вспоминал в отъезде из этих мест. — Я всегда вижу все возможные риски, всегда пытаюсь увидеть финал дела.

— Все может знать только Господь Бог, — возразила Анна, а потом вдруг вздрогнула, когда до них донесся крик из парка — дворовые уже выходили на садовые работы, перекрикивались. Она оглянулась в сторону усадьбы, а потом с явным сожалением в глазах на Андрея. — Мне пора идти. Скоро меня хватятся в доме.

Она произнесла это, а сама молила отчего-то неслышно: «Задержи меня! Хоть на миг задержи подле себя!». И он услышал ее немой призыв — снова обнял, на этот раз приподняв с земли и поставив на поваленный ствол небольшой осины, упавшей еще зимой, не выдержавшей тяжелого снежного груза на своих ветвях. Теперь их лица были на одном уровне, и Анне не приходилось приподниматься на цыпочки, чтобы быть ближе к нему, подставляя губы. И снова мир заиграл другими красками, а птицы защебетали чуть приглушенно, но явно прекраснее, чем ранее.

— Всю жизнь! — Андрей целовал ее ладони, а она с улыбкой смотрела на него сверху вниз со своего места на возвышении. — Всю жизнь я бы провел с тобой вот так — в этой лесной тиши, под щебет птиц! Хотя нет… всей жизни будет мало, чтобы насладиться тобой, моя милая…

И сердце Анны пело в груди от счастья. О Боже, как же она жила ранее, не зная о том, как сладко может замирать сердце, как могут подгибаться ноги от легкого касания мужской руки, как может кругом идти голова! И он уже целует ее руки, вдруг мелькнуло в голове, заставляя вдруг вспомнить собственное тщеславие. Как она и пожелала когда-то…

— Я бы желал нынче же переговорить с вашим отцом, моя милая Анни, — проговорил Андрей, и Анна пошатнулась, едва не упала с бревна, на котором стояла от неожиданности его слов. Они оба знали, о чем он говорит, и оба вдруг замерли от того, что сулит им будущее этим днем, какие перемены может принести.

А потом мелькнуло вдруг в голове Анны, что завтра аккурат выходит срок пари, и она не смогла сдержать торжествующей улыбки, скользнувшей на ее губы. Она всегда побеждала. Всегда получала желаемое. Всегда, n'est-ce pas? [199] Так и ныне вон вышло.

Андрей не мог не заметить этой насмешки, что всегда вызывала в нем глухую злость и раздражение. Снова вернулась Аннет на место той юной и наивной Анечки, что подставляла губы его губам, что так забавно не дышала по время их первых поцелуев. Что ж, он уже догадывался, что под этой красивой оболочкой скрываются сразу несколько образов Анны. Надо только найти подход, как научиться жить с тем, который явно не по сердцу ему, найти способ, как изгнать это высокомерие и тщеславие.

Но выносить вида этой усмешки он пока не мог — спрятал свое лицо в ее ладонях, словно пытаясь скрыться и от этой улыбки, и от осознания того, что он снова зависит от милости женщины, как бы ни отрицал подобное.

— Вы назвали меня Анни, — произнесла Анна, и ему пришлось поднять взгляд на ее лицо, чтобы понять, отчего она заговорила вдруг о том. Анна улыбалась, но уже по-иному: мягко и ласково, осветилось лицо светом, засверкали серые глаза. Нет, они у нее были не чистого серого оттенка, только ныне заметил он — смесь синего и серого, удивительное сочетание.