«Вымпел» — диверсанты России - Михаил Болтунов

Илья Старинов никогда и предположить не мог, что его увлечение минами (а он сам их конструировал и испытывал на полигоне) поставят ему же в вину. Мины оказались тоже не нужны в новой войне. Не подходили они под новую доктрину, и потому увлечения Старинова были объявлены не иначе как пораженческими. На сей раз Илья Григорьевич едва уцелел. За подобное в те годы запросто пустили бы «в расход». Но судьба хранила Старинова. Возможно, для будущей войны.

Он войдет в историю Великой Отечественной своими уникальными минами, постановкой инженерных заграждений, дерзкими диверсионными актами. Такими, например, как организация взрыва в Харькове, когда радиоуправляемые мины были заложены в основание самого шикарного особняка в городе, где в свое время жили Косиор, Постышев, позже — Хрущев.

Немцы найдут ложную мину в куче угля в подвале особняка и даже выпустят листовку: не бойтесь русских мин, взрывники они плохие, их электрика никуда не годится.

Эта листовка попадет к нашим. И полковника Старинова вновь объявят вредителем. За него вступится Хрущев, в ту пору член Военного совета фронта. А в ноябре 1941 года в Харькове прозвучит огромной силы взрыв — рухнет особняк, в который поселился начальник гарнизона, немецкий генерал-лейтенант Георг фон Браун со своей многочисленной челядью.

Вторым взрывом, который тоже произойдет по команде Старинова, снесет целое крыло здания, где некогда размещался штаб нашего военного округа. По самым скромным данным, под обломками погибло 60 эсэсовцев.

Однако мало кто знает, что ничего этого могло не быть. Как, впрочем, и самого Ильи Григорьевича. И именно этот поступок, на первый взгляд, негромкий, бытовой мне наиболее дорог из всех его подвигов, потому что тот поход на прием к Сталину в первые месяцы войны, по собственной инициативе, иначе как подвигом не назовешь.

А случилось вот что. Как известно, 3 июля 1941 года И. Сталин в своем обращении к советскому народу призвал в занятых врагом районах взрывать дороги, портить телефонную и телеграфную связь, поджигать леса, уничтожать склады.

Старинов как профессиональный партизан-диверсант расценил этот призыв не иначе как безумие. Руководитель страны звал к партизанщине, а не к серьезной партизанской войне. Поджоги лесов были выгодны фашистам, а не партизанам. А уничтожение складов с продовольствием опять же ударило, в первую очередь, по отрядам, действующим в тылу врага. Конечно, свои профессиональные оценки сталинского обращения Илья Григорьевич держал при себе, но тем не менее встречи с вождем добивался весьма упорно.

К счастью, Сталин не смог принять полковника, хотя Старинов уже был вызван для аудиенции и находился в кремлевской приемной.

Теперь с высоты своего возраста Илья Григорьевич признался, что скорее всего он не вышел бы из сталинского кабинета. Ведь о чем собирался сказать вождю партизан уже, право, неважно. О чем бы он ни говорил, все шло вразрез с тем, к чему призывал Сталин.

Понимал ли сам Старинов, на какой шаг он шел тогда? Понимал. Однако чувство долга было превыше страха за собственную жизнь. Как бы ни странно это звучало сегодня, Илья Григорьевич шел, возможно, на смерть ради будущего партизанского движения.

Кстати говоря, он потратил много сил, чтобы убедить начальников разного ранга и звания в необходимости и важности развертывания партизанской и диверсионной работы в тылу врага.

Встречался с Ворошиловым, Мехлисом, Хрущевым, убеждал Первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии Пономаренко. Именно он, Старинов, возглавил первый диверсионный учебный центр Западного фронта. В ноябре 1941 года на стол Сталину наконец попала докладная записка «К вопросу о постановке диверсионной работы» за подписью Пономаренко. Однако написал ее Илья Старинов. Это в ней он высказал мысль, ставшую впоследствии академической: танковый батальон — грозная сила на поле сражения. В эшелоне батальон беззащитен, и его легко ликвидировать двум-трем партизанам-диверсантам.

Так боролся за свою идею полковник Илья Старинов. Он считает, что немецкая армия была бы разбита на год раньше, если бы в нашей стране вовремя и правильно организовали партизанское движение.

Помнится, еще до первой чеченской войны, когда мы беседовали со Стариновым, он сказал: «Если будете писать, напишите для наших руководителей, что „Вымпел“ в тысячу раз дешевле, чем Чечня. Авось, они поймут».

Увы, ничего не поняли.

«СДЕЛАТЬ ЖИЗНЬ...»

У генерала Юрия Ивановича Дроздова есть диплом. Шуточный, но такой дорогой сердцу разведчика. Выдали его, когда начальник управления «С» уходил на пенсию. В нем сказано, что Дроздову присвоено звание «почетного магистра Союза неформалов». Что ж, высокое звание вполне соответствует заслугам.

Признаться, жизнь Юрия Дроздова достойна романа. Возможно, он когда-нибудь сам напишет этот роман. Для этого у него есть все: поистине удивительная судьба боевого офицера-артиллериста, разведчика-нелегала, руководителя нелегальной разведки. Есть талант мемуариста. Юрий Иванович издал две книги, в которых рассказал о своей прежней работе. Рассказал интересно, но скупо. Причину указал сам: «Пусть читатель меня не ругает за недосказанность. Интересы Родины превыше всего...»

Это стало правилом его жизни давно. Он еще мальчишкой, курсантом артиллерийской спецшколы в 1942 году вместе со своими товарищами хотел бежать в Сталинград, в танковое училище. Побег не удался. Было строгое, с угрозой исключения из комсомола, общее собрание.

Через два года, в 1944 году, ему будет всего 19 лет. Как лучшего из курсантов 1-го Ленинградского артиллерийского училища, что стояло тогда в городе Энгельсе, Дроздова оставят в училище командиром учебного взвода. Он откажется. И теперь уже легально «сбежит» на фронт.

Со временем о своей фронтовой жизни Юрий Иванович скажет так: «Никаких геройских подвигов в ходе боевых действий мне совершить не пришлось. Война — это страшная, кровавая работа, тяжелая и безжалостная. Чтобы выжить самому и другим, я просто старался делать ее добросовестно, насколько это возможно младшему лейтенанту в неполные девятнадцать лет».

Войну артиллерист Дроздов закончил в Берлине, потом служил в Германии и Прибалтике.

В 1952 году он — слушатель Военного института иностранных языков в Москве. Через четыре года его пригласили на службу в КГБ, в нелегальную разведку рядовым оперативником.

Юрий Иванович рассказывал: первое, что спросили, когда он приехал в Берлин в аппарат Уполномоченного КГБ СССР при МГБ ГДР, сможет ли он «сделать жизнь» с другого человека.

«Сделать жизнь...» 35 лет он будет заниматься этим, чтобы, уйдя в отставку, однажды сказать: «Сделать жизнь можно, но как же это трудно, каких требует знаний, сколько разных особенностей нужно предусмотреть, чтобы ожила, заговорила и принесла пользу придуманная и отдокументированная тобою жизнь иностранца, в которого превращается советский разведчик».