Не мешайте палачу - Александра Маринина

– Вы артист?

– Не совсем, – признался он. – Я музыкант, играю в симфоническом оркестре. Так вот, мои знакомые сказали мне, что Анжелика сильно изменилась. Не знаю, понимаете ли вы меня…

– Очень хорошо понимаю, – усмехнулась губернаторша. – Теперь я вынуждена сидеть дома и караулить ее. И все равно, стоит мне отлучиться – она убегает, и каждый раз никто не знает, чем кончатся ее похождения. Видите, Аркадий, я ничего от вас не скрываю, все равно весь город знает о нашем несчастье. Мы ничего не можем с этим поделать.

– Мне трудно поверить. – Он добавил в голос побольше ужаса и ошеломленности. – Знаете, у нас был роман, и мне кажется, Анжелика по-настоящему любила меня. Я почти уверен, что смог бы разбудить в ней то хорошее, что в ней есть и всегда было. Оно же не могло исчезнуть. Просто не каждому дано это увидеть.

– Боюсь, что вы заблуждаетесь, – грустно вздохнула жена Малькова. – Ничего хорошего в моей дочери не осталось. Иногда я молю Бога о том, чтобы она умерла, как ни чудовищно это звучит.

– Вы не должны так говорить! – горячо возразил Ларкин. – Нельзя опускать руки. В каждом человеке есть что-то хорошее. Я уверен, стоит мне поговорить с Анжеликой, напомнить ей о нашей любви, и она переменится. Такие сильные чувства не могут проходить бесследно.

– Хорошо, давайте попробуем, – согласилась она, даже не пытаясь скрыть недоверие и безразличие.

И Миша явился «пробовать». Он не зря назвался Аркадием Гринбергом, он знал, как сильна в нашей стране магия имен и национальностей. Молодой человек с таким именем должен быть добропорядочным еврейским мужчиной. Разумеется, музыкантом. И ни в коем случае не наркоманом.

Вручив цветы хозяйке дома – статной, но вовсе не полной женщине с приятным увядающим лицом, Ларкин был препровожден на второй этаж, где в своей комнате отсиживалась Анжелика в ожидании, когда же можно будет улизнуть из дома. В прошлый раз ей удалось украсть массивную золотую цепь отца, которую тот забыл надеть после утреннего массажа. За эту цепь ей дали столько героина, что можно было дня два-три не дергаться.

Миша вошел к ней в комнату и брезгливо поморщился. Анжелика весила килограммов сто двадцать, при этом внешний вид ее опрятностью не отличался. Он сразу понял, что она «в кайфе», но в легком и уже на исходе. Это хорошо, подумал Михаил, если успеть влезть в систему наркотического мировосприятия, пока она не прочухалась, то можно все сделать уже сегодня.

– Салют, – сказала губернаторская дочка противным визгливым голосом. – Ты кто?

Ларкин обернулся, убедился, что дверь за ним плотно закрыта, и на цыпочках подошел к широкой постели, на которой возлежала пышнотелая особа.

– Я твой принц, красавица, – тихонько сказал он. – Ты же столько лет спала, ожидая меня. Вот я и пришел. Сейчас я буду тебя будить, ты проснешься и начнешь жить такой жизнью, какая бывает только в сказках. А до этого ты много лет спала и тебя мучили кошмары, поэтому тебе было так плохо и тяжело. Понимаешь?

– А то, – откликнулась Анжелика. – А ты как, сначала трахать меня будешь, потом будить или наоборот?

– Одновременно, – обаятельно улыбнулся Ларкин. – Сейчас ты разденешься, и я начну тебя будить. Тебе понравится, вот увидишь.

– Ладно, – покладисто согласилась она. – А правда, ты кто? Я тебя знаю?

– Конечно.

Миша сел на краешек кровати и взял ее за руку. Пальцы Анжелики были пухлыми и почему-то липкими. Другой рукой он провел несколько раз перед ее глазами, потом подсунул ладонь под ее затылок.

– Конечно, ты меня знаешь, – заговорил он, стараясь имитировать ритм ее речи и дыхания. – Я – музыкант, меня зовут Аркадий. Аркадий Гринберг. Несколько лет назад я был здесь на гастролях со своим оркестром, у нас с тобой был роман. Ты очень сильно меня любила. И я тебя тоже. Я даже приезжал потом несколько раз специально, чтобы встретиться с тобой. Потом ты меня прогнала. Именно так: не я тебя бросил, а ты меня прогнала…

Через два часа он вышел из комнаты Анжелики, осторожно прикрыл за собой дверь и спустился на первый этаж, где сидела мать молодой женщины.

– Это ужасно, правда? – с тоской сказала она, поднимая глаза на Ларкина. – Вы, наверное, не ожидали, что все так плохо. Думаю, у вас ничего не получилось.

– Вы правы, – грустно кивнул он. – Она даже с трудом меня вспомнила. Боже мой, Боже мой, что она с собой сделала!

