Тургенев, сын Ахматовой (сборник) - Вячеслав Букур

Таисия подумала: наверно, все будет хорошо! Тарелка – это большая жертва, мама ее три дня рисовала! Не может быть, чтоб впустую все это…

К вечеру Кулик замолчал. Мама Таисии сказала: умирает.

– Значит, не нужно везти его на укол, – сказала Таисия.

– Но соседи не вынесут… Если снова завоет…

– Мама, ты же видишь, что он больше не завоет. Успокоился…

Но ночью Кулик, набравшись каких-то крошек сил, стал жаловаться на свои боли менее громко, но более внятно. Пронзительно. Соседи, конечно, не слышали этого, но в квартире Таисии стало понятно, что щенок подводит черту под прошедшей жизнью.

Таисия не знала, что кулик – это название болотной птички, свободно порхающей во все стороны, а то бы не назвала щенка так, и счастье бы не улетело от нее.

Утром следующего дня мама наглоталась всяких таблеток и ничего не соображала, а папа ушел на работу, от последних денег отделив Таисии плату за последний укол Кулику.

…Врач сказал, что за неделю-две капельницами можно пса поставить на ноги и это стоит не больше миллиона. Таисия знала, что на миллион мама сможет прокормить семью два месяца. Но нигде нет миллиона для Кулика!.. И с отсутствующим сердцем Таисия сказала:

– Ставьте укол! – И добавила: – Как мама велела…

Когда Таисия с телом щенка вернулась домой, то сердце уже вернулось на место и жгло еще сильнее, но ей хотелось, чтобы жгло не у нее одной.

– Больше всего меня удивило, что врач тарелку взяла и сказала: Кулик умрет. А тот, который укол ставил, сказал, что вылечить можно…

Когда мама забегала и закурила, Таисии стало легче, и она стала заворачивать Кулика в тряпку, чтобы схоронить.

Вот уже вечер, и Кулик мертвый на руках… Теплотрасса за домом начала сиять в темноте своей дюралевой теплозащитной оболочкой. Земля была еще рыхлая, Таисия палкой ударяла, а доской убирала в сторону почву. Видимо, это длилось долго, потому что мама в открытую форточку кричала: «Таисия, ужинать, Таисия!» Она молчала, потому что знала: мама ее видит. А зачем говорить, что тут скажешь?

Когда она подняла глаза от могильного холмика, то увидела между домами еще одно сияющее вздутие холма, будто видение. И без всякого предупреждения горе ее сменилось восторгом. Сначала Таисия думала, что это будет купол нового храма, потом вдруг подумалось: это же инопланетный аппарат из звонкого металла. Захотелось побежать к нему и потопать по нему ногами, чтобы слышно было, как звенит. Но пока она на него смотрела, он раздувался все больше и больше. Теплотрасса заблестела сонным блеском. И вдруг все сразу усохло. Дома вокруг ужались, пригнулись и стали маленькими. А пузырь раскаленный прыгнул в беспамятную даль и не разочаровал Таисию, что он всего лишь луна!

«20 мая 1996.

Вчера луна родилась из середины пейзажа. Я пришла домой и расписала тарелку с луной. Ее поместила в середину, а все домики – по краю.

Мама сказала: „Юто новый стиль, дымчато-лунно-жемчужный с намеками на черты лица, мудрого“. Мама много знает слов, но здесь их не хватает. И ей приходится все слова, какие она знает, грудами сгребать и покрывать ими место новых знаний!!! Вообще-то этому стилю миллион лет».

Таисия ни в дневнике не писала о Кулике, ни Алеше Загроженко о нем не говорила, потому что у Алеши сестра вскрикивает, а то и воет от своих многочисленных болезней по ночам… Теперь, когда Таисия почувствовала, каково Алеше от мучений Лизки, она взяла ручку и зачеркнула три знака восклицания (после слова «знаний»).

– Где у нас Библия? – спросила она у родителей.

– Завтра найдем, спи давай! – Мама все еще не могла снять головную боль и горстями глотала таблетки.

– Маша, может, ты знаешь, где у нас Библия? – не отставала Таисия.

– Сказали: завтра! – закричал папа. – Тебе говорят, а ты как не слышишь…

Конечно, не слышит, думала мама: изнутри своей пустыни он кричит в ее пустыню – не доходит… Или от таблеток в голове такие просторы?

Мама хотела расписать тарелку и забыть Кулика, она взяла портрет Набокова, но угловатые концы портрета не помещались в голове, и она не знала, как их втиснуть в тарелку. Раньше получалось как-то, а сегодня – нет…

Александра пришла из библиотеки (она готовила экзамен по психологии) и схватила том Стругацких – ей хотелось отдохнуть от копаний в человеческом мозге: тут центр речи, а там другой центр… Зря пошла на дошфак, думала она, надо было на филологический, эх! То ли дело Стругацкие. А Таисия в это время писала:

«Вот дождалась: взрослые уснули. Могу написать свои мысли. И когда только взрослые успевают о жизни-то думать? Ведь если о ней не думать, то она как бы останется неизвестно где, а если думать, то жизнь останется внутри тебя. Клянусь, жизнь, я буду думать о тебе! Чтобы ты не проходила…»

– Все, ложусь, включай лампу! – Таисия выключила общий свет.

