Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид

Пьеро, с напудренным лицом схватил Азиадэ и поволок ее в нишу. Взгляд у него был молящим, глаза наполнены ужасом, глаза человека, проснувшегося от кошмарного сна и еще до конца не осознавшего реальность:

— У меня есть жена, которую я больше не люблю, — сказал он Азиадэ и взял ее за руку. Потом он рассмеялся, а Азиадэ погладила его напудренное лицо и рассказала о Хасе, о своем отце и квартире на Ринге.

Пьеро внезапно исчез, а может его и вовсе не было, и Азиадэ увидела Хасу в костюме Алхимика, широко улыбающегося в окружении женщин. Он подошел к ней и обняв повел танцевать.

— Ты что сердишься? Тебе скучно?

Он говорил как будто из сна.

— Нет, здесь очень хорошо. Так должно быть всегда.

Они танцевали, а французский маркиз с видом шпиона прошел мимо них. Позже Хаса сидел на скамейке и гадал какой-то стройной женщине по руке.

Азиадэ спустилась по лестнице. Стайка молоденьких женщин окружила полицейского у входа. У полицейского был важный, официальный вид. Его голубые глаза наблюдали за этой языческой мистерией со спокойной неуязвимостью властьимущего. Азиадэ дотронулась до руки полицейского. Полицейский был настоящим, он был маленькой дверцей в мир, который начинался по ту сторону дома и назывался действительностью. Достаточно было одного движения руки, всего лишь короткого жеста и спокойствие повседневности укротило бы ночные призраки вырвавшихся на волю душ.

Азиадэ вздрогнула при этой мысли. Она пошла дальше. В полумраке нижнего этажа скромно одетые женщины прижимались к одетым во фраки мужчинам. Душный воздух был наполнен ароматами духов вперемежку с винным перегаром. Азиадэ присела на край свободной скамейки и вдруг почувствовала себя очень усталой. Мужчины, проходя мимо улыбались ей, но она не отвечала им. Она сидела в яркой цыганской одежде и золотые монетки венцом свисали на ее лбу.

На другом конце скамейки спиной к Азиадэ сидела байадерка. Спина была загорелой, молодой и стройной. Азиадэ посмотрела на худые руки, шелковые шаровары и вышитые золотом башмаки. На голове у женщины красовалась шелковая чалма. Она сидела одна, молчаливо и задумчиво, явно уставшая от суматохи праздника.

Вдруг она повернулась и Азиадэ увидела жемчужину в виде слезы свисающую на лбу у женщины, гордо изогнутые брови, карие глаза и узкий нос с дрожащими крыльями.

— Добрый вечер, Марион, — сказала Азиадэ.

Вся ее усталость мигом улетучилась. Она повернулась к баядерке.

— Добрый вечер, Азиадэ.

Марион с удивлением разглядывала ее. Глаза ее расширились. У нее было очень красивое лицо, тонкие длинные руки.

— Вы выглядите как настоящая турчанка. Чалма вам очень подходит, — Азиадэ смотрела на нее с восхищением и признанием.

Марион рассмеялась ей в ответ:

— Вообще-то чалму и турецкие шальвары должны были надеть вы.

— Это было бы слишком просто, Марион. Я же дикарка и должна носить чадру.

— Дикарка? Когда в последний раз женщина в вашей семье надевала чадру?

— В последний раз? Я сама еще носила чадру. Всего шесть лет назад. Нет, я на самом деле дикарка.

Азиадэ взяла Марион за руку. От руки исходил аромат. Марион удивленно подняла брови. Она улыбалась:

— Почему же вы не бежите прочь, Азиадэ, как тогда в Земеринге?

Ее голос звучал печально:

— Я была просто дурой, Марион, потому и бежала тогда. Не сердитесь на меня.

Азиадэ серьезно и с любопытством смотрела на Марион.

— Вам хорошо с Алексом? Он хорошо к вам относится?

Она не могла объяснить внезапную благосклонность Азиадэ.

— У нашего мужа все хорошо. Он теперь алхимик и гадает какой-то блондинке по руке. Рядом с ним сидит Матес, который в действительности Ли Тай-Пе. Курц тоже должен быть где-то наверху и многие другие врачи разных специализаций. Нет, на самом деле, Хаса хороший муж и между нами нет никаких проблем.

Она замолчала. Петр Первый шествовал по залу положив руку на плечо принцессе Нефертити. Какой-то юноша с приделанным носом сидел в углу и беседовал с отважного вида индейцем в очках.

Они серьезно разговаривали, даже если бессвязно, об эстетических проблемах.

Марион погрузилась в размышления. Лицо ее все еще казалось надменным.

— Может выпьем мокко, Азиадэ, — предложила она вдруг, — я знаю по опыту, что наш муж до рассвета останется на Гшнасе.