Он трагическим жестом схватился за голову.

– Но вы знаете, все-таки, мне кажется, надежда есть, – заговорил он, решив, что трагизма и безысходности, пожалуй, достаточно. – Мне удалось пробиться к тому хорошему, что еще не погибло в ней. И мне кажется, что ей даже стало стыдно за все то, что она делает. Совсем немного, конечно, мне жаль вам это говорить, у наркоманов чувство стыда и совестливости полностью отсутствует, но у нее еще отчасти сохранилось… Ах, если бы я мог остаться здесь и приходить к ней каждый день! Я уверен, что мог бы вылечить ее. Я чувствую, что могу.

– Так что же вам мешает?

– Я должен уезжать.

– Когда?

– Через неделю.

– И вы не можете задержаться?

В голосе жены губернатора затрепетала слабая надежда. А вдруг этот славный еврейский музыкант спасет ее дочь, спасет их всех?

– Нет, увы. Через десять дней я должен лететь с оркестром на гастроли в Австралию. Но может быть, когда я вернусь… Я постараюсь устроить так, чтобы пробыть здесь как можно дольше. Я очень хочу сделать для Анжелики все, что в моих силах.

В это время на лестнице послышались тяжелые шаги. Они одновременно подняли головы и увидели Анжелику, которая спускалась к ним, вполне прилично одетая, умытая и даже причесанная.

– Вы не возражаете, если я приготовлю чай? – спросила она светским тоном.

Губернаторша ошеломленно поглядела на гостя, она отродясь не слышала, чтобы ее девочка так разговаривала.

– Благодарю вас, Анжелика Сергеевна, – в тон ей ответил Ларкин, – вы очень любезны, но мне нужно уходить. Надеюсь, ваша матушка с удовольствием присоединится к вам.

– Жаль, что вы так быстро уходите, – сказала Анжелика по-прежнему неторопливо и вежливо. – Позвольте, я вас провожу. Мама, ты простишься с нашим гостем здесь?

– Нет-нет, – вскочила она, – я тоже провожу вас.

Они вдвоем вышли на крыльцо и стояли плечом к плечу, пока Ларкин под бдительным взором охраны не вышел за ворота, окружавшие особняк.

Мать не могла прийти в себя от удивления. Анжелика не только не стремилась уединиться в своей комнате, оставшись после ухода гостя на первом этаже вместе с матерью, но и предложила помочь сделать что-нибудь по дому. Мать, осторожно выбирая слова, от предложенной помощи отказалась. Анжелика никогда ничего не делала, и были все основания подозревать, что она ничего не умеет и не справится даже с простейшей работой.

– Мне так стыдно, мама, – сказала она. – Я вела себя просто безобразно. И жила безобразно. Я как будто спала и видела кошмарные сны. А теперь я проснулась. Теперь все будет по-другому, я обещаю тебе.

Голос ее был тих и невыразителен, но матери это не показалось странным. Анжелика ходила за ней по пятам как привязанная и постоянно спрашивала:

– А где папа? Когда он вернется? Я хочу перед ним извиниться за все, что сделала. Мне так тяжело, я хочу извиниться и снять с себя эту тяжесть.

В четыре часа пришел из школы младший сын, быстро поел и поднялся в свою комнату. Теперь он не спустится часов до девяти, до ужина, будет упорно сидеть над книжками, заниматься. Около восьми раздался шум мотора, хлопнули дверцы.

– Вот и отец приехал, – с улыбкой сообщила мать Анжелике.

В следующую секунду пуля, выпущенная из пистолета, разнесла ей затылок. Несчастная женщина так и не узнала, что ее толстая неповоротливая дочь метнулась в прихожую, и как только дверь распахнулась и на пороге показался Мальков, снова нажала спусковой крючок и выстрелила еще несколько раз.

Сидя в гостинице, Ларкин ждал вечернего выпуска местных новостей. Он решил не уезжать из города, не убедившись в том, что результат достигнут. Не исключено, что что-то не сладится сегодня, тогда придется завтра возвращаться в особняк «добавлять». Именно на этот нежелательный, но вполне возможный случай и была рассчитана трогательная сцена коллективного прощания: мать и дочь бок о бок стоят и машут рукой вслед музыканту Гринбергу. Тогда завтра охрана его легко пропустит, можно будет даже не предупреждать хозяев о визите.

Но все получилось уже сегодня. Диктор телевидения, с трудом сдерживая возбуждение, комментировал кадры, снятые тележурналистами в особняке губернатора и около него. Жена губернатора лежит лицом вниз на кухне с простреленным затылком. Сам губернатор – бесформенная туша, загромоздившая всю прихожую. Толстая Анжелика, с олимпийским спокойствием восседающая в кресле в гостиной в окружении врачей и работников милиции. На низком журнальном столике перед ней – пистолет.