Они с Александрой спали в одной комнате. А раньше здесь еще спали старшая сестра и брат, но они уже ушли в самостоятельные приключения под общим названием «жизнь»…

Александра читала Стругацких. Сильно пишут! Даже кажется, что в комнате появились фантомы и кто-то уже стоит на стуле. Фантастика просто!.. Александра подняла глаза: это Таисия стоит на стуле… Стругацкие не сильней жизни.

– Таисия! Ты зачем встала?

– Как зачем?! Как зачем?! – возмутилась в ответ Таисия.

– Слушай, ты, Тургенев, сын Ахматовой, ты чего?

– Как чего?! Как чего?! – возмущалась Таисия.

– Центры торможения того?.. Ложись немедленно!

Таисия послушно легла.

Александра углубилась в «Жука в муравейнике», и в это время со стороны телевизора раздались стуки. Один, второй, третий… Александра боялась поднять глаза: на телевизоре не могло быть Таисии! Мурка с Зевсом мирно спят на стульях. Все-таки Стругацкие сильно повлияли на действительность… Когда их читаешь, странное вокруг творится! Александра услышала еще один стук и все-таки подняла глаза. Это попадали пластилиновые поделки, стоявшие на телевизоре. Стало холодно, они отлипли. Мороз, как всегда, на цветущую черемуху, подумала Александра.

Маша и Таисия были наркоманами родительского внимания. Они привыкли всю жизнь получать все более концентрированные дозы этого вещества.

Когда папа пристроился помечтать с бутылкой «Балтики», воображая себя добропорядочным бюргером, который с каждым глотком пива вырабатывает гегельянствующие мысли, Маша выпускала стенгазету о русском языке. Она тоже мечтала, но – о выигрыше в триста тысяч рублей, обещанных директором победителю.

– Папа, ну у нас же конкурс, вынырни из своего пива. – Она ножницами кромсала взад-вперед ватман (получались удивительные пенистые волны). – Мне нужно название оригинальное – о русском языке.

– Виликий и магучий, – с ходу сказал папа. – Как вы не понимаете, что если я отвлекаюсь, то так трудно снова заныривать мыслями в возрождающее пиво?

Маша пустилась в гонку рассуждений: «Виликий» – хорошо, «И» зачеркнем, наверху напишем «Е», в «магучем» зачеркнем «А»…

Папа непросветленно сопел, вытирая с усов пену.

– Усы! – чуть не потеряла сознание от озарения Маша. – А мама сказала, что у тебя нет усов… На днях говорили мы об усах… Мама сказала, что она очень любит мужские усы. И с сожалением и с горечью: «А почему-то он уже их не носит. Наверно, молодится, как пошел к новым русским бизнесменкам преподавать…» А ты был на работе! А мы: «Папа же с усами». Но мама натянула все морщины на лоб: «Но я-то лучше знаю!»

Папе показалось, что пиво вдруг стремительно сквасилось и превратилось в жидкое удобрение. Потому что Машу сменила Таисия:

– Где-то должна здесь Библия быть. А зачем Каин жертвоприношение делал? Богу ведь это не нужно…

Тут Александра вернулась с консультации и начала стоя звучно есть свекольный салат. Нёбо у нее было, как купол небесный, с резонансом. Маша вырвала у сестры ложку и тоже принялась есть.

– Чего ты – ложку верни! Иди сходи! Моя ложка!

– Сама сходи – я газету делаю!

– Ну и делай! Сделаешь и поешь!

Драка разгоралась, хотя обе старались, чтобы не исчезал оттенок какой-то семейной шутки – при всей серьезности тумаков. Свекольный салат летел веером, и красные пятна дополняли картину боя, усеяв стенгазету, папину футболку и тюлевую штору.

Последняя тень шутки исчезла, когда папа вскочил и заорал, забрызгал недопроглоченным пивом:

– Мне хочется вас на куски разорвать!

Немедленно дочери начали страдать. Они прострадали две секунды, но для них это время гораздо длиннее затянулось, чем если бы три года радости.

Мама вылетела из другой комнаты, как аварийный отряд реагирования.

– Ложек-то много! – кричала она таким же голосом, как и дочери: пронзительно. – А вы… никто не уступит! Пиво тебе попалось неудачное, так ты на дочерях это срываешь?!

Всем известно, что в ссоре не бывает полноценных аргументов, но, раз ступив на ухабистою дорогу ссоры, каждый думал, что авось она его-то уж выведет к победе. Это все равно что заяц, который попал в свет фар, уже не убежит с дороги и будет прыгать-скакать, пока не упадет замертво.