Азиадэ кивнула. Они поднялись и пошли в кафе, байадерка и цыганка. Серые глаза смотрели в карие, а в зале постепенно становилось все спокойнее. Хмель ночного праздника отступал. Обе женщины вдруг смутились.

— Как у вас дела, Марион?

— У меня? Ах, все хорошо, спасибо. Я ездила на лыжи в Тироль. Теперь я снова в городе.

— Это так странно, Марион. Я сейчас в первый раз разговариваю с вами, но при этом знаю о вас так много.

Марион едва заметно покраснела:

— Да, Алексу всегда нужно было кому-нибудь раскрыть свое сердце. Он все-еще рассказывает о своих пациентах и мечтает о яблочном пироге, который пекла его мама?

— Да, все еще. И приемная все так же полна больными и на столе все еще лежат все те же старые журналы. После приема он также ходит в кафе.

— А потом он едет в Кобенцл или в Пратер. Не так ли? Я чувствую себя помолодевшей, слушая вас.

Она замолчала. Оркестр играл цыганскую песню. По углам зала сидели парочки. Никто больше не танцевал. За соседним столом сидели двое мужчин и говорили о бирже. Действительность постепенно овладевала залом.

— Такое редко случается, чтобы две жены одного мужчины вот так мирно сидели за одним столом, — сказала Марион.

— Почему же? Мой дед имел четыре жены сразу и все четыре прекрасно понимали друг друга. Даже лучше, чем своего мужа.

Марион открыла сумку. Она достала маленькое зеркальце и провела по лицу пуховкой.

— Я очень рада, что у Алекса снова все хорошо. Он тогда все принял слишком близко к сердцу. Боже мой, такое же часто случается в жизни, люди расстаются. Я не могла иначе, я должна была уйти. Вообще-то Алекс счастливый человек, вы же ладите друг с другом?

Голос Марион звучал холодно. Азиадэ спрятала нос и глаза в чашке кофе. Потом она хитро улыбнулась:

— О да, мы отлично понимаем друг друга. Хаса очень терпелив со мной. Я же дикарка, и совсем не такая, как он. Но он всегда очень внимателен и исполняет все мои желания. Но я уверена, что он делает все это не ради меня. Он просто очень хороший муж. Очень внимательный, обходительный, нежный. Он был бы так же мил с любой другой женщиной. Это совсем не трудно быть счастливой с Хасой, так что у нас действительно все хорошо.

Марион улыбалась. Она думала о квартире, о постели, о Хасе в белом халате и о журналах в приемной.

— Они все так же сидят в гостиной у окна, а Хаса кричит в ординаторской: «Скажите „два“».

Азиадэ радостно закивала:

— Да, а пациенты отвечают: «четырнадцать» или «Что простите?», а затем стучат инструменты. По началу я хотела помогать Хасе в ординаторской, но он не разрешил мне этого делать.

— А мне он позволял себе ассистировать.

В голосе Марион угадывалось едва заметное превосходство.

— Мне разрешалось протягивать ему инструменты, выписывать счета и давать детям шоколадки. Вначале мне это нравилось, но это плохо, когда муж с женой целый день вместе.

Из-за того, что я знала всех его пациентов, мы обсуждали их и в свободное время. Так не могло продолжаться долго.

Застывшее лицо Марион вдруг смягчилось. В руках она держала смятый носовой платок. Странным казалось, что было время, когда она протягивала Хасе инструменты и ревновала к красивым пациенткам. Эти времена давно прошли. Между тем временем и настоящим стоял Фритц, по которому сходили с ума все женщины. Были и другие, но об этом лучше не думать.

Азиадэ вздохнула.

— Иногда я завидую вам, Марион. Вы знаете Хасу намного лучше, чем я. Я плохо разбираюсь в европейских мужчинах. Кроме Хасы, я знала в Берлине еще пару лысых сокурсников, которые занимались расшифровкой иероглифов. Мы должны чаще встречаться и говорить о нашем муже.

«Глупая девчонка, — думала Марион, — или у них что-то не так в браке. Что за неожиданная благосклонность!»

Она посмотрела на Азиадэ с любопытством. Серые, необычного разреза глаза смотрели с наивной беспечностью. Мягкие губы были сжаты. Руки были беспомощно сложены на столе. Маленькая, глупая девочка сидела перед Марион, шалунья, которая вероятно ревновала к тому, что ее муж танцевал с другими женщинами. Марион приветливо улыбнулась.

— Хорошо Азиадэ. Я с радостью буду с вами встречаться. Я хорошо знаю Алекса, во всяком случае я так думаю.

Большой зал почти опустел. Только Наполеон одиноко сидел в центре. Пестрые воздушные змеи устало опустились на пол. Яркие бумажные фонарики светили мерцающим нереальным светом. С лиц официантов постепенно сползала важность и строгость, они принимали обычный вид.